Начинается она словами: "На мой взгляд, каждый нормальный человек способен написать одну книгу - книгу о своей жизни. И если жизнь его была интересна, полна драматических, трагических событий, то может получиться хорошее литературное произведение". Жизнь писателя Анатолия Гладилина оказалась богата не только на остродраматические и лирические события, но и на крутые виражи судьбы. Литературная эпоха шестидесятых, дружба с Василием Аксеновым, эмиграция, более тридцати лет, прожитых в Париже, а там - радио "Свобода", где Анатолий Гладилин десять лет возглавлял культурный отдел русской редакции. Виктор Некрасов, Владимир Максимов, Сергей Юрьенен, профессор Ефим Эткинд, Наталья Горбаневская - вот далеко не полный список его авторов. Обо всем об этом - первая попытка мемуаров.
Российская газета: Анатолий Тихонович, почему только сейчас вы обратились к жанру мемуаров? Пришло время, пришло настроение? Были ли другие попытки? Или сдерживала установка Василия Аксенова, что писатель кончился, когда начал писать мемуары?
Анатолий Гладилин: Василий Аксенов впоследствии изменил свое мнение на этот счет и сам начал с большим удовольствием писать мемуары. И однажды они с Ирой Барметовой, редактором журнала "Октябрь", меня заперли в кафе и сказали, что, Толя, хватит нам крутить динамо, имея в виду мои пятилетние обещания написать мемуары издательству "Вагриус", с которым они связаны.
Вот тебе магнитофон, надиктуй костяк, все остальное мы сложим, потом распечатаем и пошлем тебе в Париж. Иначе тебя не заставить. Я подумал: это бред. Но, в общем, я честно сидел, они честно распечатали, а когда прислали, я пришел в дикий ужас, особенно в связи с тем, что я наделал с великим русским языком. Плюнул, отложил расшифровку в сторону и начал, как я пишу прозу, переписывать это перышком. И вы знаете, в общем, это оказалось вовремя, как иногда надо делать все, что можно сделать сегодня, не откладывая на завтра. То, что Аксенов успел прочесть книгу и даже написать послесловие, для меня очень важно... Сегодня, когда он находится в непростой ситуации, остается надеяться только на российскую медицину и на небеса, чтобы некоторый еще хрупкий прогресс к лучшему, который наметился, стабилизировался...
В книге я рассказываю, как я вошел в литературу, как складывалась моя жизнь в качестве советского писателя. А так как мы шли по жизни вместе с Василием Аксеновым - и в советское время, и в эмиграции, - многие страницы в книге - о нем. Но в основном мои мемуары посвящены памяти людей, которых уже нет: Виктору Некрасову, Александру Галичу, Илье Эренбургу, Григорию Горину, Сергею Довлатову...
Почему первая попытка мемуаров. Объяснить можно фразой Петена - был такой маршал во Франции: "Я никогда не буду писать мемуаров, потому что мне нечего скрывать". Так вот я не большой "спец" по мемуарам. По географии я отдален от российских книг. Но когда мне рассказывают: тот-то и тот-то написал про это так, и я слышу их вариант, то думаю: пора бы все-таки самому сесть за мемуары - хотя бы для того, чтобы восстановить историческую справедливость.
РГ: Они могут быть изданы во Франции?
Гладилин: Думаю, нет. Поверьте, что когда существовал великий Советский Союз, во Франции был очень большой интерес к русской литературе, как к советской, так и к антисоветской. А сейчас - как будто это все пишется где-то в Бангладеш... Последнее время в связи с тем, что Россия набирает мощь, в нашу сторону начали как-то коситься. Но не более того.
Его Москва
РГ: Когда вы бываете в Москве, куда идете в первый день?
Гладилин: Начать надо с моего первого приезда в Москву после эмиграции, в октябре 91-го года. Я прилетел в другое государство. Был полный разгул свободы, и меня так прекрасно встречали! А ведь до августа 91-го мне не давали визы в Советский Союз. На мне еще висело клеймо бывшего ведущего сотрудника радио "Свободы". А после августа позвонили из консульства: "Анатолий Тихонович, у вас были какие-то проблемы? Ради бога...". После того приема в Москве я подумал, что больше ничего подобного не повторится. Все было хорошо, мне нравилось, как меня принимают и воспринимают люди. Меня только одно удивило: никто мне не предложил работать. Понимаете, мне это надо было не для денег, у меня их достаточно, просто я подумал, что могу быть востребован...
РГ: ... а ситуация сложилась, когда любить любят, но хотеть не хотят...
Гладилин: И я подумал, что свои аплодисменты я получил за этот месяц, все, хватит, сиди спокойно и начинай писать следующую книгу. Но когда я ее написал, то понял, что издавать книгу надо в Москве или в Санкт-Петербурге. И я стал приезжать сюда, чтобы сначала выпустить "Тень всадника", потом "Тень всадника" повлекла за собой переиздание других книг. И вот последнее событие - "Улица генералов"... Короче говоря, я приезжаю в Москву по делам. Поэтому первым делом я бегаю по делам в издательство. Для тусовок у меня нет времени, потому что за месяц-полтора надо успеть очень многое. Естественно, я стараюсь обойти свои родные кварталы, совершаю прогулки по местам, где я родился, где прошло детство...
РГ: Когда вы уезжали из СССР, как тогда представлялось, навсегда, какие ракурсы города выхватывала память? Улицы, скверы или, может быть, взгляды людей?
Гладилин: Я вспоминаю свой странный разговор с таможенником. Он проверил мои бумаги и вдруг поинтересовался: "Вы что, однофамилец?" Потом пригляделся: "А, вы тот самый!" Шлепнул печать и говорит: "А вы зачем уезжаете? Вы понимаете, что таких людей, как вы, у нас все меньше и меньше?" Я хочу сказать, что хамства, которое тогда обычно проявлялось по отношению к эмигрировавшим из Советского Союза людям, на себе я не испытал. Со мной все было корректно. Когда сдавал багаж, меня только в недоумении спросили: "У вас только книги? И что, больше ничего нет?" Я парировал: вспомните, как у Маяковского, - мне и рубля не накопили строчки...
РГ: Тогда зима была или лето?
Гладилин: Это была весна. Никогда не забуду день - 21 апреля 1976 года. Что меня поразило. Я жил в писательском доме, не в знаменитых домах у "Аэропорта", а на проспекте Вернадского. Сейчас это прекрасный район, а тогда считалось выселками... Мы заказали два такси, и когда я спустился, стояли машины, и где-то поблизости прогуливались несколько старых писателей. Оказывается, они вышли специально так рано, чтобы подойти ко мне и попрощаться...
Журфак
РГ: Журналистский труд был для вас занятием исключительно для хлеба или и для души?
Гладилин: Я хочу сказать, все, что я заработал во Франции, я заработал исключительно журналистским трудом. Я и в Москве в свое время работал как журналист, - меня буквально мальчишкой, в двадцать два года, пригласили в "Московский комсомолец" заведующим отделом литературы и искусства. Мне нравилось там, но все-таки в Советском Союзе в журналистике было много табу, поэтому она не могла меня серьезно интересовать. В книгах я понимал, что я мог обмануть "дозор". Ведь наградой для писателя тогда были не восторженные слова "ах, какой у тебя прекрасный пейзаж или изумительный диалог". Высшей наградой были ошарашенные глаза читателя и вопрос шепотом: как пропустили?
РГ: А высшая награда журналиста?
Гладилин: В самолете, улетая в эмиграцию, я сказал себе: забудь, что в Москве ты был писателем, известным человеком, здесь ты никто и здесь надо работать. Очень быстро я стал радиожурналистом, и меня это увлекло. В Москве тема политики была закрыта, а во Франции политикой надо было заниматься в первую очередь: французской, международной, политикой советского государства. Хотя я был заведующий культурным отделом. (А какие у меня были хорошие кадры! Хоть парижское отделение Союза писателей создавай!) Так вот тем не менее, когда мне звонили и говорили, надо срочно сделать репортаж о том, как Миттеран принимал товарища N, я брал сигарету в зубы и срочно диктовал материал, который должен был пойти через два часа в эфир. Да, надо было уметь делать все. А перед этим надо было успеть подряд прочесть несколько французских газет - правых, левых, серединных, чтобы составить свое мнение, что же это было на самом деле. Это и есть работа журналиста.
РГ: Сколько лет вы ей отдали?
Гладилин: 12 лет я проработал на "Свободе", пока американцы не закрыли мой отдел, и все мы остались без работы. Просто фантастика: всех самых видных диссидентов, которые еще оставались на "Свободе", уволили... Но это старые счеты. На самом деле я ни секунды безработным не был. Потому что я сразу же перешел на "Немецкую волну" в Кельн внештатным парижским корреспондентом. Правда, это уже было другое состояние - в Париже я был начальством, сам решал, что сегодня - хорошая погода или дождик.
РГ: Сложно было вступать в должность начальника отдела культуры на радио "Свобода" после Александра Галича?
Гладилин: Галича все "правдолюбцы", которые работали на "Свободе" в Мюнхене, ели живьем. Просто из чистой зависти. Как же так: Галич - заведующий отделом, а он ничего не делает? А Галич был прекрасным человеком, но работа на административной должности была не для него.
РГ: Можно поподробнее о том, как Александр Галич приходил на работу на полдня, когда его перевели в Париж...
Гладилин: Галич действительно приходил утром, сидел до часу дня, обедал - обед для французов святое, потом уходил, и больше его никто не видел. И все понимали, что это - Галич, в Париже его, кстати, очень любили. Но в Париже была другая обстановка. Там были Некрасов, Максимов, люди другого масштаба. Но что важно: когда Галичу надо было записывать свои полчаса в неделю, он садился к микрофону и начинал говорить. К тому времени американцы издали запрет, что, дескать, никакой отсебятины не должно быть. То есть по правилам нужно было читать написанный и отредактированный текст, и только после визы редактора человек подходил к микрофону. А редактором был я. Галич не писал никогда. Ни слова. Он садился и говорил - и у него не было ни одной оговорки, абсолютно чистый текст, не надо было вырезать ничего. Вот это был Галич... К сожалению, он очень быстро погиб. Проработал в парижском бюро меньше года. Потом десять лет в его кабинете сидел я. И всем людям, которые приезжали в наше бюро впервые, из Америки или из Германии, я говорил: это кабинет Галича. В котором осталось все так, как у него и было...
РГ: А каким журналистом был Виктор Некрасов? Вы ведь были его начальством?
Гладилин: Скажем так, он был моим любимым автором. Вику я заставил писать тексты, по-другому не получалось Он любил говорить, и он хорошо говорил, но все-таки заговаривался... Максимов хорошо говорил. С Максимовым можно было делать интересные беседы, потом это все перепечатывалось на машинке, я правил, дальше давал технику, и он сидел с ножничками, вырезал...
РГ: Какая последняя дата стоит в книге? Каким годом мемуары заканчиваются и начинается для вас современная жизнь?
Гладилин: Последняя дата стоит под аксеновской сагой, которую мне пришлось переписать, - я ввел необходимые хронологические добавления. А остальное в книге - это, будем так говорить, дела давно ушедших дней... Хотя, как ни странно, я чувствую, что, может, я и вернулся бы...
РГ: Вернулись бы в Москву? Или в то время?
Гладилин: В Москву...
РГ: В литературу или вообще в московскую жизнь?
Гладилин: В литературу. Несмотря на все теперешние литературные дрязги, сложности, вопли и законный плач писателей, что не на что жить... Тем не менее я бы с удовольствием вернулся в литературу, потому что я верю в себя, и мне было бы интересно здесь находиться по той простой причине, что все-таки моя профессия - литератор. А на Западе я был журналистом.
РГ: Можно писать и во Франции, не переезжая сюда.
Гладилин: Так я и стараюсь делать. Наезжаю, когда речь идет о книгах. А останься я здесь и будь я все время в России (возвращаясь во Францию, чтобы увидеть детей), я думаю, я восстановил бы свое писательское имя. Потому что, что уж говорить, ведь никто практически не помнит моих книг советского периода...
Я это все к тому, что мудрый Василий Павлович Аксенов мне однажды сказал: "Толька, если ты хочешь, чтобы тебя помнили как русского писателя в России, ты должен жить в России". Но мне чтобы раскачаться на что-то, требуется много условий. А потом мы же все знаем по себе, что всегда можно найти массу причин, по которым не делаешь ничего...
P.S. 6 марта в Центральном доме литераторов состоится творческий вечер Анатолия Гладилина.