Сегодня исполняется 195 лет со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. Нам повезло, мы вспоминаем о поэте вместе с Андреем Битовым, предоставившим нам изумительное по силе и тонкости мысли эссе о великих союзах русской литературы.
Это будут размышления в жанре полуписьменных сочинений, как я называю, вольные мысли. С пушкинским эпиграфом: "Мысль пародировать историю мне представилась". Это будет размышление о роли союза "и" в нашем сознании. Меня давно уже удивляло, как в русском менталитете мы любим пары, соединяя одно и другое или одного и другого союзом "и".
Самые ясные примеры - это Петербург и Москва, или Москва и Петербург, сейчас они меняются местами. Иногда пара не меняется местами, допустим, хронологически: Пушкин и Лермонтов, Толстой и Достоевский. Попробуйте сказать: Достоевский и Толстой, - вдруг что-то споткнется на языке. Хотя Достоевский старше Толстого.
Все время "и". Третье не помещается, потому что тогда придется два "и" использовать, опять неудобно. Уже позже, в наши, мои времена советские - Маркс и Энгельс, Ленин и Сталин. Сталин был достаточно умен, чтобы не поставить себя вперед - Сталин и Ленин. Хронология позволяла. На последней презентации в "Российской газете" книги о Бродском как бы вскользь, осторожно, я упомянул Бродского и Пушкина. Любопытно, Пушкин настолько возглавляет всегда наш список, что когда мы ставим "и" между Пушкиным и кем-то, то мы этим подчеркиваем не только взаимосвязь, но и зависимость, потому что Пушкин как бы ни от кого не зависит. Если я говорю - Лермонтов и Пушкин, то это не значит, что Лермонтов прежде Пушкина. И если был упомянут Бродский с Пушкиным, то это не потому, что первый вытеснил второго. Не вытесняется, Пушкин остается один.
Союз "и", соединяющий Пушкина и Лермонтова, ничем не обоснован, кроме того, что и один убит на дуэли, и другой, и что они последовали один за другим. Но в то же время он обоснован тем, что, по словам Есенина, у Пушкина не было продолжения в русской поэзии, кроме Лермонтова. Он единственный был его учеником, но учеником он был до смерти Пушкина. Довольно старательным, но не очень много чего добившимся. Там белеет только один "Парус" одинокий, и все. И вдруг он врывается в русскую поэзию ровно в тот момент, когда так трагически погибает Пушкин, и даже знаменитое стихотворение "На смерть поэта" наполовину, на свою основную половину, написано, еще когда Пушкин жив, причем набело, при свидетелях, "погиб поэт, невольник чести". И только уже последняя обличительная часть, которую так любила советская власть, что именно царизм убил Пушкина, приписана сразу после, непосредственно после смерти Пушкина. И Лермонтов стремительно врывается в эту ипостась наследника. И сразу, между прочим, не им самим, а общественным мнением разносится: вот восприемник, продолжатель, наследник.
Да, это стихотворение дает ему сразу славу и сразу ставит его в положение гонимого, поскольку царь рассердился. И на гауптвахте спичкой, макая ее в вино (представляете, какая жестокая тюрьма) и смазывая сажей, он пишет на промасленной бумаге из-под курицы, которую приносил ему денщик, пишет уже совершенно лермонтовские стихи: "Когда волнуется желтеющая нива" и "Я, Матерь Божия, ныне с молитвою". То есть за один месяц он совершенно стряхивает с себя груз учителя, и дальше за четыре с половиной года он проходит свой путь. Что он сделал? Хотя мы его печатаем полностью, но это не равновеликие части. Он доделывает свои замыслы и все поздние редакции - все после смерти Пушкина. И впечатление, что пуля проходит просто навылет сквозь Пушкина и Лермонтова, что она единственная их и объединяет. Она их и соединила.
Последние слова Николая I, который не любил этого недисциплинированного офицера: "И этот человек собирался нам заменить Пушкина!" Получается, что царь первый и поставил это "и" между ними.
Когда говорят "Бродский и Пушкин", то Бродский ставится на первое место именно потому, что он слишком отдален временем, и надо понять, в чем же он наследник. Последний раз, когда я видел его, кажется, в Лондоне, он меня поразил тем, насколько много он знал Пушкина наизусть. Мы сидели, выпивали, и он читал его стихи сплошняком. Вы не найдете никакого ученичества Бродского у Пушкина. Но есть позиция какого-то внутреннего жеста, вот этого душевного опережения. Он у Пушкина учился поведению. Потому что каждая строка - есть тоже поведение. Вот эта связь, ведь каждый что-то от кого-то получал, конечно существует.
С "и" понятно. Но на два "и" нас не хватает. Почему экзамен не сдается на тройку? Все эти мысли соединились в уме в течение трех дней. Вчера я был на открытии дома Тургенева, который, слава богу, наконец открыли. С большим трудом - потому что в Москве отвоевать место очень трудно. Толстой и Достоевский - и закрыто... А Тургенев? Дело не в величине и не в возрасте - Тургенев обоих старше. Тургенев и Гончаров уже могли бы объединяться в пару, но эта пара получается второй. Опять двойка! В русском менталитете всегда выбирается два, пара. Но и с двойкой получается у нас зачастую сложно. Сейчас у нас демократия, мы все время ведем разговор о двухпартийности, но она невозможна. Дво евластие не годится. Тоталитарная власть не годится. Вообще возможность выбрать, сама возможность выбирать - она из двух, она не из трех, она всегда из двух. Конструктивны только две всегда консолидирующиеся или борющиеся части.
Представьте себе выключатель, если бы вы не знали, что при нажатии загорается свет, то разве могли бы запомнить, в какой позиции он загорается? Если лампочка перегорела, то вы методом тыка определяете, горит ли свет. Вот это наше "и". Но почему же все-таки такая парность? Может быть, потому что есть мать и отец - это природа, полярность, плюс и минус. М и Ж, так сказать. Это оставим на размышление каждому. Почему орел двуглавый вернулся? А почему его головы смотрят в разные стороны? Потому что есть Восток и Запад. Опять "и". Север и Юг - уже понятие северное имперское. За Юг Россия долго воевала, и за Крым, за Кавказ, за Среднюю Азию. И сейчас, когда произошел распад, "и" стал отваливаться именно с теплом. "И" надо очень даже заработать.
Кто-то спросит: а как же "выпить на троих"? Но пока цена позволяла, пили на двоих. Все эти размышления про "и", про "на двоих" и про "на троих", казалось бы, глупости, а вот не глупости. Только что была пресловутая встреча Путина с писателями. Путин построил "и" между собой и Медведевым, значит, это необходимо, иначе бы тема не работала. Нет двухпартийности, значит, единовластие можно соединить только из двоих, таковы особенности нашей демократии.
Вот эти работающие и неработающие "и" становятся союзом разъединительным. "И" или "или". В "или" помещается два "и", но это одно слово. Послехрущевские разборки сводились к "Сталин или Ленин?" Расстаться трудно с тем или другим, значит, надо сначала поссорить, потом собрать воедино, потом выбрать, потом снова делить, чтобы "и" сохранялось. Но когда два начинают бороться - это действительно ковровая борьба. А у нас есть еще и подковровая.
Человек я достаточно непросвещенный, скорее нанюхавшийся, чем нахватавшийся. Я верю в то, что самостоятельный приход к какому-то заключению имеет свою ценность, и я не обязан ни на кого ссылаться. Просто я такой, какой есть, так сейчас подумал и нигде я этого не вычитывал. Значит, в этом что-то есть. Двоеперстие, троеперстие, раскол. Очень много исторической глубины в "и" и в "или". В самых заштатных частицах речи.
Или "и" - это союз? Союзы. А были бы частицами - больше было бы сомнения... Если бы наши старцы не верили так незыблемо в эту первую строчку своего гимна "Союз нерушимый", то, может быть, не развалилась бы страна, потому что иначе бы развивалась.
А раз он нерушимый, то можно было перекладывать Крым из кармана в карман, потому что это все свое. И когда мы входили в XIX веке в Азию, многие русские мыслители говорили: да не надо этого делать, не ваше. Так и оказалось - не наше. И как была кавказская война, так она и есть. И будет. Причем при этом заложниками ее оказываемся мы: Россия ответственна, а они не виноваты. Вот попробуйте разберитесь. Мы ответственны, а они не виноваты. Что делать последним христианским государствам, окруженным другой верой, без России? Надо быть веротерпимыми, но это не всегда и не у всех получается. Мы всегда напряжены в этом вопросе.
Иногда монополия - это власть, иногда - главенство, а иногда - просто право быть собою. Зачем противостоять за первенство Толстому и Достоевскому, Пушкину или Лермонтову?
Москву и Питер единственное, что объединяет, что оба города были столицами. И тем не менее все продолжаются какие-то незримые противоречия между Москвой и Питером. И самые смешные споры о разнице. Когда протянули ветку железнодорожную между Петербургом и Москвою, чтобы снять напряженность этой "и", кто-то предложил маниловский проект, не лишенный, однако, смысла - построить сплошную улицу вдоль железной дороги. Слава богу, что не построили, хоть можно по Валдайской возвышенности проехаться, посмотреть на то, какая Россия большая, даже на протяжении между Москвой и Питером. И другая, совершенно другая.
Еще более опасная "и" между Москвой и Россией. Очень опасная "и". Потому что Москва не равна России, и, однако, она весома. Владивосток и Петербург ближе друг другу теперь, чем Москва и Россия. Это сложно, это очень непростая вещь - поставить "и" как соединительный, а не разъединительный союз.
Как шутили в добрые брежневские времена, знаете ли вы, что Карл Маркс и Фридрих Энгельс это не муж и жена, а четыре разных человека? Эта шутка смешна, но тут дошло до четырех... А дом стоит на четырех точках и крест - на четырех. И до тех пор, пока мы бьемся о двоеперстии и троеперстии, дом у нас не стоит на четырех основаниях, как ему положено.
Вот до чего я докатился, размышляя сегодня с утра, что обещал говорить о поэзии. Я вдруг вспомнил два любимых своих произведения в русской литературе XIX века. Для меня XIX век прошлый до сих пор. У меня не поворачивается язык сказать, что XX прошлый. И поскольку советская литература была так резко отделена от дореволюционной, то я питался именно русской классикой как современной литературой. Это абсурдно, но так оно и было. А будь иначе, какое бы насупленное выражение лица приобрела общая картина русской литературы - тяжелое, массивное, значительное. Как хотелось, чтобы "Тихий Дон" стал "Войной и миром" и так далее. Как хотелось все время, чтобы появлялось что-то равновеликое тому, что равновеликим быть не может. Так вот, чтобы все не становилось таким тяжким, я вспомнил с радостью, что есть два любимых произведения - "Граф Нулин" у Пушкина и "Коляска" у Гоголя. "Граф Нулин" был потом отмечен отдельной заметкой у Пушкина: "Мысль пародировать историю... мне представилось". Слово "история" имеет здесь два значения. Случай нелепый, то, что в старину называлось анекдотом. А над всем этим можно посмеяться. Смеялся Нулиных сосед. Это о случайной пощечине. Что было бы, если бы Лукреция не дала пощечину Тарквинию? Может быть, иначе бы развивалась история.
А "Коляска"? Полная нелепость. Я вам обещал интервью и ощутил себя сейчас в гоголевской "Коляске", потому что я забыл о том, что должен. Тут вы меня и поймали, позвонив утром, спящим в коляске.
Так вот, опять две улыбки и два названные мной произведения. Я ведь назвал почему-то именно два - "Граф Нулин" и "Коляска". То есть нашел два произведения. Значит, так сложилось в мозгу. Математики давно прояснили эту двоичность: 1:0, 1:0, 1:0. Так что так мы устроены. Так устроены компьютеры, так устроен мозг, так устроена полярность. И - или? Или - это выбор, и - это союз. И когда нет выбора, то нет "или". А когда нет выбора, союз "и" из соединительного превращается в разъединительный.
Мы так устроены, что нам надо постоянно кого-то с кем-то сравнивать, даже если нет повода для сравнения. Да потому что иначе себя не отсчитать. А хотим мы быть единицей.
Бунину принадлежит мысль, что человек рождается один, страдает один и умирает один. Следовательно, он должен жить один. А возможности так жить не существует в принципе. И те, кто хочет жить один, допустим, монахи, они все равно сбиваются в единство монастырское, в братию. Отшельники - редкость. Надо прийти в полное противостояние, противопоставление себя другим.
Устремление к одиночеству, отсоединение себя от "и" и от "или". Индивидуализм, который тоже начинается на букву "и", окрашен цветом буквы "и". Но в "и" есть очень сильный посыл к развитию. Потому что в этом есть желание иметь другое "и". То есть тебя не устраивает это "и" и это "или", и ты как бы ищешь то "и" и то "или", которое тебя устроит. Тогда приходится что-то нарабатывать, как мысль, как идею, как то, что можешь сделать только ты один.
Моему другу Юзу Алешковскому недавно исполнилось 80 лет. Уместно закончить все, что я сказал, косвенным ему поздравлением. Он однажды высказал великую мысль. Дело в том, сказал он, что дьявол хочет погубить всех, а Господь хочет спасти каждого. Важно, чтобы твое одиночество не превращалось и не перерождалось в гордыню. Чтобы ты не претендовал на одиночество Бога.
Литература, которой я принадлежу, и те "и", о которых я говорил - Пушкин и Лермонтов, Толстой и Достоевский, Гончаров и Тургенев, - это занятие вполне спортивное. И если бы всерьез подумать, то серебряная медаль очень большое достижение. Но в поэзии это не так. В поэзии, по-видимому, каждый первый. И Лермонтов не мог стать Лермонтовым при Пушкине. Первый очень всем мешает. И первый очень одинок. И приобретает он свое "и" лишь потом. После смерти кого-то, кто будет к нему прислонен.
То "вместе", которое существует как вера в то, что мысли, идеи радуются нам, а не нам принадлежат, это "вместе" порождает настоящих союзников. Но их не должно быть слишком много, иначе это уже партия. То есть угроза.
Записала Елена Новоселова