Режиссер Александринки Валерий Фокин: перед зрителем нельзя прогибаться

На фестиваль "Золотая маска" Александринский театр привез пять названий спектаклей: "Живой труп", "Женитьбу" и "Двойника" Валерия Фокина, "Чайку" Кристиана Люпы и постановку Андрея Могучего "Иваны". На основной сцене МХТ им. Чехова гастроли пройдут до 12 апреля.

Художественный руководитель Александринского театра и Центра им. Вс. Мейерхольда режиссер Валерий Фокин рассказал "РГ", как Невский проспект переезжал в Камергерский переулок и что ждет польского режиссера Кристиана Люпу в Москве.

Российская газета: Хороший анекдот про "Чайку" услышала. Третий звонок, артисты за кулисами готовятся к выходу, один из них просит коллег: ребята, давайте сегодня побыстрее сыграем, я на поезд опаздываю. Открывается занавес, на сцене, по пьесе, работники доколачивают летнюю эстраду для представления, звучит первая реплика, - Медведенко спрашивает Машу: "Отчего вы всегда ходите в черном?" И вместо "Это траур по моей жизни" Маша отвечает: "Константин Гаврилович застрелился"... Вопрос в следующем: как в эпоху дайджестов заставить зрителя смотреть классические пьесы от начала до конца?

МХАТ не заморозят

Валерий Фокин: Я знаю только один путь. Он сложный, но единственно верный. Первое, чего нельзя делать, - это идти по пути прогибания перед зрителем и заигрывания с ним. Формулировка "главное, чтоб не скучно было", меня всегда раздражала. Я говорю не вообще, а применительно к Александринской сцене, которая по определению - национальная сцена, и она просто не может суетиться, это неправильно. Форма должна быть интересной, но главное - все-таки смысл. Классика возможна в радикальных постановках, но не в том плане, что давайте сейчас будем плясать на авторе или ломать его об колено. Того же Чехова...

РГ: А как же отвергнутый Кристианом Люпой чеховский финал "Чайки" - в своем спектакле в Александринке польский режиссер ведь не захотел убивать Треплева.

Фокин: Люпа придумал такой финал, в котором Костя не стреляется, но у него это очень оправдано. Его радикализм построен на чувствовании автора, на любви к нему, а не на отрицании. Так же и я пытаюсь переосмыслить Достоевского, Гоголя. Мне даже обидно, когда некоторые пишут, что я актеров в "Женитьбе" поставил на коньки, потому что это сейчас модно. Совсем не поэтому. Я прочитал, что в те времена зимой с одной стороны Невы на другую ездили на коньках, так было быстрее. Пока лошадь на санях довезет, а тут - раз, и в любой момент пересек реку. Тогда Нева замерзала, сейчас нет - климат поменялся. И катки в начале и в середине XIX века были везде, коньки же были единственным развлечением - на горных лыжах никто не катался, в теннис не играл, это все позже возникло... Я отталкивался от данной особенности северного города. Другое дело, что во время репетиции - бах, и заливают под каток Дворцовую площадь...

РГ: Как вы будете технически вписывать "Женитьбу" во МХАТ? Когда Лев Додин привозил "Платонова", на сцене Художественного театра сооружали огромный бассейн. А здесь вам надо будет ее не затоплять, а замораживать?

Фокин: Никаких сложностей нет. Мы ведь используем не искусственный лед, а специальное уникальное западное покрытие, которое разбирается на сегменты, как пол, и хранится в специальных контейнерах.

РГ: То есть оно не тает.

Фокин: Не дай бог искусственный лед на сцене - это очень опасно. На нашем покрытии актеры ездят на таких же коньках, как и на обычном льду, только по-особенному заточенных. Учились они сначала на нормальном катке с тренером, а потом, когда перешли на сцену, приспособились.

От Милана до Уфы

РГ: Из пяти названий, которые вы привезли в Москву, на каком спектакле ваше сердце будет чаще биться?

Фокин: Все время. Мне хочется, чтобы они все прошли достойно. "Двойник", например, сегодня очень поменялся. Вместо ушедшего от нас Виктора Гвоздицкого, царство ему небесное, вошли другие артисты. Виктор, априори, благодаря своей индивидуальности выделялся из толпы, всегда был отдельным человеком. Когда он вставал в зрительном зале, в его голосе, тоне была какая-то экзальтированная приподнятость. А Виталий Коваленко играет человека, который прямо от нас вышел, он свой, он один из нас. Другой акцент, другой поворот, другим стал спектакль.

Мне хочется, чтобы "Чайка" прошла хорошо, потому что это действительно не банальная, не проходная "Чайка". Кристиан Люпа (режиссер спектакля. - Прим. ред.), кстати, специально приедет в Москву репетировать. Более того, об этом можно уже сейчас сказать, в этом году мейерхольдовскую премию мы присуждаем раньше, не осенью, и я хочу вручить ее Кристиану Люпе на "Чайке".

Мне нравится, как играют Виктор Смирнов и Николай Мартон в спектакле Андрея Могучего "Иваны", и как они - два гоголевских старика - соединились с резкой авангардной режиссурой.

РГ: А какие спектакли из представленных игрались за рубежом?

Фокин: Все, кроме нашей последней премьеры - "Женитьбы", - это первый ее выезд. "Чайка", "Живой труп" игрались в Варшаве, "Двойник" - в Варшаве и в Литве... Когда мы были в Милане в прошлом году с "Ревизором", я был удивлен. Спектакль прошел прилично, принимали его восторженно, все как полагается, и вдруг директор ко мне подбегает страшно взволнованный: "Ой, я поздравляю тебя!". И он такой возбужденный бегает по фойе, его все целуют, как будто какая-то национальная победа произошла. Я говорю: "Ну что особенного? Что такого - ну хорошо прошел спектакль". - "Да ты не представляешь, у нас в Милане, если не нравится, люди прямо посередине действия встают и уходят. А с вашего спектакля ни один человек не вышел!".

Но заграница заграницей, а самый главный экзамен мы держим здесь, в России. Так было всегда. И зритель в Челябинске, Екатеринбурге и в Уфе отличается друг от друга. При том что это три театральных города. Когда мы два года назад играли спектакль "Двойник" в Уфе, такое было ощущение, что мы через репродуктор весь день декламируем Камю на городской площади. Реакция шла: о чем речь-то? Манифест какой-то... Вот "Ревизор" - это везде понятно. А "Двойник" спектакль сложный, там надо разобраться, что это за два человека, почему они разделены... А в Челябинске была полная тишина в зрительном зале. На втором спектакле зал битком, люди в проходах стояли. Вот и поди ж ты, разберись...

С правом на ошибку

РГ: Вопрос глобальный: к чему вас сегодня обязывает статус Александринского театра?

Фокин: Прежде всего к тому, чтобы формировать нового зрителя. Для меня очень важно, чтобы Александринский театр не впал в общедоступную развлекательность. Репертуарная линия на главной сцене выстраивается классическая. Иногда мои оппоненты говорят: вот, он строит театр для элиты, в афише - сплошной Достоевский, Толстой... На что я отвечаю: перейдите на другую сторону Невского, и другой театр вам предоставит все остальное. А национальный театр имеет право быть именно таким.

Национальная сцена должна воспитывать. В следующем году мы начинаем репетировать два дет ских спектакля. Название первого я уже знаю - он будет по замечательной книге Евреинова "Что такое театр". Детей будем водить через сцену, показывать, как там что опускается, поднимается, объяснять, кто такие капельдинеры (а у нас в партере сегодня работают только мужчины, как до 1917 года), и параллельно играть спектакль. И через десять лет театр получит новое поколение зрителей, понимающих, что такое драматическое искусство. Иначе мы его упустим.

Очень важна международная театральная политика, а наша сцена открыта для иностранных режиссеров. В следующем году спектакль будет делать Андрей Щербан. В 2010 году Лука Ронкони хочет ставить в Александринке Аристофана.

РГ: Их гонорары с европейскими сопоставимы?

Фокин: Вполне. Но сегодня же у нас все крупные режиссеры получают достаточно, Россия поднялась в этом смысле. Иначе они работать не будут. Все пункты контракта, сумму гонораров они отслеживают четко. Не сами лично - у всех агенты, мастер даже не разговаривает на эту тему. Есть человек, который жестко ведет дела: "В Комеди Франсез мы получали столько-то. Вы же тоже национальный театр". И что тут скажешь?

РГ: Ну, что для них это еще вопрос престижа...

Фокин: Да, Россия тянет. Люпа до сих пор всем рассказывает, что он полтора месяца здесь ходил как влюбленный, просто летал. В таком театре, с русскими артистами...

Еще у нас в этом году состоится третий Александринский фестиваль, на который приезжают крупнейшие европейские театры, - национальная сцена обязательно должна быть интегрирована в международный контекст. Так что на самом деле задач много.

РГ: Вы оставляете себе право на ошибку?

Фокин: Такое право у человека должно быть всегда.

РГ: Даже у художественного руководителя? На которого с надеждой и влюбленными глазами смотрят все?

Фокин: Понимаете, глаза ведь меняются со временем - от влюбленных до других. Права на ошибку не может не быть, потому что театр - живой организм. Другое дело, что ты не имеешь права совершить эту ошибку. Не должен, потому что все упирается в людей и их психологию, эмоции, эгоизм. В театре нужно, с одной стороны, быть твердым, даже жестким, а с другой - актеров надо любить. Когда я был моложе, я к этому более трезво относился. Думал: так, мне надо делать свое дело, какие тут могут быть отношения? Мне нравится артист N, с ним я и общаюсь. А с другими контактов вообще не надо поддерживать. Толя Васильев мне говорил: да какие с ними отношения могут быть? Есть профессия, и все, отношения только профессиональные. Наверное, это правильно. Но даже в этом случае все равно ты должен, если уж ты с людьми работаешь, искать в них что-то хорошее. Так же, как и они в тебе. И надо понимать, что все вместе мы хотим, чтобы наш корабль плыл. Потому что в ненависти, в том, что я вас видеть не могу, но все равно буду продолжать работать (а такие случаи в моей практике были, когда я работал вопреки и поперек, стиснув зубы и доказывая им и себе, что я это сделаю), долго все не протянется. Это не означает, что в театре должна царить умилительно благостная атмосфера. Это только на сборах труппы все друг друга целуют и делают вид, что они страшно рады. Хотя это еще не факт... Когда я был совсем молодым человеком, нас с Костей Райкиным взяли в театр "Современник" и мы первый раз попали на сбор труппы, я, помню, ошалел. Впечатление складывалось, что люди только что то ли из ссылки вернулись, то ли из тюрьмы: все плачут, целуются... Потом день прошел, и я смотрю, те же самые люди вообще не здороваются друг с другом. Для меня это был шок. В театре подобное, к сожалению, бывает. И дело не в театре "Современник", а вообще в театре. Вся фальшь здесь оказывается на очень тонкой границе.

РГ: Ее в театре больше, потому что люди могут имитировать чувства. В обычном офисе радость не сыграешь, если не умеешь это делать. А здесь это их профессия.

Фокин: Да... А еще, если в театре есть какая-то нереализованность, ее можно восполнить на собраниях. Такие монологи там исполняются, такая правда рассказывается в слезах! Выплакались, вроде и легче стало. Но это с возрастом понимаешь, что во всех проявлениях их все равно надо любить.

У меня в Ермоловском театре одна актриса сказала фразу, которой я тогда не предал значения. У нас уже пошли конфликты, и она посетовала: "Все-таки вы нас не полюбили". Я подумал: бред какой-то. А сейчас я понимаю ее. Я приобрел опыт в том театре, много чего сделал, ушел, и потом моя жизнь, я считаю, повернулась прекрасно: Центр Мейерхольда, Александринка...

В Москву! В Москву!

РГ: Как такие большие гастроли Александринского театра оказались возможны? Вы ведь привезли половину своего репертуара.

Фокин: В программе "Золотой маски" есть такая формула - приезд театра и организация его гастролей. Так делалось со Львом Додиным, с Борисом Эйфманом. Когда предложение возникло, естественно, мы были рады, потому что понимали: ехать в Москву нужно - уже накопили новые спектакли, и показать их московскому зрителю было бы правильно. Средоточие театральной мысли ведь все-таки здесь. А Александрин ский театр сильно изменился. Стал лучше-хуже, это вопрос второй, мне кажется - лучше. В Петербурге он завоевывает свое место другого театра. Так что гастроли - это и наше было желание, и "Золотая маска" нас поддержала, тем более что наши спектакли выдвинуты на премию.

РГ: Спектакли от переездов сильно деформируются?

Фокин: Отсутствие родной сцены - это всегда обстоятельство, накладывающее отпечаток. Потери есть. Нам пришлось кое-что перестроить, потому что мы полностью не умещаемся на сцену МХАТа. Но я люблю такие перемены, они мобилизуют актеров, дарят им хорошее чувство беспокойства: другой зритель, язык русский, но другой город - как примут?.. И что бы там ни говорили некоторые питерские: "Подумаешь, Москва!", тем не менее, Москва есть Москва. И здесь артист просто в силу технических обстоятельств должен будет более творчески подойти к спектаклю. Хочется, чтобы все шло, как я знаю. Могу даже не смотреть, вот из этой двери после определенной реплики выйдет, предположим, Петр Иванович. А вот и не выйдет! Он появится совсем из другого места...