Поделиться
Столичное метро пестрит рекламой сочинений модных ныне авторов: Глуховский, Минаев, Робски. Полки книжных магазинов ломятся от "телок", "рублевок" и "метро". Журналисты не смущаясь называют играющих в литературу писателями.
Что происходит? Почему литературный мусор в яркой обложке называется книгой? Как выглядит потребитель псевдороманов? На эти и другие вопросы мы ищем ответы вместе с телеведущим Александром Архангельским.
Российская газета | Александр, объясните мне, что происходит, - всяк кому не лень заявляет о том, что пишет книги и называет себя писателем, а книжные полки ломятся от псевдолитературы, которая каким-то невероятным образом становится модной.
Александр Архангельский | В этом есть нечто плохое и нечто хорошее. Хорошее заключается в том, что книжный рынок наконец-то становится рынком. И хорошие серьезные книжки тоже имеют шанс, потому что если к ним подойти умело, то и они смогут завоевать большого читателя, что, кстати, иногда и происходит, - последний роман Улицкой вышел тиражом более 300 тысяч и движется уверенно к полумиллиону экземпляров, а это серьезный и сложный роман. Но что касается людей, которые просто выпускают книжки и называют их романами и повестями, то часть из них просто развлекается. Например, книга Ирины Хакамады как роман беспомощна, но с точки зрения жизненного материала довольно интересна. Другая часть внаглую зарабатывает деньги, как Оксана Робски, Минаев, Глуховский или Багиров. А третья часть пробует свои силы в надежде - а вдруг получится. У кого-то получается, у кого-то нет. Издержки понятны, потому что размывается само представление о том, что такое литература, а что не литература. Но я бы сегодня предпочел бы говорить и о преимуществах: звание писателя опять стало престижным. Случайные люди не полезли бы в эту нишу, если бы не чувствовали, что писатель - это не только деньги, но и некая общественная роль.
РГ | То есть безумное количество литературного мусора вовсе не обесценивает звание писателя?
Архангельский | Оно в итоге может обесцениться. В результате действия этих людей, издателей, промоутеров. Но на сегодняшний день все-таки важно констатировать - писателем опять быть престижно. Мы же все прекрасно понимаем, как отделить литературу от не литературы. И что Минаев в первой его книжке - это хорошая журналистика, а в остальных - плохая. Никому из людей, читавших серьезные книжки, в голову не придет назвать это литературой. Это чтиво. Помните, еще Некрасов мечтал о временах, когда Гоголя и Белинского с базара понесут, а несли Милорда Глупого. Так что никакой трагедии не вижу, а вижу возможность для серьезных издателей научиться у издателей несерьезных искусству продвижения книг.
РГ | Вы не оправдываете дурновкусие издателя, который ради денег готов снабжать магазинные полки всякой дрянью в яркой обложке?
Архангельский | Мне кажется, издатель прекрасно понимает, что он издает, и знает, что в этом случае я зарабатываю деньги, а в этом - я работаю на репутацию. И думаю, что проблема репутации год от года будет возрастать. Это будет основной капитал. Деньги-то все равно будут зарабатывать на лабуде, никуда мы от этого не денемся, но проблема репутации будет стоять очень остро и судить будут об издателе не потому, сколько глуховских он издал, а по тому, писатель Кабаков пришел к нему или нет. И он будет платить писателю Кабакову деньги не потому, что писатель Кабаков приносит ему доход, а потому, что по писателю Кабакову судят о его вкладе в этот культурный бизнес. Так во всем мире происходит. Издатель не может не издавать популярную литературу, даже если он понимает, что она никуда не годится. Он должен на что-то жить, но его место в издательском мире определяется по тому, сколько серьезных и глубоких писателей он открыл.
Есть тираж по горизонтали, есть тираж по вертикали. Псевдописатели получают свои тиражи мгновенно, сиюминутно и исчезают вместе с временем, в котором эти тиражи продаются. А хороший писатель продается долго... "Доктор Живаго" 57-го года продается по всему миру до сих пор, хотя это сложная литература. Понятно, что каждый год считать "Доктора Живаго" бестселлером не приходится. Но суммарно, по вертикали, эта книга продается и будет продаваться большим тиражом. Происходит ли размывание вкуса? Думаю, что происходит насыщение рынка.
РГ | Не происходит ли упрощение читательского вкуса?
Архангельский | Я бы сказал, что вкус немножко даже вырос. Если мы посмотрим на начало 90-х годов, тираж книги Марининой около миллиона экземпляров, а Улицкой - 10 тысяч. Сегодня тираж новой книги Марининой 250 тысяч, а романа Улицкой "Даниэль Штайн, переводчик" приближается к полумиллиону.
РГ | Каков портрет потребителя литературного мусора?
Архангельский | Это человек недоучившийся, страдающий комплексами и изживающий недостаток своего образования и избыток своих комплексов через чтение псевдоинтеллектуальной словесности. Потому что, когда ты читаешь Робски, ты как будто принадлежишь к миру успешных людей, хотя сам не успешен, как будто бы к миру умных людей, хотя сам не очень умен.
РГ | Знаете, все равно как-то обидно, что каждый из них лихо называет себя писателем.
Архангельский | Ну, мы живем в мире, где никто никому не запретит называть себя кем угодно. Я могу назвать себя волшебником. Еще раз повторюсь, что касается рынка, я считаю, что он развивается нормально. Ненормально другое - нет ясно выраженного самосознания у корпораций. В корпорации журналистов не сказано, что это журналистика, а это безобразие. И журналисты сами даже не пытаются отделить тех, кто занимается реальной журналистикой, от тех, кто занимается мифологией или развращением общества. И это происходит во всех сообществах. Музейщики прекрасно знают, кто чего стоит, но все называют себя музейщиками. Писатели прекрасно знают, кто писатель, а кто нет, но почему-то брезгуют говорить: "Ну что вы, это не писатель, это журналист, бизнесмен". Бизнес - почтенное дело, но к литературе не имеет никакого отношения. И самое неприятное, что общество привыкает к тому, что голос корпорации не звучит, а если и звучит, то никто на него внимание не обращает.
РГ | Это особенность нашего времени?
Архангельский | Я думаю, что это, к сожалению, мировой процесс. Запад начал раньше исправлять это положение, и сейчас они продвинулись дальше. Ясно, что наша ситуация похожа на то, что происходило на западных книжных рынках в годах 80-х. Все прекрасно понимают, что никакого Бегбедера во Франции нет. Бегбедер - это журналист-хулиган, который успешно продает буржуазии свое хулиганство. Никому из серьезных людей не придет в голову назвать его писателем. У нас же он именуется писателем, вокруг него ходят толпы журналистов и рассказывают про каждый его чих - вот это безобразие. Нам не приходит в голову бороться за право корпорации отделить плохое от хорошего.
РГ| Можно как-то исправить эту ситуацию?
Архангельский | Книжки хорошие писать. Есть ведь еще одна беда - высокомерие литературной среды. Разговоры наших писателей о том, да какая мне разница, читает ли меня широкий читатель, вот это разврат. Конечно, бывают книги, которые в данную минуту могут понять только 5-6 человек, но всегда ли и все ли книги, которые написаны методом бормотания, являются книгами, ориентированными на вечность? Есть ли у писателя ответственность перед публикой? Мне кажется, что нормальный писатель, если он не Джойс (а Джойс все-таки бывает раз в 50 лет), должен стремиться дойти до своего читателя, должен с ним поговорить. Стремиться к большим тиражам, участвовать в продвижении своих книг. Книги как дети. Мы же не стесняемся своих детей устраивать хорошо. Вот так и писатель должен отвечать за свои книги, чтобы они доходили до читателя. А высокомерие - "да ладно, ну что я буду заниматься этим", приводит к тому, что рынок, которому нужно продавать, будет продавать Минаева.