"Квартальный надзиратель" - так назывался журнал, который Лев Лурье сам придумал и сам же редактировал. Каждый выпуск посвящался одному из кварталов Петербурга: каким он был в стародавние времена, чем интересен сегодня, что в нем появится вскоре. Примечательные дома. Местные сумасшедшие. Цены на пиво в окрестных пабах. Известные дворы. События, оставившие след в памяти обитателей квартала.
А еще Лев Лурье создал цикл телепередач о нашумевших преступлениях начала XX века, совершенных в Российской империи, и о том, как Петербургская сыскная полиция расследовала их. Сейчас Лурье заканчивает документальный многосерийный фильм с рабочим названием "Лиговка". "Мы расскажем о самых громких преступлениях, происшедших в Ленинграде с 1946 по 1989 год, то есть с периода послевоенной преступности до появления современных бандитов. Это ведь тоже наша история. Мы покажем ее через преступления, в которых отразилось время".
Вообще-то по образованию Лев Лурье не историк. Окончил экономический факультет Ленинградского университета. Но волею обстоятельств оказался научным сотрудником в Музее истории города. Работал экскурсоводом. Стал кандидатом исторических наук. Основал Петербургскую классическую гимназию - первую в новой России.
Сегодня Лев Лурье возглавляет Дирекцию документального вещания ТРК "Петербург - Пятый канал".
- Вы не занимаетесь академической наукой. Все, что вы делаете, это, пожалуй, историческая социология. Статусные историки признали вас, считают представителем своего цеха?
- Они скорее считают меня представителем известной семьи историков, а представителем цеха не числят, я думаю. Я ведь не заканчивал исторический факультет, никогда не работал в России в выс шем учебном заведении или академическом институте. Так что к корпорации не имею прямого отношения. А в прежние годы, когда история была густо пропитана идеологией, тем более не мог иметь. У меня были довольно сложные отношения с советской властью. Из университета меня исключили за поступок, недостойный советского студента.
- Что вы натворили?
- Я и мои друзья по факультету сочинили листовку, которая начиналась такими словами: "Товарищи студенты ЛГУ, приближается 100-летие со дня рождения Владимира Ильича Ленина..." А дальше - что надо добиваться правды о судьбе большевиков-ленинцев и вообще бороться за чистоту ленинского учения. Короче, мы выступали за "социализм с человеческим лицом". И черновик этой листовки я, как идиот, потерял во Дворце пионеров. К счастью, дело ограничилось исключением. Я устроился на завод, работал там фрезеровщиком. Через год восстановился в университете, взяли меня на вечернее отделение, и в конце концов я окончил экономический факультет. А работать пошел в Музей истории города. Водил экскурсии, стал изучать революционное движение, активно занимался народовольцами. Помогал историку Арсению Борисовичу Рогинскому, который сейчас возглавляет "Мемориал", издавать сборник "Минувшее". Этот сборник, а в нем были и мои материалы, выходил в Париже.
- Вы вторгались в запретные темы?
- Да, на эти страницы истории в Советском Союзе было табу. Я помню, мы записывали воспоминания одной из последних меньшевичек, которая рассказывала про страшный этап в сорок первом году, когда заключенных гнали из Одессы в Кировоград и Днепропетровск перед наступающими немцами.
- А доступ в архивы как вы получали?
- Я был соискателем кандидатской степени в Саратовском университете. Собственно, никаких секретных документов мне в архиве не выдавали, но там достаточно было открытых источников, из которых можно было извлечь немало интересного.
- Вы не боялись публиковаться за границей?
- Я публиковался под псевдонимом.
- Но в КГБ-то знали, наверное, чем вы занимаетесь?
- Знали, конечно. Поэтому защитить диссертацию мне тогда не позволили. Защитился я позже, когда перестройка началась.
- Почему вы утратили интерес к советскому прошлому, стали заниматься историей дореволюционного Петербурга?
- Интерес к советскому прошлому у меня не пропал, но я действительно сейчас больше погружен в историю Петербурга. Тому есть свои причины. Во-первых, я петербуржец в пятом поколении, мой прадед окончил Петербургский университет. Во-вторых, работая в Музее истории города, я делал выставки, проводил экскурсии и как-то прикипел к этому делу. Моя первая книжка "Аптекарский остров" была посвящена Петербургу. А затем я увидел, что дореволюционный Петербург очень слабо изучен.
- Попросту говоря, вы занимаетесь краеведением?
- Существует старое краеведение, примерно такое: "Мы находимся в доме, который в 1836 году построил архитектор Александр Христианович Билль. Здесь жили известные ученые, художники, адвокаты, здесь два года прожил писатель Пришвин". Это милое занятие. Но это не наука. Это набор сведений, полезных для путеводителей, хотя люди, по-моему, не очень интересуются, где жил писатель Пришвин. А вот город как некий живой организм, который перерабатывает, ассимилирует приезжих, заставляет их проникнуться своим духом, вовлекает в круговорот присущих ему обычаев, нравов, вечерних занятий, это куда интересней. В истории нас всегда привлекает то, что имеет какой-то отзвук в современности. Взять хоть сюжет с планировкой, застройкой, строительным регламентом, системой запретов и разрешений. Это все чрезвычайно интересно.
- Рустам Рахматуллин написал книгу о метафизике Москвы. Петербург, на ваш взгляд, обладает своей метафизикой?
- Меня совершенно не интересуют эти вопросы. Больше того, я глубоко враждебен такому подходу. Зачем заниматься отвлеченным умствованием, когда мы еще так плохо знаем нашу историю, любим строить спекулятивные теории, исходя из небольшого количества сведений. Можно не соглашаться с книгой Ленина "Развитие капитализма в России", но статистические таблицы, которые там есть, они весьма полезны. А вот широкие подходы к прошлому, исходят ли они от Льва Гумилева, Карла Маркса или академика Фоменко, они мне все одинаково неинтересны. О том же Петербурге следует говорить очень конкретно. Ничего имманентно присущего этому городу, на мой взгляд, нет. Вот любовь петербуржцев к "Зениту" - да, она носит совершенно метафизический характер. Но и тут все имеет конкретное объяснение: город, построенный как столица, столицей не является. Отсюда - обостренный местный патриотизм.
- Вы хотите сказать, что в основе петербургского патриотизма лежит комплекс неполноценности?
- Отчасти - да. А еще - миф. Миф об особой петербургской культуре, особой петербургской ментальности, петербургской честности, петербургской образованности, петербургских манерах...
- Все это не более чем мифология?
- В значительной степени - мифология. Но без нее невозможно жить. Мифология создает некоторые ориентиры, некие представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. Если миф содержит в себе идею, что петербуржец - человек до такой степени воспитанный, что никогда не станет сморкаться на пол, то кто-то, сморкаясь на пол, вдруг призадумается, не ведет ли он себя как москвич. Мифология полезна. Она дает человеку какую-то внутреннюю опору.
- Тем не менее в документальном фильме "Яблочко" вы подвергли развенчанию один из фундаментальных советских мифов - "Залп "Авроры".
- "Залп "Авроры" мифологизирован точно так же, как Ледовое побоище, Невская битва или подвиг Александра Матросова. Для воспитания современников на героических примерах пропагандистская машина отбирает каких-то людей и часто приписывает им то, чем они вовсе не обладали. Скажем, Ленин, внушалось нам, был не только вождем пролетарской революции, но и детей любил, конфеты им раздавал и в лису не попал на охоте. Примерно таким же образом мифологизируется и какое-нибудь событие - например Октябрьский переворот.
- Но по ходу демифологизации советского прошлого сегодня в России рождаются новые мифы. К ним вы как относитесь?
- Да плохо я отношусь к любым мифам. Та драка мифами, которую мы сейчас наблюдаем, она ни на шаг не приближает нас к пониманию, что же было на самом деле. Скажем, есть сталинистские мифы, а есть антисталинистские - и те и другие не имеют отношения к исторической реальности. Хотя сталинистские мифы вреднее, потому что очень много крови пролилось, и потому еще, что в этих мифах, по сути, оплевываются жертвы сталинского режима.
- Вас еще не обвинили в фальсификации истории?
- Пока не обвинили. И, к счастью, нет такой инстанции, которая могла бы это сделать. Но проблема существует. Зайдите в магазин - там все забито книгами, написанными людьми, не имеющими исторического образования. Подчас это люди просто невежественные. Я вспоминаю историков, учивших меня профессии. Это были ученые в полном смысле слова. Русский историк, даже не занимающийся Россией, не может не знать хотя бы двух иностранных языков. Как можно, изучая историю Великой Отечественной войны, не владеть немецким, когда значительная часть исследований по этой теме проведена в Германии? Как заниматься историей советско-финской войны, не зная финского языка? Когда я хочу что-то узнать, сажусь в поезд и еду в Хельсинки. Там ты входишь в библиотеку, и тебя никто ни о чем не спрашивает, и не нужно предъявлять никаких документов - просто берешь книгу, стоящую на полке. Там есть все современные английские, французские, русские, финские материалы на любую важную тему. Прекрасная славянская библиотека. Будь у нас такие библиотеки, мы бы, наверное, реже сталкивались с фальсификацией истории.
- Вы думаете, причина фальсификаций в слабой научной оснащенности наших историков?
- И в этом тоже, хотя к этому не сводится.
- Ну да, фальшак ведь еще и неплохо продается. В конце перестройки, начале девяностых на книжные прилавки густо хлынул поток всякой мути типа "Кто отравил Брежнева?", "Был ли Сталин евреем?". Граждане с голодухи на правду расхватывали такие "научные изыскания", как горячие пирожки. Теперь вроде бы наступило пресыщение. Хотя какая-нибудь "Тайна завещания Андропова" и сегодня находит своего читателя. Может, дело еще и в том, что подобные сочинения - коммерческий продукт и на него есть спрос?
- Спрос, к сожалению, не пропал. Но почему такой спрос возникает? Только ли от невежества части нашего общества, только ли от желания получить простые ответы на сложные вопросы? Нет, я думаю, еще и оттого, что всякая фальсификация уродливо восполняет дефицит серьезных исследований. Она появляется там, где есть бреши, пробелы, где честное исследование подменяется конъюнктурщиной. Работая в Музее истории города, в Петропавловской крепости, я еще застал людей, воспитанных в традициях научного рыцарства. Несмотря на цензуру, идеологические запреты, они старались честно делать свое дело. А вот следующее поколение историков, начиная с моих сверстников, позволило себя сломать, и в семидесятые-восьмидесятые годы деградация исторической науки была очень заметна. Не случайно в ту пору усилилась роль внеакадемических работ. Да и сейчас непрофессиональные историки в чем-то сильнее и интереснее, чем увенчанные научными степенями сотрудники академических институтов.
- Непрофессиональные историки - это кто, по-вашему? Разного рода мемуаристы?
- Необязательно мемуаристы. Просто любители. Но любители квалифицированные, которые читают много книг, сопоставляют источники и постепенно приходят к каким-то выводам. Если хотите, это и Виктор Суворов с его "Ледоколом".
- Вы доверяете Суворову?
- Доверяю, не доверяю - дело не в этом. Я считаю, Суворов поставил вопросы. В чем заключались планы советского Генерального штаба на 1941 год? Почему Советский Союз оказался не подготовлен к 22 июня? Если бы убедительные ответы на эти вопросы дали академические историки в своих трудах, я сказал бы: да, Суворов не только изменник родины, он еще и шарлатан. Но я не вижу таких трудов.
- Расскажите, как вам пришло в голову открыть в Петербурге классическую гимназию.
- Это было в 1989 году. Поскольку я считался неблагонадежным, у меня не было никакой возможности повысить мой социальный статус. Я понимал, что должность научного сотрудника Музея истории города с окладом в 110 рублей - это мой потолок. Поэтому нужно было как-то зарабатывать. Я зарабатывал репетиторством. Но хотелось открыть свое дело. Так появилась идея создать в городе гуманитарную школу, в которой преподавались бы латынь и греческий. Плюс сильная математика, плюс два современных языка - английский и немецкий. Но чтобы школа была не либеральная в смысле порядков, а очень жесткая, какой была дореволюционная гимназия. В общем, путем бури и натиска нам удалось зарегистрироваться. Затем путем еще большей бури и натиска, а также при помощи Анатолия Александровича Собчака мы сумели получить здание. Вот с тех пор эта школа и существует.
- Она частная?
- Нет, государственная. С бесплатным обучением. Я вообще за бесплатное образование. Мы оградили себя от детей "новых русских". Поступить в эту школу непросто - ребенок должен обладать определенным набором знаний и умений. Ежегодно гимназия набирает два пятых класса - не более 28 человек в каждом. Набор конкурсный, по результатам тестирования. Правда, окончить нашу школу еще сложнее: в мае-июне дети сдают экзамены, количество которых с переходом из класса в класс растет: в пятом это "лишь" латынь и тест по математике, в десятом - литература, английский, немецкий, греческий, физика, математический анализ, тест по химии.
- Вы в этой школе что делаете?
- Был завучем, а сейчас преподаю русскую историю.
- Какой период?
- Начиная с восстания декабристов и до наших дней.