Самую знаменитую оперу Америки "Порги и Бесс" Джорджа Гершвина исполнили в Москве негритянские певцы из Нью-Йорка, показав на сцене Дома музыки тот полный вариант партитуры, который композитор разрешил исполнять только чернокожим певцам.
Вообще компания Living Arts Inc. при содействии Центра оперного пения Галины Вишневской везла в Петербург и Москву полноценную "Порги и Бесс" - с декорациями и мизансценами, гастролирующую по всему миру уже 16 лет. Но до российских столиц спектакль добрался в "кастрированном" виде: в Варшаве на таможне арестовали все его сценическое оформление, и уже в Михайловском театре труппе пришлось расплатиться за это не только эстетически, показав "Порги и Бесс" в антураже случайной бутафории из классического балета, но и финансово - г-н Кехман не пожелал мириться с "путевыми издержками" Living Arts Inc.
Можно было предположить, что в Москве ничего сверхразрядного уже не произойдет, учитывая потерю "формата" спектакля и подпорченное настроение труппы. Но артисты из Нью-Йорка оказались более устойчивыми к стрессу: за один день они ловко вписались в небольшой фронт, выделенный им перед оркестром на сцене Светлановского зала Дома музыки, приспособились к далекой от гершвиновского стиля игре "Русской филармонии", отточили компактные мизансцены, будто так и было все изначально задумано. И спустя полчаса действия в зале уже забыли первый легкий шок от появления полуодетого в робы, майки и кепки чернокожего хора, расположившегося позади оркестра под сверкающими трубами органа, и никто не мог оторваться от странноватого зрелища, где негритянские певцы, имевшие в качестве реквизита только стулья, разыграли полноценную блэк-стори с одновременным "экскурсом" по экзотическим негритянским стилям - феномену Америки.
На сцену шумно высыпали типажи американской классики, кино и мюзиклов - от безразмерно толстой "мэм" с чалмой на голове и трубкой в зубах (Стефании Бидл), мясистой красотки Бесс (Джеррис Кейтс), темпераментно потряхивавшей бедрами под спиричуэлс, портового мачо Крауна (Стивен Финч), крепко лапающего прелести разбитной героини, "бродвейского" - в исполнении певца и танцора Реджинальда Уайтхеда - торговца "счастливой пылью" и социального героя Порги (Ричард Хобсон) - нищего романтического инвалида без ног на колесной подставке, до знаменитой массовки негритянской церковной общины, с простодушной радостью распевающей спиричуэлсы и госпел-сонги.
Музыка Гершвина, несмотря на приблизительное исполнение оркестром и некоторые купюры, не могла не захватить своим ритмическим и стилистическим совершенством, напряженной пульсацией и резкими перепадами от блюза к шаутам (выкрикам), от эвергринов к развернутым симфоническим картинам шторма, движущихся поездов, урбанистических пейзажей. И надо заметить, по ходу оперы под управлением дирижера Пасьена Маццагатти гершвиновская партитура все больше и больше "заводила" самих оркестрантов, к финалу добившихся чуть больших результатов, чем можно было ожидать.
Певцы же из Нью-Йорка показали тот стандарт, который подтверждает гершвиновский завет - петь только блэкменам: действительно, аутентично воспроизвести эту сложнейшую ритмику со сдвигами и стилистическую мозаику "Порги и Бесс" (Гершвин не зря провел в негритянской общине много месяцев) вряд ли кому-то дано. Вполне возможно, что концертный вариант даже сыграл исполнителям "Порги" в Москве на руку, выведя на первый план именно музыку. Часть вокальных номеров прозвучали с той горячей возбужденностью, специфическими "подтягами" звука и особым ритмическим балансом, которые отличают негритянскую манеру пения. Но, конечно, драйва импровизационной свободы, которую когда-то демонстрировали в "Порги и Бесс" Луи Армстронг или Элла Фицджеральд, певцы не достигли, потому что изначально "вышколены" на классике (многие из них выступают на ведущих сценах Америки, включая Мет). Можно было бы придраться к театральным типажам в спектакле: к их разностильным аляповатым нарядам, распространявшим при каждом движении удушливый аромат одежной пудры, к утрированной мимике, заставлявшей вспоминать вершины самодеятельности, к штампам типа реакций "мудрой" мэм или злорадного "белого" человека, но, в конечном счете, от действия "Порги и Бесс" осталось ошеломляющее впечатление реальной, а не сценической драмы, на пятачке перед оркестром развернувшей всю бездну "черной жизни" с ее главной темой - страстью мужчины и женщины.