Поделиться
У крупнейшего писателя XX столетия, последнего русского классика был несомненный пророческий дар. То углубляясь в дебри российской истории, то вовлекаясь в водоворот нашей нынешней повседневности, он напряженно вглядывался в многострадальное Отечество, пытаясь угадать его дальнейшую судьбу. При этом не был созерцателем. Высказывал "посильные соображения" о власти, обществе, искоренении дурных (вековых и новоприобретенных) нравов, укреплении в народе духовных начал, то есть, по сути, о том, "как нам обустроить Россию". Казалось, в его судьбе было навалом всего, что благоприятствует превращению крупной личности в пророка, каждое слово которого современники ловят с жадным и благодарным вниманием. Восемь лет лагерей и двадцать лет, проведенных в изгнании. Невероятное, похожее на чудо преодоление смертельной болезни. Неустанная - и словом, и поступками - проповедь жизни "не по лжи" и убежденность, что "не стоит село без праведника". Нобелевская премия и миллионные тиражи по всему миру. Триумфальное возвращение на родину.
Иногда возникало ощущение, что сам Солженицын обречен на роль духовного пастыря нации - столько страсти было в его речах, столько веры в собственную правоту! Кого-то это раздражало. И по разным причинам. Начать с того, что возвращение Александра Исаевича из Вермонта в Россию приветствовали немногие, даже не все из тех, кто прошел ГУЛАГ. Тогдашняя власть, встретившая Солженицына с помпой, скорее всех и разочаровалась в нем. Своими проповедями духовного самостояния нации, неприятием западных ценностей, критикой новых порядков писатель пришелся не ко двору. В свою очередь и Солженицын, приглядевшись к фигурам, олицетворявшим власть в Москве и провинции, с горечью констатировал, что, вопреки его надеждам и чаяниям, новые российские правители - прямые наследники советских вождей: все тот же цинизм, презрение к народу, корыстолюбие. А глядя на перемены в обществе, вчерашний вермонтец с ужасом увидел, как бурно пошли в рост побеги всего того, что отвращало его от Запада: культ денег, холодный прагматизм, тяга к материальным удовольствиям. В своих политических воззрениях (не в политике - ею Солженицын никогда не занимался, до конца дней был писателем, и только) он тоже для всех был чужим. Либералы видели в нем ретрограда, коммунисты - лютого врага, всевозможные радикалы - соглашателя.
Он проповедовал то, во что искренне верил. Порой верил наивно, не соизмеряя желаемое с возможным. Скажем, размышляя о местном самоуправлении, не брал во внимание скудость муниципальных ресурсов. Говорил о чудодейственной силе, дремлющей в сотах малой провинции, и взывал к правителям: возродите земства, ими спасется Россия! Но что за земство без земли? Что за власть без имущества и без денег?
В июне 2001 года он дал интервью главному редактору "Московских новостей", в котором высказался по "раскаленному вопросу" - об отношениях между русскими и евреями. Газетная публикация предваряла выход в свет первого в солженицынской биографии научного труда - исторического обозрения "Двести лет вместе", посвященного жизни русских и евреев в одном государстве. Книгу в те дни еще никто не читал, а вот на интервью откликнулась зарубежная пресса: американская "Вашингтон пост", итальянская " Стампа", израильская "Иерусалим пост", десятки других печатных изданий со всего света и едва ли не все мировые агентства. Российские СМИ публикацию не заметили. Если не считать интернетовских откликов, напечатанных теми же "Московскими новостями", можно сказать, что отечественную прессу, как и большую часть общественной публики, размышления нобелевского лауреата ничуть не тронули. Ну да, ведь выросло поколение NEXT, и оно без подсказки знает, как ему жить, что ценить, во что верить.
Солженицына слушали, но не слышали. Когда будущее страны связывают исключительно с развитием нанотехнологий, вступлением России в ВТО или рациональным расходованием Стабфонда, когда у кого-то в ходу лишь такой тип государственного мышления, мудрено услышать голос, призывающий к "сбережению народа".
С Александром Исаевичем, переживавшим мучительный разлад с современностью, неутомимо искавшим для России какой-то "третий путь", было трудно установить идеологический консенсус. Еще труднее было ему возражать. Но недостаточное внимание к его публичным выступлениям свидетельствовало все же о другом: "властители дум" потеряли аудиторию, общество их не востребует. Традиция духовного наставничества, коим веками обременяли себя российские писатели, ученые, философы, скоропостижно прервалась. Теперь в чести эксперты, люди конкретного знания. Те, кто сообщают полезную информацию и компетентно комментируют ее. Любой министерский чиновник, сыплющий экономической цифирью, или вездесущий политолог, толкующий про рейтинги влияния, ныне властвуют над умами куда эффективнее, нежели бывшие пресловутые "прорабы духа".
Нет, погодите, скажет кто-то, зачем же противопоставлять, да еще так вульгарно. Прокурор, объясняющий, почему следует отменить мораторий на смертную казнь, не заменяет писателя. В этом смысле незаменим был и Солженицын, тоже убежденный, что "бывают времена, когда для спасения общества смертная казнь нужна", но доказывавший необходимость высшей меры совершенно по-своему. Или совсем классический пример. Кто сейчас помнит в деталях демографическую ситуацию в России конца XIX века? А вот статьи Льва Толстого "О переписи в Москве" и "Так что же нам делать?" хорошо помнятся. Потому что в обшарпанных комнатушках и облитых помоями кварталах Хамовников великий граф добывал не статистический материал, а обжигающую правду о жизни городских низов. С одного и того же поля корифеи российской словесности снимали свой урожай, чиновники департаментов - свой.
Почему же сегодня писательское слово на злободневную тему так резко упало в цене? Во-первых, потому, что само общество себя таковым не осознает. Оно все еще пребывает в брожении. Универсальных, разделяемых всеми идей, объединяющих ценностей и прочих общественных скрепов - большой дефицит. Соответственно нет и не может быть общепризнанных авторитетов. Наконец еще вот что. Вчерашние "властители дум" (все они из обоймы "шестидесятников") как-то враз постарели и поскучнели. Им еще хочется глаголить, мелькать на страницах газет и телеэкранах с "размышлениями" о жгучих проблемах нашего бытия. Но сказать им давно уже нечего. Они пасуют перед новой реальностью, плохо понимают ее. В большинстве своем это умные, порядочные люди. Им приятно думать себе в утешение, что причина их нынешней невостребованности как раз в том и состоит, что они - умные и порядочные. На самом деле все банальнее: время этих людей прошло. Их устами общество полностью выговорилось двадцать лет назад, в эпоху перестройки. Настоящий же день в глашатаях мало нуждается.
В своем отечестве пророка нет, как известно. Это то свято место, которое пусто бывает. Но как сказал Пастернак о вакансии поэта, которая сродни вакансии пророка: "Она опасна, если не пуста".