Поделиться
"Диалог" проходит во Вроцлаве каждые два года, в этом году - уже в пятый раз. Фестиваль авторский, его лицо определяет пани Кристина Майсснер.
Когда-то она придумала и делала много лет легендарный фестиваль "Контакт" в Торуне, ставший для многих восточноевропейских театров "окном в Европу". Затем, возглавив вроцлавский театр "Вспулчесн", сочинила и новый фестиваль. Пани Майсснер считает, что прошло время, когда Восток Европы надо было представлять Западу и наоборот. Что это значит? Наверное, то, что ни один из спектаклей фестиваля не присутствует там на правах экзотики, все они оказываются в диалоге со зрителем - как местным, так и международным.
Нынешний "Диалог" завершался "Землей обетованной" вроцлавского театра - производственной сагой писателя рубежа веков Вацлава Реймонта, которую уже известный в России молодой режиссер Ян Клята поместил в постиндустриальное пространство, переоборудованное под некий глобальный офис/интернет-кафе/бордель. В финале, где пьяный угар корпоративной вечеринки совмещается с угаром реальным (фабрика, чье строительство так лихо обмывается, тем временем горит - по сцене бегает человек с горящей одеждой, которую на нем реально тушат), появляется женщина в пышной, ослепительно белой шубе. Она движется как в трансе, она - в угаре метафизическом. Это Люси Цукер - от нее только что отказался ее возлюбленный, совершая среди пьяного разгула клятвопреступление на гротесково-огромном черном кресте. Люси сбрасывает шубу - являя обществу, еще не осознавшему банкротство, свою наготу.
Странный, иррациональный, бессмысленно-отчаянный жест пронизал как молния не только этот спектакль, - но и весь фестиваль. Женщина, поставленная на кон мужских амбиций, женщина, как средоточие "ставок" и как товар, на глазах теряющий какую-либо ценность. Как сосуд, то кажущийся несущим неясный залог искупления, то предстающим полым, пустым, оскверненным.
Мари из бюхнеровского "Войцека" (легендарный спектакль кукольного театра "Хэндспринг" из ЮАР), Настасья Филипповна някрошюсовского "Идиота", Катерина "Грозы" (хит Магнитогорского театра) несли эту тему уже в силу самого материала, даже если сами режиссеры порой не прилагали для этого дополнительных усилий. А в спектаклях "Троил и Крессида" Люка Персеваля и "Гамлет" Коршуноваса она прозвучала с осознанной и пронзительной отчетливостью.
"Троил и Крессида" ("Каммершпиле", Мюнхен) приближается к теме заглавных героев через многочисленные отступления, комментарии, - режиссер кружит вокруг да около, ему важно создать атмосферу томительного ожидания, ощущения отчужденности от "большой истории", которое так часто мы чувствуем в современном мире, где кажется, что события происходят где-то там, не с нами и независимо от нас. Но если и есть в спектакле Персеваля какое-либо событие, так это акт предательства Троила, по скорому, чтобы даже не было времени подумать, выполняющего приказ своего начальства и передающего Крессиду грекам тотчас же после их первого, столь долгожданного свидания.
Троил заталкивает Крессиду на какую-то бочку, где она натягивает на лицо подол коротенького ярко-желтого трикотажного платья. Она так пришла и к Троилу - с натянутым на лицо платьем, чтобы тот не видел ее смущения, ее добровольной готовности к любви. Однако сейчас тот же жест наделен совсем другим смыслом. Не стала товаром - становишься жертвой, мало того - жертвой неудавшейся, никчемной. Греки разбредаются, складывая в сторону Крессиды жесты пародийного преклонения...
В литовском же "Гамлете" - где уже сама изощренная перекомпоновка знакомых текстов, наслаивающихся друг на друга как в музыкальном каноне, является интерпретацией - Коршуновас помещает монолог "Быть или не быть" перед сценой с Офелией. И это что-нибудь да значит. Монолог прозвучит еще раз в самом финале, когда Гамлет уже однозначно находится в "не быть". Но выбор Гамлет делает гораздо раньше - когда ряд гримировальных столиков, структурирующих все игровое пространство, поворачивается к рампе торцом, и с одной стороны Гамлет оказывается со своим "быть или не быть", а с другой - общество, смотрящееся как на свадебной фотографии. Это определяет то, в каком смысле Офелия будет ему предложена в последующей сцене, посвящена ему - и в каком смысле будет обесценена эта жертва гамлетовским выбором.
Сцена подслушивания - это сцена жертвования, посвящения и предательства. И это сразу после нее Офелия начнет сходить с ума, и цветы свадьбы превратятся в цветы ее сумасшествия.
А в самой сцене с Офелией разговоры о декретах по запрещению новых бракосочетаний, все эти "иди в монастырь" и "зачем плодить грешников" из саркастических дурачеств, предназначенных не столько Офелии, сколько - за кулисы, становятся отражением главного гамлетовского выбора. В них предчувствие Гамлета о конечном выводе, который он сделает в этом спектакле: цепь поколений - лишь цепь отражений, зачем ее множить.
Говорят, директор Кристина Майсснер хотела включить в программу фестиваля и знаменитую "Аполлонию" Кшиштофа Варликовского - спектакль, открыто взрывающий самые основы нашей, построенной на понятии, более того, требовании жертвы, морали. Но и рассыпанные по другим спектаклям, образы невозможных, не приносящих искупления жертв, слились в мощный аккорд, определивший лицо "Диалога-2009".