Поделиться
Одна из статей об Аксенове во французской прессе называлась "Остановите карнавал!" "Карнавал" - действительно одно из любимых слов писателя.
Как подозреваю, его любимым философом является Михаил Бахтин, внедривший термин "карнавализация" в сознание художественной интеллигенции. Все "фирменные" вещи Аксенова, начиная с "Затоваренной бочкотары" (1968) - "Ожог", "Остров Крым", "Золотая наша железка", "Скажи изюм", "Сладостный новый стиль", "Кесарево свечение" - и заканчивая его последним романом "Редкие земли" - все это и в самом деле какой-то непрестанный карнавал. Смена лиц, масок, положений, самых неожиданных сюжетных поворотов. Не составляет исключения и его историческая эпопея "Московская сага", если судить не по телесериалу, а по реальному роману, оглушительно карнавальному. Даже лагерные сцены воспринимаются в нем как смена героями масок и костюмов: просто генерал из мундира переодевается в ватник, а затем - наоборот. Самый реальный из исторических персонажей, Иосиф Сталин, в конце романа по-кафкиански превращается... в жука. Аксенов обожает играть своими героями: любимые или нелюбимые - все они немного "петрушки" в его ловких артистических руках.
Стиль Аксенова узнаешь с первых же строк, о каких бы временах и людях он ни писал. Это стиль упругий, всегда провокативный, раздражающий, но и каким-то хитрым образом заманивающий, затягивающий, как водоворот, - тоже, кстати, особенность карнавала. Вот лично я прозу Аксенова сначала очень любил (до "Острова Крым", наверное, лучшего из его романов), потом сильно не любил (особенно - "Московскую сагу"), но однажды с изумлением обнаружил, что прочитал его практически всего. Есть в его вещах свойство магнита. Ругаешь, а все равно читаешь, как приговоренный, как каторжный. Мастер! Что и говорить.
Передо мной книга Аксенова 1966 года "На полпути к луне". Впервые познакомившись в ней с прозой Аксенова, я был потрясен, как, якобы небрежно расставляя слова уже в названиях (один "Товарищ красивый Фуражкин" чего стоит!), он властно строит сюжет и строго ведет интонацию. Лучший рассказ книги, давший ей название, это настоящий мастер-класс прозы. Водила из леспромхоза отправился в отпуск, долетел из Хабаровска в Москву с зашитыми в кальсоны немереными деньгами, купил в ГУМе три костюма и намеревался полететь, как положено, в Адлер. Но вместо этого семь раз (!) проделал маршрут "Москва - Хабаровск" и обратно, чтобы еще раз увидеть стюардессу Таню, в которую влюбился с первого взгляда в первом рейсе. Восемь часов туда, восемь - обратно. Таню он встретил на аэродроме в Хабаровске, когда кончились деньги, а с ними и отпуск, и... карнавал. К Тане он не подошел. Зато подсчитал, что за это время проделал половину пути к Луне. Но при всем этом от рассказа остается такое щемящее чувство грусти - светлой и высокой, - какое свойственно только лучшей русской прозе.
Три четверти века для карнавала - не срок. Аксенов готовит к изданию новый карнавал... простите, роман.
Автор романов "Звездный билет", "Остров Крым", "Московская сага", "Ожог" в свои уже 75 по-прежнему энергичен, франтоват, оптимистично-ироничен, гуляет п о Москве по ночам и нравится женщинам.
Российская газета : Интересно ли вам жить сегодня?
Василий Аксенов : Да. Но если вспомнить лучшие для меня времена, то это те, когда в жизни страны проходили главные перемены. Четыре года после смерти Сталина, вплоть до 1956-го, когда состоялся двадцатый съезд КПСС и снова начали закручивать гайки, мы жили замечательно. Помню, что я каждый день просыпался с предчувствием праздника. Тогда начали проходить какие-то художественные выставки. В картинных галереях появились картины из запасников, которых мы прежде никогда не видели. Пикассо, Матис, Мане... Потом вдруг откуда-то стали вылезать джазмены, мы открыли для себя новую музыку.
Я тогда учился в медицинском институте, работал в порту. Причем мы с другом жили в доме, уже фактически находящемся в доках. Там было шумно, никто кроме нас там жить не мог и не хотел. Мы с другом называли свое жилище: "Последний дом Советского Союза", потому что дальше начинался порт и уже море и - Европа. Так вот из такой жизни я и написал свой первый роман "Коллеги", в 1956 году.
РГ : То есть если бы не такая жизнь - вы не стали бы писателем?!
Аксенов : Сейчас об этом нелепо судить. Но мою дальнейшую судьбу определили именно те четыре фантастических года. Потом с таким же предвкушением счастья я еще просыпался в 1991 году - после того как провалился путч ГКЧП и коммунизм отступил.
РГ : Вас всегда обвиняли в том, что ваши герои много пьют то, что пьется, курят то, что попадается, и любят многих женщин, оказывающихся симпатичными. И еще за всякие литературные и языковые эксперименты. Вы и живете так же насыщенно?
Аксенов : Ну что поделаешь, если выпивка и курево - тоже часть эпохи и разных времен, о которых я пишу. Хочется ведь писать правду, за что мне частенько перепадало. Например, в одном из романов я похвалил вирджинский табак, которого - трофейного и подаренного - после войны было хоть завались... И он исчез. Потому что, наверно, я не очень деликатно написал об уважении к американскому табаку. За что меня потом дружно клеймили критики. Ясно, по чьей указке... Ну, и пришлось переходить на "Приму".
РГ : Эмигрировав в США, вы все равно писали романы о нашей жизни. Что, в Америке мало сюжетов?
Аксенов : Нет, их там тоже хватает. Но меня больше волновали читатели, от которых я вынужденно уехал. Есть такое предубеждение, что русский писатель не может творить за пределами своей страны. Это чепуха. Гоголь писал в Риме. И я самые значительные свои вещи написал в штате Вирджиния, когда мне никто не мешал. Романы "Золотая наша железка", "Скажи изюм", "Остров Крым"...
РГ : Где легче писать и пробиваться к славе: там или здесь?
Аксенов : Да везде хватает недоброжелателей. И у нас, и в Америке. За примерами ходить далеко не нужно. В США меня не встретили с распростертыми объятиями. А роман "Ожог" не удавалось издать. Потом я понял, почему - оказалось, что Иосиф Бродский, который уехал за океан и обосновался в США раньше меня, всем рассказывал, какой это плохой роман. И только когда один из издателей случайно прочитал "Ожог" на итальянском, он жутко удивился: "Почему его до сих пор нет на английском?". И выпустил мой роман. А Бродский, которого я все равно до сих пор считаю гениальным поэтом, в глаза говорил мне совсем другое. Когда я только приехал в США и обосновался в Калифорнии, то в ночи он позвонил мне из Нью-Йорка. Кричал, что очень рад, что сейчас приедет ко мне на машине. Я сел ждать. Даже сбегал в магазин, купил что-то на стол - мол, вдруг Иосиф будет голоден?! Но он не приехал. И хорошо, поскольку потом я с ужасом увидел, как он управляет авто... Полицейский остановил Иосифа и спросил, где он учился водить. Однако когда узнал, что тот - еврей из России, только махнул рукой. Не стал выписывать штраф и попросил ехать помедленнее, поаккуратней. И, желательно, подальше от трасс, которые он патрулирует...
РГ : Где вы сейчас живете?
Аксенов : Американский период для меня закончен. Я провел за океаном 21 год, вначале считался русским нонконформистом, потом - американским интеллигентом. Еще бы - ведь почти все годы преподавал в американских университетах. Приятно, что последний из тех, где я преподавал, выдвигал меня на Нобелевскую премию. Я ее в итоге не получил, но быть номинантом тоже было приятно. Хотя понятно, что это не принесло мне ни кроны...
Сейчас я снова прописан в Москве. А еще мы купили с женой домик на юге Франции, чтобы порой скрываться туда, подальше от всех. Ну а работаю везде - где есть мой письменный стол.
РГ : Как вы относитесь к тому, что в России становится больше православных храмов?
Аксенов : Это благое дело. Надо все время думать о смысле жизни человеческой, о том, что будет с нами потом. О том, куда мы уходим волна за волной.
РГ : А верите ли вы в вечную жизнь?
Аксенов : Конечно, не верю. Но что-то там есть наверху! Как-то иначе мы будем пребывать в других мирах, уже в другой форме, не такими, как сейчас. И философы, которым дано было это почувствовать, например Ницше или Шопенгауэр, ощущали, что будет с нами после этой жизни. Мы будем спрятаны в какие-то матрицы во Вселенной. До определенного момента. Может, согласно Ницше будет такой переходный период - к переходному человечеству. Для меня теория эволюции - это часть Творения Господа. Это повторение пути Адама - борьбы со своим первородным грехом... Стремление к собственному совершенству. Думы о том, что будет с нами дальше, помогают и развитию науки. Вот русский философ начала ХХ века Федоров имел теорию о том, что души переселяются на другие планеты. И ее разделял Циолковский. Единственное, что не мог представить Федоров, как души попадут на другие планеты. Как туда доберутся?! "Ничего, я изобрету!" - утешал ученый и в итоге изобрел ракетные корабли. И сейчас Циолковского называют отцом мировой космонавтики...