23.07.2009 13:30
    Поделиться

    25 июля исполняется 80 лет со дня рождения Василия Макаровича Шукшина

    Василий Макарович Шукшин – 80 лет: письма, статьи интервью

     

    25 июля 1929 года в селе Сростки Алтайского края в обычной крестьянской семье родился Василий Шукшин. А 2 октября 1974 года, во время съемок фильма "Они сражались за Родину", его не стало. И между двумя этим датами - сложная и драматическая жизнь.

    Сын отца, репрессированного по доносу влюбленного в его жену соседа; крестьянский подросток, обожженный городской цивилизацией; студент ВГИКа, постоянно споривший со своим учителем, выдающимся советским режиссером Михаилом Роммом; и, наконец, знаменитый на всю страну писатель, артист и режиссер, чьи фильмы "Живет такой парень" и "Калина красная" стали классикой отечественного кинематографа. Но и в годы славы судьба его была не менее драматична.

    Об этом рассказывается в замечательной книге ныне, увы, покойного писателя Владимира Коробова, недавно изданной "Молодой гвардией" в серии "ЖЗЛ". С позволения редакции мы публикуем фрагменты из нее, в которых, на наш взгляд, наиболее ярко и выпукло отразилась светлая, но и противоречивая личность Василия Макаровича.

     

    ***

    "Больно вспоминать. Мне шел семнадцатый год, когда я ранним утром, по весне, уходил из дома. Мне еще хотелось разбежаться и прокатиться на ногах по гладкому, светлому, как стеклышко, ледку, а надо было уходить в огромную неведомую жизнь, где ни одного человека родного или просто знакомого, было грустно и немножко страшно. Мать проводила меня за село, перекрестила на дорогу, села на землю и заплакала. И понимал, ей больно и тоже страшно, но еще больней, видно, смотреть матери на голодных детей. Еще там оставалась сестра, она маленькая. А я мог уйти. И ушел".

    ***

    "Одно время я был учителем сельской школы для взрослых. Учитель я был, честно говоря, неважнецкий (без специального образования, без опыта), но не могу и теперь забыть, как хорошо, благодарно смотрели на меня наработавшиеся за день парни и девушки, когда мне удавалось  рассказать им что-нибудь важное, интересное и интересно (я преподавал русский язык и литературу). Я любил их в такие минуты. И в глубине души не без гордости и счастья верил: вот теперь, в эти минуты, я делаю настоящее, хорошее дело. Жалко, мало у нас в жизни таких минут. Из них составляется счастье".

    ***

    "Меня спрашивают, как это случилось, что я, деревенский парень, вдруг всё бросил и уехал в Москву в Литературный институт (правда, туда меня, понятное дело, не приняли - за душой не было ни одной написанной строки: поступил на режиссерский факультет в мастерскую М. И. Ромма). Сама постребность взяться за перо лежит, думается, в душе растревоженной. Трудно найти другую побудительную причину, чем ту, что заставляет человека, знающего что-то, поделиться своими знаниями с другими людьми".

    ***

    "Я сам еще помню, какой восторг охватывал, когда Чапаев в фильме говорил: "Я ведь академиев не кончал..." Не кончал, а генералов, которые кончали, лупит. Этому, как видно, есть объяснение: "академиев не кончал" - наш, генералов бьет - это значит, мы в состоянии их бить, без "академиев". Попробуйте сегодня вообразить героя фильма или книги, который с такой же обезоруживающей гордостью скажет: "Я академиев не кончал", - восторга не будет. Будет сожаление: зря не кончал. Эта "гордость низов" исторически свое отработала. Теперь надо кончать академии".

    ***

    "Вышел к столу. Ромм о чем-то пошептался с Охлопковым, и тот говорит: "Ну, земляк, расскажи-ка, пожалуйста, как ведут себя сибиряки в сильный мороз". Я напрягся, представил себе холод и ежиться начал, уши трепать, ногами постукивать. А охлопков говорит: "А еще?" Больше я, сколько ни старался, ничего не придумал. Тогда он мне намекнул про нос, когда морозно, ноздри слипаются, ну, и трешь нос-то рукавичкой. "Да, - говорит Охлопков, - это ты забыл..." Потом помолчал и серьезно так спрашивает: "Слышь, земляк, где сейчас Виссарион Григорьевич Белинский работает? В Москве или Ленинграде?" Я оторопел: "Критик-то который?.." - "Ну да, критик-то". - "Дак он вроде помер уже..." А Охлопков подождал и совсем серьезно: "Что ты говоришь?" Смех вокруг, а мне-то каково..."

    ***

    "Я слишком поздно пришел в институт - в 25 лет, - и начитанность моя была относительная, и знания мои были относительные. Мне было трудно учиться. Чрезвычайно. Знаний я набирался отрывисто и как-то с пропусками. Кроме того, я должен был узнавать то, что знают все и что я пропустил в жизни. И вот до поры до времени я стал таить, что ли, набранную силу. И, как ни странно, каким-то искривленным и неожиданным образом я подогревал в людях уверенность, что - правильно, это вы должны заниматься искусством, а не я. Но я знал, вперед знал, что подкараулю в жизни момент, когда... ну, окажусь более состоятельным, а они со своими бесконечными заявлениями об искусстве окажутся несостоятельными. Всё время я хоронил в себе от посторонних глаз неизвестного человека, какого-то тайного бойца, нерасшифрованного".

    ***

    "Говоришь, смотрела "Бродягу". Они здесь были - в институте у нас - индийцы-то. И сам этот бродяга, и все, кто с ним. Фильм "Бродяга" сделал Радж Капур, т. е. тот, кто играет бродягу. Он режиссер этой картины и сам в ней играет. Вот, чтобы ты поняла, на кого я учусь". (Из письма матери в Сростки).

    ***

    "О фильме "41-й". На мой взгляд, ты несколько преувеличиваешь художественное значение фильма. Впрочем, это понятно. Твое сердце художника не выдержало перед изумительной работой оператора. Здесь можно говорить о том, что это слишком красиво, сказочно красиво, но это действительно здорово. Однако, если судить по большому счеты, я позволю себе критиканство. Актеры: Извицкая играет Марютку, но это не Марютка- рыбачка, грубая и нежная дочь моря. Когда она (Извицкая) повторяет - "рыбья холера" - это неприятно гнетет, точно перед тобой умный человек разыгрывает шута. И вообще - не выходят у нас еще т. н. "простые люди". Тут происходит своеобразная переоценка ценностей. Мы отказываем этим "простым людям" в уме, в сложной психологии и оставляем им лежащее поверху вроде - "рыбьей холеры" и т. п. Забыли, что Чапаев, Максим - тоже были простые люди. Композиционно фильм очень неровный. Первая половина - пески - затянуто. Герой любуется собой. (Это несколько субъективно, но я не выношу красивых мужчин.)"

     

    "Скоро выйдет фильм Алова и Наумова "Ветер". Сценарий их. Смотрел. Дело в том, что они, кажется, замастерились. Сплошной бешеный ритм, энергия, темперамент, а... человека в фильме нет. Актерам не верю. И мысли нет (новой)" (Из писем другу-художнику).

    ***

    "Да, это вам, ребятки, быть режиссерами, вам делать большое искусство, а я - так, я буду, с вашего позволения, при вас. Вы будете работать по-крупному, будете творить, а я, сермяжный, буду заглядывать вам в глаза и в рот, буду питаться крохами с вашего стола, буду у вас учиться…"

    ***

    "Кинопроба - циничное дело. Я больше зарекся пробовать... Помню, мы проводили кинопробы по фильму "Живет такой парень". Пробовался Куравлев. Сыграл плохо... Мы стыдились смотреть в глаза друг другу. Я недоумевал: до этого мы так хорошо поняли вместе, как надо играть Пашку Колокольникова, Леня импровизационно проигрывал отдельные моменты, у меня душа радовалась. И вот - на тебе!.. И вдруг я подумал: ведь вот его когда надо было снимать-то! - когда он "выдрючивался" в кабинете".


     

    ***

    "Таленька, я не верю ни во что - и верю во всё. Верю в народ. Посмотри на нашу маму, посмотри на тетю Нюру Козлову - это Народ, с большой буквы.

    Всё остальное - мишура. Суета сует.

    Мы все где-то ищем спасения. Твое спасение в детях.

    Мне - в славе. Я ее, славу, упорно добиваюсь. Я добьюсь ее, если не умру раньше.

    Родные вы мои. Скоро у меня будут деньги (тьфу! тьфу! тьфу!) - я думаю, что мы заживем в одном смысле хорошо, а в другом... А в другом - всё в твоем сердце: сумеет - вынесет, не сумеет - крах.

    Признаюсь тебе: я завидовал Саше. Я хочу, чтобы меня тоже похоронили на нашей горе и чтоб вид оттуда открывался широкий и красивый...

    Я хочу, чтобы меня похоронили также по-русски, с отпеванием, с причитаниями - и чтоб была жива моя мама и ты с ребятишками..." (Из письма к сестре по поводу смерти ее мужа).

    ***

    "Деревенский парень он не простой человек, но очень доверчивый. Кроме того, у него "закваска" крестьянина: если он поверит, что главное в городе - удобное жилье, сравнительно легче прокормить семью (силы и сметки ему не занимать), есть где купить, есть что купить, - если только так он поймет город, он в этом смысле обставит любого горожанина...

    Город - это и тихий домик Циолковского, где Труд не искал славы. Город - это огромные дома, а в домах книги, и там торжественно тихо. В городе додумались до простой гениальной мысли : "Все люди - братья". В город надо входить, как верующие входят в храм, - верить, а не просить милостыню".

    ***

    "Вспомнил я, как мы с тобой институты окончили. Помнишь? Приехали с дипломами... Последий разок побывать на родине! На мне белая какая-то заграничная рубашка, ты зачем-то матроску напялил. Шли по улице - два пижона. А пора была страдная. Я помню, встретился нам Минька Докучаев на вершинах, остановились, поздоровались. Он грязный весь - ни глаз, ни рожи, ехал пилу от жнейки заклепывать. Закурили. А говорить не  о чем. Чужие какие-то мы с ним стали. Помялись, он уехал, а мы пошли за деревню - прощаться с местами, где когда-то копны возили, сено гребли, телят пасли, боронили... Вспомнил вот Миньку-то, и стыдно. Для чего мы так вырядились-то тогда? У людей самая пора горячая, а мы как два оглоеда... А тогда - ничего, как так и надо. Шли прощаться! Экие, понимаешь, запорожцы за Дунаем! У меня в кармане бутылка белого, у тебя - портвейн. Один стакан на двоих. Сели у межи, под березками, выпили. И давай хвастаться - какие мы умные: интситуты кончили, людьми стали! Я какие-то стихи дурацкие читал, а ты, помню, стал на руки и прошелся. И потом долго колотил себя в грудь кулаком и орал: "Ты думай: отцы-то наши кто были?! Кто? А мы - инженеры!" Еще выпили. И опять хвастались. Господи, как хвастались! Очень уж нас распирало тогда, что мы первые из деревни высшее образование получили. И плясали-то мы с тобой, и пели... А рядом рожь несжатая стояла. А нам хоть бы что. Я даже  бутылку в нее порожнюю запустил и, помню, подумал: "Будут жать жаткой, она, голенькая, заблестит на стерне. И кто-нибудь, тот же Минька, подумает: "Пил кто-то". Потом спали мы с тобой. Проснулись, когда солнце садилось. Заграничная моя рубашка была измятая, как... Голова болела, и совестно было. Наорались, натрепались. Ты мне в глаза не смотрел; и мне тоже не хотелось..."

    ***

    "Интеллигентный человек. Это ответственное слово. Это так глубоко и серьезно, что стоило бы почаще думать именно об ответственности за это слово. Начнем с того, что явление это - интеллигентный человек - редкое. Это - неспокойная совесть, ум, полное отсутствие голоса, когда требуется - для созвучия - "подпеть" могучему басу сильного мира сего, горький разлад с самим собой из-за проклятого вопроса "что есть правда?", гордость... И - сострадание судьбе народа. Неизбежное, мучительное. Если всё это в одном человеке - он интеллигент. Но и это не всё. Интеллигент знает, что интеллигентность - не самоцель".

    ***

    "Здравствуй, Катя!

    Очень давно не видел тебя и чувствую большую вину перед тобой. Прости меня, пожалуйста. Мои объяснения будут (были бы) какими-то такими, какие ты не поймешь пока.

    Я опять видел тебя во сне... И вот встал рано и сижу думаю. И боюсь этого сна, потому что один раз я тебя тоже видел во сне, и ты тогда заболела. Но теперь я тебя видел очень хорошо: ты отвечала урок по русской литературе. Ты звонко читала за партой:

    Мороз и солцне - день чудесный...

    А я будто сидел в том же классе и слушал. И очень был рад за тебя и горд..." (Из письма дочери).

    ***

    "Мама, родненькая моя!

    Я жив-здоров, всё в порядке. Здоровье у меня - нормально. Вот увидишь в картине: я даже поправился. Всё хорошо, родная...

    Ребятишки здоровенькие, слава Богу. Ездил тут в Москву на три дня, сходил с Машей в школу... И радостно, и грустно...

    Известия о посылочках успел получить, но было воскресенье. Лида сейчас в Болгарии (на десять дней, до первого октября), с детьми живет теща, может, ей отдадут, а нет - Лида приедет.

    Спасибо, хорошая моя. Дай Бог тебе здоровья. За меня не беспокойся, я серьезно говорю, что хорошо себя чувствую. Ну, обнимаю тебя. Василий".

    (Последнее письмо матери, написанное красными чернилами).

     

    Вспоминают о Шукшине

     


     

    Игорь Хуциев, сын Марлена Хуциева, снимавшего Шукшина в фильме "Два Федора":

    "На левой руке у него была татуировка - финский нож клинком к запястью. Простенькая, традиционная наколка на сильной жилистой руке, видная только, когда рукав рубашки завернут... Однажды во время очередной моей болезни он спел мне песню. Не спел, рассказал, скорее. Грустная история, о тюрьме. О том, как мать-старушка принесла сыну передачку. Не передачу, передачку. Я спросил, что она принесла.

    - Ну колобушу, знаешь, что это такое? Хлеб такой круглый. Молока бутылку принесла, наверное. Завернула в полотенце.

    И, рассказывая, что ответил старушке сторож, как он усмехнулся ей в ответ, он сам тоже усмехнулся зло, прищурился, глядя в сторону, проговорил: "Вчера ночью был расстрел!" - и махнул рукой.

    Потом, много лет спустя, я прочел рассказ, его рассказ "В воскресенье мать-старушка".

     

    Ирина Жигалко, ассистенка Михаила Ромма:

    "Ромм просит абитуриента рассказать, как тот представляет сцену скачек в "Анне Карениной". Шукшин молчит. Ромм предлагает "увидеть" другую сцену из "Анны Карениной". Опять пауза. А потом Шукшин говорит тихо и мрачно: "Я не читал "Анну Каренину"... Разрешите идти?" И, не дожидаясь ответа, встает из-за стола и направляется к двери. "Отставить! - в тон командует Ромм. - Если вас примут, обещаете прочитать "Анну Каренину"?" - "Обещаю. За сутки". - "Толстого так не читают. Даю вам две недели".

    "Одним из последних вышел Шукшин. Вышел не спеша, потрогал "траву" - и было ясно, что это именно трава, которую пора косить, - огляделся вокруг (бескрайнее поле), отбил косу. И пошел "косить". Не спеша, но споро. Где-то подчистил огрехи - коса зацепила бугорок. Приподнял ее, внимательно осмотрел. Решил, что ничего еще, работать вполне можно. Еще "покосил". Остановился. Вытер "обильный пот" со лба. Вздохнул. Присел на "травку". Медленно достал воображаемый кисет, важно свернул "самокрутку". Затянулся всласть, "вырустил дым облачным колечком". Потянулся, подпрыгнул козлом. Еще раз взглянул мечтательно окрест... "Ах, какое росистое, какое прекрасное утро!" И не только для "косца", но и для аудитории запахло в этот миг травой, сладкими испарениями близкой реки..."

    "Многое встречало его сопротивление, и это "многое" включало в себя... основные элементы профессии кинорежиссера. За свою педагогическую практику не припомню, пожалуй, такого последовательного внутреннего сопротивления студента (именно внутреннего!) специфическим для кино способам раскрытия мира: монтажу и  соответственно монтажному видению (его Ромм всячески развивал у студентов), мизансцене (в лекциях, прочитанным студентам первого курса, то есть и Шукшину, - а лекции Ромма Василий всегда слушал внимательно, можно сказать, жадно - Михаил Ильич определил мизансцену как "главное режиссерское оружие, первое, основное"). Этими и другими видами "режиссерского оружия" Шукшин в студенческие годы пользовался неохотно. В несколько упрощенном виде взгляд его на съемку можно определить так: достаточно установить аппарат, актерам хорошо играть перед ним, а всё остальное от лукавого. Ромм его выслушивал, он выслушивал Ромма, но каждый оставался при своем".

     

    Артист Евгений Лебедев:

     "Я стал рассказывать, как понял "Миль пардон, мадам!", он напряженно слушал. Казалось Шукшин заново оценивал то, что сам написал. Я кончил говорить - и услышал:

    - Ну что же - будем сниматься.

    - А проба-то будет?

    - А-а-а, какая проба? Зачем проба? Мне не надо - я знаю, - последовал быстрый ответ. - Вот так вот - всё. Я поговорил - мне больше ничего не надо".

     

    Режиссер Сергей Бондарчук:

    "Однажды мы смотрели материал его картины ("Калина красная" - прим. ред), и я в качестве одобрения сказал ему: "Это - искусство". Но Шукшина до крайности обидело слово "искусство", потому что оно звучало для него как "уход от жизни", а этого он не мог терпеть, всегда и во всем добиваясь подлинности. Тогда он даже заплакал от обиды и сказал мне: "Как ты можешь это говорить?.."

     

    Поэт Белла Ахамдулина:

    "... мы не раз ссорились из-за великого Поэта (Бориса Пастернака - прим. ред.), про которого я знала и знаю, говорила и говорю, что он так же неотъемлем от этой земли и так же надобен ей, как земледелец, который свободен не знать о Поэте, этом или другом Поэте, всегда нечаянно пекущемся и о земледельце, и на них вместе и держится эта земля. Есть известный фотографический портрет Поэта: в конце жизни, на ее последней печальной вершине, он стоит, опершись о лопату, глядя вдаль и поверх.

    - В сапогах! - усмехнулся тот, о ком пишу и тоскую. Так или приблизительно так кричала я ему в ответ:

    - Он в сапогах, потому что работал тогда в саду!"

    P. S. Шукшин же вспоминал и рассказывал некоторым близким людям и совсем иные "сюжеты", какие возникали "в гостях" у "свободных интеллигентов". Так, однажды он отошел из-за стола умыть холодной водой разгоряченное лицо и услышал нечаянно, как хозяин дома, член Союза писателей, называющий себя поэтом, но подвизавшийся в основном как перводчик, рифмующий подстрочники, сказал шукшинской спутнице: "Белла, как можете Вы, такая изящная, такая интеллигентная, общаться с этим сибирским сапогом, с этой грязью…" Шукшина затрясло, вбежав в комнату, он выпалил в адрес "интеллигента-литератора" несколько оскорбительных слов и едва удержал себя от оскорбления действием.

     

    Лидия Федосеева, актриса, жена Шукшина:

    "Я мыла пол в маленькой квартирке, где мы жили, Вася работал на кухне. Когда дошла очередь до пола в кухне, я сказала: "Вася, подними ноги". Он поднял ноги, сидел и писал. Я вымыла пол, убралась и тогда на него посмотрела. Вася всё пишет, пишет, пишет, а ноги всё так же вытянуты - он забыл их опустить".

     

    Режиссер Глеб Панфилов:


     

    "Перед демонстрацией нас угощали каким-то замечательным, сверхмарочным шампанским - из подвалов времен. Вкуса не помню - так волновался. А Вася и вовсе не пил. Он вообще в то время дал зарок не пить ни капли, слово свое сдержал до самой смерти... Мне кажется, что он вообще выполнял всё, что задумывал, всё, что зависело от него, лично от него, от силы его воли, его характера. Но, конечно, ничего не мог сделать, когда ему мешали, когда за него решали...

    После в каком-то ресторане, не помню каком, но очень знаменитом и дорогом, нас, естественно, угощали устрицами. Вася прикасался к прославленному литературному деликатесу с брезгливым ужасом, очень похожим на отвращение ребенка к опостылевшей ему манной каше. А потом кротко спросил: "Нет ли в этом ресторане чего-нибудь жареного, оно все же поспокойнее будет"...

    Потом нас снова куда-то везли, снова кормили, поили, ублажали, представляли, а когда привезли в гостиницу передохнуть перед ночным выступлением, мы поняли, что тяжело заболели. Хуже всех было Васе. На его желтом лице не было ни пятнышка жизни...

    Но как только мы прилетели обратно в Москву, уже на стоянке такси он стал совсем другим. В Париже был доброжелательным букой, а здесь сразу стал раскованным, хулиганистым и смешливым. Что-то запел, замурлыкал себе под нос. Нервничал, шутил. На родину человек вернулся, и стало ему от этого хорошо. А Париж ему понравился. Очень! Он купил там свою голубую мечту - карманные часы, но знаю, что в Москве тут же кому-то их подарил. А еще пистолет-пугач, который стрелял совсем как настоящий. Очень радовался покупке: "шарахнешь... а он живой"..."

    "Когда он вошел в павильон, у меня было физическое ощущение, что он не идет, а парит, почти не касаясь пола. Потом я узнал, что примерно то же самое почувствовали и все остальные - такой он был высохший, худой. Не человек, а его тень. Джинсы на нем болтались, вязаная кофточка, прикрытая модным кожаным пиджаком, висела как на вешалке, а на ногах - босоножки в пластмассовых ремешках. Глаза красные, с неестественным блеском, - верный признак бессоных ночей; за сутки он выпивал банку растворимого кофе".

    Воспоминания о последних днях:

    "На съемках (фильма "Они сражались за Родину" - прим. ред.) на Василия Макаровича как-то нервно подействовало "окровавленное" ухо Тихонова (как требовалось по роли), а до этого, в гримвагоне, он мрачно чертил спичкой, окуная ее в красный грим, на пачке "Шипки" какую-то странную картинку: дерево, холм... Потом стал ретушировать и одновременно размывать ее...

    - Что ты делаешь, Вася?! - воскликнул Бурков.  

    - Да вот... "Смерть в тумане" называется...

    - Брось, что ты?! - Бурков выхватил у него пачку "Шипки" и положил себе в карман".

    Биография

    Василий Макарович Шукшин родился 25 июля 1929 года в селе Сростки Бийского района Алтайского края. В возрасте четырех лет потерял отца, в тринадцать - отчима.

    До 1949 года работал слесарем на различных предприятиях. Затем был призван на срочную службу в ВМФ СССР. В январе 1953 года демобилизован. В том же году впервые опубликовался в районной газете родного села.

    С 1954 по 1960 годы учился во ВГИКе. В 1958 году был напечатан его первый рассказ "Двое на телеге". В 1963 году вышла его первая книга "Сельские жители". Тогда же случился и режиссерский дебют - "Живет такой парень".

    Василий Шукшин - автор романов "Любавины", "Я пришел дать вам волю", сборников рассказов "Сельские жители", "Там вдали", "Характеры" и других. А также фильмов "Ваш сын и брат", "Печки-лавочки", "Калина красная".

    2 октября 1974 года Василий Макарович умер во время съемок фильма "Они сражались за Родину" от сердечной недостаточности. 6 октября Шукшин был похоронен на Новодевичьем кладбище.

    Мероприятия, посвященные празднованию 80-летия Василия Шукшина в Сростках, 25-26 июля 2009 года:

    фотовыставка "Калина красная" - снимки из архивов киностудии "Мосфильм"; выставка экслибриса "В.М. Шукшин в книжных знаках", встречи писателей Сибири и Алтая, фестиваль самодеятельных театральных коллективов и чтецов "Театральная околица", открытие нового музейного административного здания с фондохранилищем, художественно-публицистическая программа "Прорваться в будущую Россию", демонстрации фильмов-участников и призеров XI Шукшинского кинофестиваля.

    Поделиться