В канун карнавала (в этом году он начинается 25 января) есть смысл задаться вопросом: зачем он?
Без будней не было бы праздников. В этом суть всплеска эмоций, возникшего от ожидания и предвкушения поста: цепочки запретов на радости еды, удовольствия выпивки, наслаждения секса. Только на таком удручающем фоне мог распуститься пышный карнавальный цветок.
В наше время слово "карнавал" подверглось инфляции: некий разухабистый праздник вообще. И американский Хеллоуин 31 октября, и европейская гульба Вальпургиевой ночи накануне 1 мая, и Норильск что-то устраивает под тем же названием в сентябре.
Между тем "карнавал" - понятие строгое: празднество перед Великим постом. Слово "карнавал" - красноречивое: carne - "мясо", а vale - "прощай". Важно и прискорбно, что carne - не только то мясо, которое говядина или баранина, но и "плоть". Плотским утехам - тоже прощай. В старые времена детей, зачатых в пост, считали незаконнорожденными.
Оттого в карнавальные дни торопливо вмещался противовес грядущей аскезе. Карнавал выступал не рядовым праздником, а целой жизнью, проживаемой в сжатые сроки, - параллельной жизнью, в которой все наоборот. Дело не в протесте, а в альтернативе: проба иного варианта бытия с заменой плюса на минус, верха на низ, добра на зло. Шуты становятся королями, дураки - мудрецами: посмотрим, как получится. Можно сказать, что и в обычной жизни такое - сплошь и рядом. Верно, но об этом говорят лишь злобные сатирики. В карнавале же за коронацией шло развенчание: вознесенного над толпой шутовского короля под хохот швыряли в навозную кучу. В Европе тряпичный толстяк Карнавал сжигался или сбрасывался в воду. В России соломенное чучело Масленицы после величания разрывали на части или сжигали на костре.
Опыт инобытия завершается, возобновляется рутинное течение жизни. Карнавал - прививка от уныния, входящего в число семи смертных грехов.
В мире карнавала нарушается привычная иерархия: социального статуса, этикета одежды, манеры поведения, языка.
Карнавальный язык - это брань, жаргон и мат. Опять-таки можно заметить, что в таком смысле карнавал царит 365 дней в году от Калининграда до Владивостока. Действительно, беда, но не в том, что бранятся, а что бранятся часто и не по делу. Смысл нарушения словесного канона - в обновлении языка. А если площадная лексика становится обиходной? Делаясь общеупотребительным, обособленный пласт языка размывается. Богатейшему русскому мату грозит исчезновение, как по сути исчез мат английский, когда лет сорок назад он вошел в легальный лексикон. Правильно в русском кинодубляже "fuck" переводят как "черт": по силе экспрессии и попрания общественной морали так оно и есть.
Что до одежды, карнавал - прежде всего маска, которая делает человека анонимным, возвращая к первоосновам: ты - просто человек.
Маска - лишь часть костюма. Костюм может быть разным - от голого, почти буквально, карнавала в Рио-де-Жанейро, где лицо прикрыто лучше, чем любая другая часть тела, до самого вдумчиво одетого карнавала - в Венеции.
Классическая венецианская баута лаконична: белая трапециевидная маска с глубокими глазными впадинами, черная треуголка, черный широкий плащ. Нынешний наряд далеко ушел от классики: позолота, бубенчики, причудливый мавританский узор. Но Венеция держится за качество: здесь по сей день не увидеть марли и картона, только парча, кожа, бархат. Прокат приличного костюма - примерно сотня евро в день.
Занимательно, как постепенно возрастает маскарадная пропорция. Сначала там и сям появляются праздные фигуры в пышных облачениях - нанятые мэрией студенты. Подтягиваются гости, и вот уже на пароходике-вапоретто замечаешь, что половина пассажиров - ряженые, за соседним столиком в кафе - дамы в кринолинах и буклях, а в ресторанном сортире становишься по нужде рядом с вылитым Казановой в шелковых чулках.
Замаскированнейший из венецианцев, Джакомо Казанова только недавно усилиями культурологов превратился из Луки Мудищева в философа жизни и крупного писателя. С подъемом внимания к материальной культуре стала понятна его равная увлеченность глубинами мироздания и фасонами шляп.
Однажды для карнавала Казанова купил бархатные камзолы, стилетом изрезал их и приказал портному поставить заплаты из таких же драгоценных тканей, но контрастных расцветок.
Когда инквизиция пришла его арестовать за вольнодумство, Казанова долго совершал туалет, будучи уверен, что красиво и дорого одетый человек не может выглядеть виновным. Одеждой воспринимал даже презерватив: "Маленький костюм из очень тонкой и прозрачной кожи, длиной в восемь дюймов и без выходного отверстия, который завязывался на входе узкой розовой ленточкой".
В его "Истории моей жизни" все значимые персонажи одеты. То есть Казанова отмечает их наряд, тем самым помещая в социальный и психологический контекст. Как заметил на сто лет позже Оскар Уайльд, только очень поверхностные люди не судят по внешности.
Слова Казановы могли бы стать девизом карнавала вообще: "Я всегда находил чрезмерное воздержание более вредным, чем чрезмерное излишество". Снова то же противопоставление: разгул ощущается и оценивается лишь на фоне аскезы.
Излишества здесь неизбежны и в поведении. Это смущало непривычных русских. Стольник Петр Толстой (1698 г.): "И приходит в те оперы множество людей в машкарах, по-словенски в харях, чтобы никто никого не познавал... И гуляют все невозбранно, кто где хочет, и никто никого не знает... Многие девицы берут в машкарах иноземцев приезжих, и гуляют с ними, и забавляются без стыда".
То, что Толстому показалось сексуальной вседозволенностью, через полтораста лет по-другому увидел Герцен: "Отсутствие всего неприличного удивляет... Это - шалость, отдых, забава целого народа, а не вахтпарад публичных домов..."
Впрочем, и шалости могут раздражать, как Чайковского: "Мне совсем не нравится это бешенство... Отовсюду тебе в лицо и в голову бросают массу мучных шариков... Я пришел сегодня оттуда весь в муке, как лабазник". Изначальные конфетти - не кружочки цветной бумаги, а шарики из муки с известью, что куда неприятнее. Но вот Гоголь добродушен: "Я слышал о конфетти, никак не думал, чтоб это было так хорошо. Вообрази, что ты можешь высыпать в лицо самой хорошенькой целый мешок муки, хоть будь это Боргези, и она не рассердится, а отплатит тебе тем же".
Если ты не в силах изменить явление, всегда можно изменить отношение к нему. В этом суть разницы в восприятии Чайковского и Гоголя. В этом и суть самого карнавала. Земная жизнь, согласно догме, есть лишь приуготовление к вечности, отсюда - аскеза и пост. Но все-таки можно попробовать нечто иное - отсюда разгул карнавала.
Его популярности не видно конца ни в пространстве (от Рио до Норильска), ни во времени. Уровень жизни измеряется количеством досуга, досуг надо заполнять. Человек по-настоящему проявляется в тяге к роскоши, а не в обращении к необходимости. Без будней нельзя, без карнавала можно. Но очень не хочется.