Поделиться
Морис Дрюон живет метрах в тридцати от Музея д Орсэ. Но и знаменитая галерея могла бы позавидовать тому собранию, что предстало моим глазам в просторнейшей квартире на рю де Лилль. Старинные полотна, великолепные скульптуры, древние гобелены... Глядя на такое историческое роскошество, невольно испытаешь вдохновение.
Сначала мной занялась подтянутая и очень гостеприимная женщина в элегантном черном брючном костюме. Она и успокоила меня, излишне разволновавшегося перед встречей, и удобно усадила за старинный столик, который составил бы честь и Версалю. Это с ней, супругой великого писателя, чьи тиражи можно сравнить разве что с прежними ленинскими, мы подробнейше обговаривали детали и время встречи. Я был снабжен всеми подробностями того, на какие кнопочки и ручечки дверей нажимать, чтобы оказаться в обиталище своего кумира.
И вот слышны неторопливые, даже медленные шаги: это по широкой лестнице, опираясь на тяжелую трость, спускается со второго этажа своей квартиры Морис Дрюон. Он в элегантном блейзере, серых отутюженных брюках. Со вкусом подобранные красный галстук и рубашка в клетку молодят классика.
Что больше всего поразило, кроме острого ума и мгновенной реакции собеседника? Непрерывное, буквально безостановочное прикуривание одной сигареты от другой. Может, в этом и черпает Морис Дрюон свою молодую энергию? Мы уселись друг напротив друга. Писатель глубоко затянулся...
Российская газета: Месье Дрюон, спасибо, что согласились на встречу. И, не тратя вашего драгоценного времени, позволю себе сразу перейти к вопросам.
Морис Дрюон: Вижу листки, исписанные мелким почерком. Вы серьезно подготовились.
РГ: Это сейчас и выяснится. Итак, вами написаны десятки исторических романов, а сейчас, если не ошибаюсь, вы работаете над своими мемуарами.
Дрюон: Над второй частью этих мемуаров.
РГ: И как они называются?
Дрюон: Пока "Моя война, моя Франция и моя душевная боль".
РГ: И сколько же часов в день в свои под 90 вы работаете?
Дрюон: Я бы сказал, что ни один день здесь не похож на другой. Даже очень не похож. А в удачные деньки я тружусь часов по 6-7.
РГ: Бьете все рекорды.
Дрюон: Но бывает так, что откладываю перо и после часа-другого. А иногда мне вообще не пишется. И в такие моменты я не заставляю себя утруждаться - все равно ничего путного не получится.
РГ: Вы пишете на компьютере, на машинке?
Дрюон: Ручкой и только ручкой. До компьютера я не дошел. И даже пишущей машинкой не пользуюсь. Мою рукопись печатает машинистка, затем я правлю, иногда очень активно, написанное. Потом в дело снова вступает машинистка, а я снова вношу поправки.
РГ: То есть классик правит классика раза три?
Дрюон: Обычно этого хватает.
РГ: Понимаю, что звучит несколько наивно и я слишком наседаю на вас со своей арифметикой, но сколько страничек в день обычно выходит?
Дрюон: По-разному, всегда по-разному.
РГ: Вы знаете, почему я задал этот вопрос? Потому что вас называют современным Александром Дюма. А уж он был необыкновенно трудолюбив.
Дрюон: Дюма писал гораздо, гораздо больше меня. Я с ним не соревнуюсь.
РГ: Затрону несколько иную тему. Знаю, что раньше вы любили лошадей. В вашем загородном доме есть конюшня?
Дрюон: Конечно. И я по-прежнему держусь в седле. Надо меня только туда как следует подсадить.
РГ: Бог мой! Я бы позволил себе заметить, что в некоем возрасте это становится опасным занятием.
Дрюон: Не более опасным, чем другие. Естественно, долгие конные переходы теперь отменены, но мне помогают устроиться в седле, и я совершаю небольшие прогулки. Напомню вам, что Лев Толстой прекрасно держался в седле до самой-самой старости.
РГ: Помню, день рождения у вас в апреле. Кажется, 19-го.
Дрюон: 23-го, но все равно приятно, что помните. Да, мне исполнится 90.
РГ: Обязательно буду иметь честь вас поздравить, а сейчас, если вы не против, снова о политике. Как вы, внимательный и беспристрастный наблюдатель, оцениваете результаты наших парламентских выборов? Партия власти "Единая Россия" набрала 64 процента.
Дрюон: Я полагаю, что это голоса, поданные за Путина. Я бы назвал выборы плебисцитом в его поддержку. И я верю: люди своим президентом довольны. Возможно, и не всем, что он делает, они удовлетворены до конца, но уж по крайней мере убеждены: он лучше и эффективнее остальных.
РГ: Уж точно эффективнее Ельцина.
Дрюон: Я бы сказал, что Ельцин пришел к власти на обломках еще той сталинской системы. Когда идет такая ломка, государству не избежать анархии. И в такие периоды вокруг власти, помимо ее желания, появляются отвратительные люди, лезущие за деньгами совсем не в свой карман. У вас этот период, к счастью, закончился. Я бы сказал, что Путин навел порядок в русском обществе. Возможно, не всем вне вашей страны его стиль приходится по душе.
РГ: Сегодня многие рассуждают, какой же он, верный путь к демократии.
Дрюон: Верный путь к демократии? А что это такое? Люди разных народов идут к демократии разными путями и приходят к ней непохожими способами. В западных странах, сейчас я не говорю о Франции, и при монархическом правлении царят демократические законы. А уж во Франции история демократических свобод насчитывает несколько столетий. И, по моему мнению, сейчас русский народ должен почувствовать себя как можно более объединенным, сплоченным.
РГ: Почему?
Дрюон: Потому что у вашей страны фактически нет границ. Она огромна, даже бесконечна. Ее климат экстремален. И из-за этих огромных пространств, из-за той потенциальной мощи, которой обладает Россия, она внушает Западу определенные опасения. Настораживает ее огромная величина, пугают все те же ее спецслужбы. Но и Россия настороженно относится к Западу. Но почему? Я думаю, все дело в укоренившемся у обеих сторон страхе и потому ощущение у той и другой - ложное.
РГ: Месье Дрюон, мне бы хотелось расспросить вас об отношении к великим, с которыми вы на протяжении всей своей жизни сталкивались. И я начну с генерала де Голля, героя Сопротивления, многолетнего президента Франции, первым на Западе признавшего, что Европа простирается аж до Урала. Можно ли считать его, с вашей точки зрения, наиболее важной фигурой ХХ века?
Дрюон: Я бы так не сказал, хотя он действительно великан. Для меня же мощнейшей фигурой является и премьер-министр Великобритании Черчилль. Тут же я должен заметить, что и Сталин был неплохим политиком.
РГ: Вы искренне так считаете?
Дрюон: У него был отвратительный характер, он подозревал всех и каждого, сомневался в преданности, но все же, глядя из иного века, можно отметить, что он был для России полезным.
РГ: В каком смысле?
Дрюон: Я имею в виду Вторую мировую войну, именно войну. Сражение было выиграно именно благодаря объединению самых разных и непохожих мировых сил, им вдохновленных. Вообще Россия обязана многим своим павшим. В то же время Сталин уничтожил огромное количество людей.
РГ: Вы хорошо знали президента Франции Жака Ширака. Что скажете о нем, как оцените его предшественника Миттерана?
Дрюон: Ширак - очень сильный политик, но, конечно же, всей той полноты власти, которой добивались руководители стран совершенно другой политической системы типа вашей прежней, державшие все нити в своих руках, ему добиться не удалось и не могло удаться. Я бы сказал, что Ширак в определенном смысле опередил Миттерана.
РГ: А тогда как оцените вашего нового премьера Николя Саркози? Станет ли он достойным преемником Ширака?
Дрюон: Это будет исключительный политик. У него есть политическая мощь, у него есть сила. Мускулы уже сейчас накачаны. У него много целей на будущее, и он упорно работает для того, чтобы стремление к ним обернулось результатом. Конечно, надо посмотреть, что произойдет через некоторое время, однако уже сейчас можно сказать, что политический темперамент Саркози превосходит тот, что был у его предшественника. За него вся карта его жизни, цельность, мускулатура. Он способен на все, на все. Его энергия неиссякаема, и это очень много значит.
РГ: А я, скажу вам честно, был разочарован некоторыми первыми шагами. К примеру, явным стремлением к сближению с Америкой. Вот чего у Ширака не наблюдалось. Первый визит был нанесен на родину президента Буша.
Дрюон: Знаете, что я думаю? Слишком долгое время мы были довольно отдалены от Соединенных Штатов. Настало время переместиться к ним поближе. Мы играем одну партию. Мы должны жить вместе. И мы в ситуациях важных, сложных можем быть в нашем Атлантическом соединении. И в конечном итоге у Саркози больше возможностей проявить свою столь необходимую самостоятельность, чем у его предшественников.
РГ: А почему?
Дрюон: Не знаю почему. Но он - духовно независим.
РГ: Позвольте обратиться к вопросу, который видится мне серьезнейшим, - это проблема Косово. Хотя бы потому, что именно в этом географическом районе и начинались многие мировые конфликты. Как вы думаете, каким образом можно разрешить зашедшую в тупик ситуацию и поддается ли она вообще разрешению?
Дрюон: Сейчас мы окунулись в эпоху полной глобализации. Связи между различными странами упрочились как никогда. И в то же время еще никогда голоса некоторых народов о праве на самоопределение не звучали столь громко. И в результате чуть не каждая провинция, здесь я, конечно, сознательно преувеличиваю, хочет обрести независимость. Как найти баланс между укреплением связей среди различных государств и желанием почти каждого маленького народа стать независимым? Вот где заложено грандиозное противоречие современности. Одно из тех грандиозных препятствий, которое раньше можно было только представить. Я бы назвал это раздиранием в клочья. Зачем заглядывать в географические дали? Обратимся к нашей соседке Бельгии. Там происходит процесс, естественно, не столь болезненный, как в Косово, но в определенной мере его напоминающий. И каждый рвется к независимости так неистово, словно именно она принесет счастье.
РГ: А это не так?
Дрюон: Нет, не принесет. Независимость поможет обрести чувство достоинства: вот оно, мое знамя! Но что потом? И тут можно ожидать, что как раз осуществление мечты обернется некой неприятностью.
РГ: Значит, проблема неразрешима?
Дрюон: Есть определенная последовательность, когда шаг за шагом, примеряясь к разным условиям, можно попытаться достичь согласия. Но схема решения проблемы не может быть единой для всех. Мы с вами действительно затронули важнейшую проблему. Эволюция общества происходит очень медленно. И надо осознать: она гораздо длиннее, чем продолжительность человеческой жизни. И здесь-то мы и должны быть исключительно внимательны. Народы или отдельный народ могут изменяться, трансформироваться на протяжении своего долгого существования. И в конце концов народ может прийти и к той окончательной цели, к которой долго стремился. Но сколько для этого потребуется поколений! Это пойдет от прапрапрадеда к прапраправнуку. Знаете, в чем ошибка поголовно всех диктаторов?
РГ: Расскажите, и я узнаю.
Дрюон: Каждый из них хотел внести огромнейшие изменения в жизнь общества на протяжении одной жизни - своей собственной.
РГ: И довольно часто эти позывы заканчивались войнами. Не всегда мировыми, но уж локальными, затрагивающими нашу с вами Европу, как правило.
Дрюон: Я бы сказал, что Европа часто ошибалась и все-таки научилась избегать допущенных раньше ошибок. И сейчас общий европейский дух таков, что столкновения между своими державами на старом континенте допускать не станут. Да, в Европе могут возникнуть какое-то сильное движение, конфронтация, но все это в итоге завершится конфликтами внутри какой-то страны. В пределах же ЕС, в рамках 27 наших государств, я сомневаюсь, даже очень, что подобное возможно.
РГ: Вы сами упомянули о глобализации. Да и это объединение 27 не приведет ли к тому, что исчезнет национальная самобытность? Конечно, ваша Франция с ее трепетным отношением к своей культуре здесь исключение. Но заезжаешь в какую-нибудь одну европейскую державу, и выясняется, что она как две капли воды похожа на другую. Страны теряют свое лицо.
Дрюон: Месье, тут речь идет уже не о глобализации, а о мондиализации. Вот это феномен, который сейчас исключительно ясно заметен. Биржа превратилась в мировую. И все знают цену того или иного продукта, считающегося одним из основных на мировом рынке. Вот феномен, который сейчас тотально проник в жизнь мира. И реакция на мировую биржу, на ее изменения почти у всех стран и народов схожая. Здесь, в Париже, какой-то кусочек мировых акций обвалился, и отзвук этого, казалось бы, крошечного падения тотчас услышан в Токио.
РГ: И даже еще дальше.
Дрюон: И дальше тоже. И это изменило образ жизни индивидуума. Но не избавило его от проблем, с которыми по-прежнему приходится сталкиваться. Но все равно разница между странами остается. У Людовика XIV не было возможности тратить свои денежки в Китае, а сейчас мы это можем делать без всяких сложностей.
РГ: И если мы подходим к концу нашей долгой беседы, то хотел бы спросить вас: что вы думаете о Китае? Некоторые философы на Западе считают эту грандиозную державу одной из главных угроз столетия грядущего, а может и нынешнего.
Дрюон: Все народы проходят свой длиннющий путь развития. Никому не избежать кривой взлетов и падений. То же самое и у великих народов. За подъемами идут падения. Я думаю, что народ Соединенных Штатов выдвинулся в число самых больших и самых важных. И он по-прежнему удерживает это свое положение. Но все это не окончательно, не вечно. Возможно, стрелка часов сейчас слегка отклонится. Мощнейшей державой мира может стать Китай. Но сейчас мы находимся в первом десятилетии XXI века. Что будет к году 2080? Ведь человечество все равно придет к этой дате. Но его история развивается в разных ритмах. Формируя мировые цивилизации, история шагает медленно. Есть исторические отрезки, для продвижения которых вперед требуется время, превышающее человеческую жизнь. Встречаются и другие отрезки, они развиваются быстро, энергично.
РГ: Ну и заканчивая нашу беседу, я бы напрямую и без всякой дипломатии хотел спросить вас: как вы смотрите на грядущие возможности развития XXI века? С оптимизмом?
Дрюон: Нет, меня, наверное, не стоит причислять к оптимистам. Мне видится возникновение неких конфликтов, и поэтому я просто не могу записаться в этот стан. Когда дела в мире идут хотя бы удовлетворительно, мы называем этот мир гуманным. Но сейчас в это относительно ровное течение вмешался такой феномен, как терроризм. И я бы сказал, что его присутствие миру очевидно. Если на планете появились люди, которые готовы умирать ради того, чтобы умерли и вы, то феномен этот абсолютно ужасен, страшен. И это направление уже прочно вошло в умы определенной части людей. Я говорю не о проблеме какой-то страны или одного континента. Растущий терроризм - это проблема всего мира.
РГ: И вы считаете терроризм самой главной угрозой человечеству?
Дрюон: Это, действительно, самая серьезная угроза всему человечеству. Я думаю, правительство Франции в свое время допустило оплошность, разрешив остановиться в своей стране Хомейни. Тот получил свободу самовыражения, он жил здесь, в Париже, и это было капитальной ошибкой тогдашнего президента Жискара д Эстена. Так что сложно оставаться оптимистом, не имея на то слишком много оснований.
РГ: И последний вопрос. Как вы думаете, будет ли у ваших российских читателей возможность вновь увидеть вас в России?
Дрюон: Если представится случай, то я приеду с радостью. Хотя я уже далеко не молодой человек... У меня огромная привязанность к России.
РГ: Благодаря вашим русским корням?
Дрюон: Благодаря моей привязанности к России. Посмотрите, сколько вопросов мы затронули за час этой беседы. И вы увидите, как по всем мы нашли и понимание, и согласие. Причем иногда мы спускались в глубины, порой затрагивали сложные явления, а еще недавно мы с вами совсем не были знакомы.
РГ: Но я вас знал и снимаю перед вами все шляпы, хранящиеся в моем гардеробе.
Дрюон: Это то, о чем мы говорили в начале. Между душой русской и душой француза существует некое согласие.
РГ: Месье Дрюон, до свидания, надеюсь на новые встречи и огромная благодарность вашей жене. Давненько я не пил такого прекрасного кофе.
Дрюон: Ага, и вы это заметили! Она этим кофе меня каждый день балует...