Поделиться
Российская газета | "37-й год" - это уже метафора, самоговорящее словосочетание, обозначающее одну из самых веховых дат XX века. Наверное, с ним поспорит только "17-й год".
Александр Даниэль | И 41-й, конечно.
РГ | Тогда и 90-е годы.
Даниэль | В меньшей степени. Если мы скажем "91-й", не все поймут, о чем, собственно, речь, ну а когда произносим "37-й" или "41-й", мы же знаем, о каких событиях идет речь.
РГ | В 1937-м родились Белла Ахмадулина, Андрей Битов... Но не это, к сожалению, определяет его символику. Что заставляет говорить о "37-м" как годе "большого террора"? В чем его качественное отличие от предыдущей и последующей, не очень-то гуманной, истории?
Даниэль | В XX веке той или иной степенью жестокости отличались многие политические режимы, и в первой половине, когда наблюдался кризис демократии, и во второй, стоит только вспомнить про кампучийский геноцид. Но в большевистском террористическом управлении два события выводят его из общего ряда таких режимов 20-го столетия - это коллективизация с колоссальными человеческими жертвами и последующим за нею голодом, и "большой террор" 1937-1938 годов. Эти спецоперации планировались в июне - июле 1937 года. Самой крупной была спецоперация по оперативному приказу НКВД 00447. Он был одобрен Политбюро 30 июля 1937 года и вступил в действие с 5 августа. Эта так называемая "кулацкая операция", включавшая в себя репрессирование кулацких, уголовных и прочих антисоветских элементов. Это была неслыханная история: каждому региону страны определялись лимиты репрессирования. Они делились на две категории - первую и вторую. По первой категории - людей расстреливали, по второй - их ждало заключение. В каждый регион были заранее спущены контрольные цифры на каждую категорию. Срок операции первоначально был назначен до декабря 37-го, потом неоднократно продлевался. Лимиты меняли, увеличивали...
РГ | Это что, была своего рода "утилизация" раскулаченных?
Даниэль | Судя по 5-дневным отчетам по выполнению этого приказа, "кулацкая категория" (бывшие крестьяне, сбежавшие с места ссылки и вернувшиеся в родные края или освобожденные и находившиеся на учебе НКВД) составляла меньшую часть репрессированных. Уголовные элементы - ничтожные проценты. А большая часть - это то, что они называли "иной антисоветский элемент". Под эту категорию подводился кто угодно - "церковники", эсеры, меньшевики, бывшие дворяне, вообще "бывшие люди". Неблагонадежная интеллигенция. Спущены, допустим, по Карелии 600 человек на расстрел и 400 - на вторую категорию. И начальник местного НКВД с подчиненными определяет, кто же эти 600. А потом приходит к выводу, что 600 - это мало. Пишет в Москву: увеличьте лимиты.
РГ | А не было случаев, чтобы писали, что слишком большие спустили квоты на расстрел?
Даниэль | Очень редко. В августе 37-го начались и другие массовые операции, сопровождаемые арестами и расстрелами. В основном это были так называемые "национальные операции". Объектом чистки назначалась какая-нибудь национальная диаспора - польская, немецкая, финская, румынская, греческая, иранская, китайская. Затем последовала особая операция по 486-му приказу - против жен изменников Родины. Их сроки продлевали, критерии уточнялись, велась постоянная и полная отчетность. Плановое хозяйство. Эта плановость - поразительное свойство "большого террора".
РГ | Возможность сопротивления - хотя бы на уровне выхватить из этой мясорубки какую-то одну судьбу...
Даниэль | ...была очень маловероятной. Об этих операциях знало ограниченное число людей, несколько десятков человек в стране. Начальники НКВД, которые, как правило, не пережили "большого террора", члены специальных троек и двоек.
РГ | Кому принадлежала авторская идея террора?
Даниэль | Несомненно, Сталину. Ежов, будучи главой НКВД, в период, предшествовавший "большому террору", почти еженедельно ездит к Сталину и записывает в дневник его указания, на основе которых формирует приказы.
РГ | Смысл "большого террора"... Что мог видеть в нем товарищ Сталин?
Даниэль | "Большой террор" начался в особый исторический момент. Большая чистка населения, предпринятая Сталиным, могла служить великой цели создания из доставшегося ему разношерстного населения нечто нового. Той самой новой исторической общности - советский народ. А человеческий материал был неважный - бывших людей полно, кулаков недобитых... А тут еще война на носу. Смысл 447-го приказа - большая чистка населения, с целью создания иного, более устраивающего правящую верхушку. "Ненужных - выбросим" - нормальная практика тоталитарных режимов. Бертран Рассел писал в 30-е годы о том, что такие режимы подходят к людям, как садовник к саду. Мы смотрим на цифры - 1 миллион 700 тысяч осужденных, из них половина расстрелянных - и ужасаемся. Но в масштабах населения страны это всего лишь полтора процента. Представьте себе, что у вас в многоквартирном доме полтора процента квартир подверглись репрессиям.
РГ | При том, что в кино оптимистично поет Орлова...
Даниэль | Да, "Цирк" - главный кинофильм 37-го года. А в стране к тому же принимается самая демократическая в мире Конституция.
РГ | Сценарист Валентин Черных, написавший сценарий сериала о Брежневе, сказал, что если бы он писал сценарий о Ельцине, то пружину его политического характера искал бы в раскулачивании его семьи. И когда Ельцин подписывал приговор Советскому Союзу, им двигал рессентимент раскулаченного. Что из личного опыта Сталина могло подвинуть его на "большой террор"?
Даниэль | Массовые операции начались 5 августа 1937 года, а закончиться должны были по первоначальному сроку за 4 месяца, к 10 декабря 1937 года. Это была дата принятия новой Конституции СССР. Она принципиально отличалась от старой и действительно была демократической, устанавливала права и свободы, всеобщие равные выборы. Конечно, Сталин воспринимал Конституцию как декорацию. Но будучи одним из творцов XX столетия, сам-то он был человеком XIX века. Формировался до Первой мировой войны в рядах партии, у которой всегда были очень сложные отношения с выборами. А самой большой ее авантюрой был разгон Учредительного собрания, выборы в которое она проиграла. Он создавал тоталитарное государство, но опыта существования в нем не имел. И еще мог не понимать, что в тоталитарном государстве выборы даже на формальных демократических основах манипулируемы, всегда можно достичь 99,9 процента. И он со своими старыми, дототалитарными по происхождению, комплексами мог бояться результатов этих выборов. А ну как они и правда начнут голосовать, как думают...
Я высказываю гипотезы. Боязнь выборов, чистка населения, селекция, укрепление тыла в преддверии войны. Мобилизационная экономика и создание ГУЛАГа для аккумулирования рабочей силы для больших строек, завершения индустриализации. Наведение ужаса на народ, чтобы был послушным...
РГ | Хочется сказать: хватит. Трудно воспроизводить такую логику. Что-то блокирует.
Даниэль | Блокирует одна-единственная вещь - ценность человеческой жизни и свободы, которые в глазах Сталина и Политбюро не стоили ни копейки.
РГ | Почему 37-й год как преступное явление впервые обозначила сама власть, я имею в виду XX съезд. Потом Галич начал петь свои песни, но сначала был XX съезд. Почему это не сделало общество?
Даниэль | А потому что общества не было. Террор был успешен, он достиг своих целей. Свою историческую роль он сыграл, уничтожив в России общество и общественную деятельность. Самым важным и самым непреодоленным до сих пор сюжетом "большого террора" остается окончательное исчезновение общества в его старом понимании. Как системы межличностных связей. Независимые гражданские структуры уничтожили задолго до 37-го года, а 37-й довершил дело, уничтожая человеческую солидарность и сочувствие, превратил народ в население. Где дружеские и семейные связи между людьми условны и распадаются от малейшего прикосновения власти.
Конечно, и в самые страшные сталинские времена люди дружили, любили друг друга, отдавали друг за друга жизнь. Но разрушение общественной ткани очень далеко зашло. Мы до сих пор расхлебываем последствия большого террора. Несколько поколений нужно, чтобы восстановить простое представление о том, что общество основано на солидарности. Я в силу моей биографии, был в серединке диссидентского сообщества. Оно возникало из возрождения вот этой самой солидарности. Очень хорошо помню, как реагировали люди, сформировавшиеся в 30-е годы и помнившие происходящее на проявление солидарности, как на нечто невероятное. Как это прийти в семью арестованного человека и принести бульон. Лариса Богораз, моя мать, помнила, как знакомые переходили на другую сторону улицы, когда ее отца арестовали, чтобы не здороваться. Она была настолько поражена, когда арестовали моего отца и к ней стали идти люди для поддержки.
РГ | Общество в 50-х у нас было нулевое?
Даниэль | Не нулевое, конечно. В начале 50-х были восстания в лагерях, пошатнувшие гулаговскую империю, - Норильск, Джезказган, Воркута. Это некоторым образом результат войны. После войны в обществе началось брожение. Создавались какие-то кружки, группы, компании. В них формировалось нонконформистское сознание. Эти брожения не обязательно были политическими. Собирались студенческие компании, читали запрещенные книги, сами сочиняли. Шла какая-то реакция возрождения. Но для возрождения гражданского общества были лишь психологические предпосылки.
РГ | Почему власть это сделала?
Даниэль | Для меня это загадка. Общее соображение - весь мир после войны должен был пройти через модернизацию, Советский Союз - тоже. И экономическую, и культурную, и научную, и технологическую модернизацию. И в том числе политическую.
Помните, кто был первый модернизатор после Сталина? Берия. Самый хитрый руководитель репрессивного аппарата, после всех репрессий начинает закидывать ЦК записками радикального свойства, с требованиями политической модернизации. Без общества нельзя было двигаться дальше. XX съезд и неробкий - заслуга Хрущева - доклад были сигналом стране проснуться. И говорить об этом. Знание о терроре было у всех. Все знали, что арестовали дядю Васю, а у отца на работе трех начальников подряд, но говорить об этом было нельзя. Моему отцу, тогда школьному преподавателю с хорошей дикцией, поручили на открытом партийном собрании читать доклад Хрущева. Он читал его перед выступлением, ничего нового для себя в нем не увидел, все это уже обсуждалось в разговорах с близкими друзьями, но тем не менее, когда он его читал вслух, все время ловил себя на мысли, что хочется понизить голос в острых местах. Потому что впервые это звучало публично. Доклад переломил желание понизить голос. После него у людей возникло желание повысить голос. И даже половинчатость, недосказанность сыграли позитивную роль: заставили людей думать дальше.
Это был, конечно, старт не только говорить о своем собственном бывшем тайном, а ныне уже явном знании вслух, но и начать заниматься тем, чем должна заниматься интеллигенция: рефлексировать.
РГ | Почему в 90-е годы публика устала от темы террора, а сейчас интерес возвращается?
Даниэль | В 90-е годы, особенно в либеральном политическом сознании, тема вызывала отторжение. Весь советский период, с 17-го до 91-й года, стал восприниматься как некая черная дыра, в которой происходило что-то ужасное. 90-е годы - это годы потери идентичности для огромных масс народа. Мы были советский народ, а теперь кто? Гражданская нация? А как строить нацию, когда у нас черная дыра за спиной? Тема террора и репрессий, по-моему, является ключевой. И на самом деле объединяющей, а не разъединяющей.
Мой друг Арсений Рогинский очень точно сказал, по поводу XX века: у нас была ужасная история, но у нас были замечательные люди, которые эту историю принимали на грудь и выходили из нее людьми. За бумажками, за людоедскими приказами - отдельные судьбы. Мы находим совершенно поразительные примеры. Несломленных людей. Прошедших черт знает через что - и несломленных. Встречаются люди сломленные, но сумевшие подняться. Бывают и страшные трагические сломленные судьбы. Все это создает какую-то невероятную эпопею духа, которую не знает ни одна страна.