Поделиться
Новый ленкомовский спектакль Марка Захарова ждали, как чеховские герои ждали невесть откуда свалившегося спасительного наследства бабушки из Ярославля, которая могла бы все исправить, если соблаговолила бы.
Оправдались ли ожидания? Можно сказать, да, если учесть, что на премьере постепенно терялось ощущение времени и забывалось, когда на самом-то деле собираются рубить сад: в чеховские времена или в наши сегодняшние, когда многие уже сначала успели обзавестись несколькими гектарами земли, а потом их и потерять за кредитные долги. И все эти 250 га вишневого сада (а именно о такой площади шла речь у Чехова, как в каком-то внушающем уважение источнике было вычитано) из области территориальной фантастики перекочевали в реалии нашего дня.
Можно было бы начать с того, что Марк Захаров совершил революцию с Чеховым. Если бы она не была очередной и у него не насчитывалась бы целая армия предшественников, желающих переписать Антона Павловича на свой лад и на злобу дня. Поэтому ограничимся тем, что Марка Захарова нельзя упрекнуть в следовании каждой чеховской букве: современное наречие, вылетающее из уст чеховских героев, на ленкомовской сцене отнюдь не редкость. Да и многоуважаемый шкаф, вещь-символ чеховской пьесы, к которому обращает свои пространные монологи Гаев (Александр Збруев), скорее напоминает итальянский новодел, нежели семейную реликвию-антиквариат, передающуюся из поколение в поколение. И принимая во внимание цикличность и спиралевидное развитие истории, понимаешь обреченность всех сентенций о том, что еще не раз взойдут вишневые сады и еще не раз наступит момент, когда их обладатели не смогут собрать новый урожай, продолжая витать в своих мыслях и удивляться: а как же это получилось, что нет никакого выхода? А ярославская бабушка? А письма из Парижа, из которого до России далеко и никаких проблем, кроме сердечных, не видно? А утонувший ребенок в здешнем пруду? А все тот же многоуважаемый шкаф, складирующий пыль, воспоминания и несбыточные мечты на одну дальнюю полку? И что, все это вокруг оказывается совершенно нежизнеспособным по сравнению с юношескими прожектами купца Лопахина, который у Марка Захарова
едва ли не ребенок? И что, плохо понятный лепет этого симпатичного мальчика - самая что ни на есть реальность, а их жизни - теперь получаются миражи?
Марку Захарову удалось Лопахина (Антона Шагина, подсказка к узнаванию - главная роль в фильме "Стиляги") наделить таким безграничным обаянием и энтузиазмом по преобразованию окружающей действительности, что от всего нависшего на этот образ векового груза какой-то даже пролетарской неотесанности и классовой ненависти не остается и следа. Марк Захаров даже утверждал, что "сведущие люди давно догадались и даже убедились, что Лопахин в "Вишневом саде" во многом автобиографический персонаж. Антон Павлович страстно желал, даже интриговал, чтобы купца Лопахина играл К.С. Станиславский - "тонкая натура с длинными пальцами", в ком, однако, пусть ненадолго, может проснуться купеческая дьявольская сила..." Вот насчет автобиографичности в Лопахине из уст великого режиссера вполне может оказаться и мистификацией, но то, что симпатии Марка Захарова (и очень заразительные!) явно на стороне Лопахина - видно невооруженным глазом и без всяких исторических слухов и домыслов. Его Лопахин искренне всем желает добра. История "пришел - всех купил - все поломал" - явно не про него. Потому что обаяние Антона Шагина настолько безгранично, что даже Раневская (Александра Захарова), едва сдерживая себя, пытается соблазнить такого Лопахина. А он преследует ее всюду глазами влюбленного мальчика, готового бросить к ее ногам и уже купленный, но еще не срубленный сад, и еще не сломанный дом, и всю свою жизнь. Только вот она никогда не прикажет ему этого сделать - потому и летят щепки, и рушатся стены старого дома, за что отдельные комплименты художнику-постановщику Алексею Кондратьеву и столярным цехам театра, очень точно все рассчитавшим, в какой момент должен рухнуть и с каким грохотом лабиринт стеклянных дверей, не пришибив и не поранив сидящих на первых рядах зрителей.
Но шутки в сторону. Традиционно в "Вишневых садах" есть один персонаж, чья история на общем фоне крушения всего и вся выглядит особенно пронзительной. 87-летний старик Фирс, которого забыли и который, понимая, что ему отсюда уже не выбраться и он остался погребенным заживо, жалуется лишь на то, что его воспитанник Леонид Андреевич Гаев, как всегда, позабыл надеть пальто, и сетовать, что не успел почистить ему брюки... Фирса у Марка Захарова играет Леонид Броневой. И ходить смотреть на него надо, я думаю, по многу-многу раз - во-первых, потому что Броневой, без всяких преувеличений, в этой роли гениален. Во-вторых, потому что Марк Захаров значительно расширил диапазон этой роли, сделав старика-лакея чуть ли не центральным персонажем пьесы, через призму которого существуют все остальные. Его мнение здесь не довлеющее, но одно из самых важных. Его слова не навязчивы - роняются, будто это простое бормотание старческих мыслей вслух, но оказываются самыми мудрыми. Его суждения сколь ироничны, столь и поучительны; кажется, он единственный человек в доме, который умеет слышать только то, что ему хочется, и соответственно реагировать. И пока другие решительно не понимают, что происходит в их жизни, он все прекрасно знает и про себя, и про них, и про близких, и про чужих прохожих... И про вишню, которую раньше мочили, а теперь вот забыли рецепт...