Поделиться
В списке финалистов премии "Большая книга" - работа известного литературоведа Аллы Марченко "Ахматова: жизнь", написанная в научно-популярном жанре. Биография великого русского поэта не столь досконально изучена и описана, как может показаться на первый взгляд. Исследовательница сумела найти в жизни Ахматовой немало скрытых доселе эпизодов и даже совпадений. Корреспондент "РГ" задал автору книги несколько вопросов.
Россйиская газета: Ахматова зашифровала в своих стихах многие факты своей жизни, в том числе и наиболее интимные моменты. Как вам удалось прочесть ахматовскую тайнопись?
Алла Марченко: Я не первая, кто пытался расшифровывать ее криптограммы. Это, кстати, не так уж и трудно, хотя и трудоемко, ибо ключики к шифрам (а значит, и к текстам) никуда не делись, все они в наличии, пусть и разбросаны-рассованы-рассеяны в лукавом и намеренном, провокационном беспорядке. Надо только догадаться, каким именно открывается та или иная "тайна".
РГ: В своей книге вы весьма откровенно проговариваете некоторые вещи, прежде не упоминавшиеся учеными исследователями. В чем, на ваш взгляд, причина этих многолетних неписаных табу?
Марченко: Затабуирована - на уровне " ученых исследований" - не одна Ахматова, а практически вся отечественная классика. В советские времена по причинам идеологического пуризма; в нынешние, антисоветские, отчасти, видимо, по инерции, выдающей себя за традицию; отчасти, подозреваю, из филологического высокомерия. Главное, мол, текст как таковой, а не живой человек, его создавший.
РГ: В биографии Ахматовой, как вы пишете, было целое пятилетие, покрытое пеленой тумана (1905-1910 гг.) Гипотетическая попытка самоубийства, уничтоженные стихи, сожженная переписка с Гумилевым. Как вам удалось установить канву событий ахматовской жизни в те годы?
Марченко: Не уверена, что предложенная мной интерпретация - узор по канве событий - истина в последней инстанции. Это лишь версия, жанр ныне вполне законный. Во всяком случае, записанный Павлом Лукницким рассказ Ахматовой о первой любви такому истолкованию, на мой взгляд, не противоречит. Я дерзнула прочитать как стихи не только стихи АА, но и тот "сор, из которого они выросли. Разумеется, это не тот сор, который, не следует выносить из избы. Это та повседневность, которую князь Петр Вяземский называл "пестрым мусором общежития".
Правда, такого, стихородного "сора", "в пестром мусоре" рокового, как позднее выяснилось, пятилетия, сохранилось ничтожно мало. Пришлось скрести по сусекам, рассматривая на просвет любую "соринку". Существует мнение, что читать стихи умеет любой гуманитарно-образованный человек. Однако Мандельштам, уж он- то знал, в чем тут "дьявольская разница", на сей счет выразился так: "Шутка сказать - прочесть стихи! Выходите, охотники: кто умеет!" ("Выпад")
Ну, а кроме того, мне, предполагаю, помогло еще и то, что в раннем детстве я жила в Севастополе, а довоенный Севастополь был практически таким же, как в 1916-м, когда Анна Андреевна, выбежав на Графскую пристань, вместе с примчавшимся туда же Колчаком, наблюдала, как уходит под воду красавица "Императрица Мария", флагман Черноморского флота. Даже улицу, возле которой стоял наш дом, портниха, обшивавшая женщин всего нашего подъезда, называла по-старому: Екатерининская. Даже столовая посуда и приборы в Доме офицеров, куда мы с мамой иногда заходили, нагулявшись, пообедать, подозреваю, оставалась прежними, "старорежимными" - уж очень тяжелыми и красивыми были ножи- вилки…
РГ: Почему фигура Ахматовой столь привлекательна для биографов-беллетристов, вольно реконструирующих жизнь писателя? Сама галерея ее мужчин их впечатляет или что-то другое?
Марченко: Не знаю, кого вы конкретно имеете в виду. В слишком вольных реконструкциях обвиняют и меня. И действительно: особое внимание к героям главных сборников Ахматовой ("галерее ее мужчин"), при беглом чтении, видимо, и впрямь может навести на мысль, что имя, данное книге - ЖИЗНЬ, не отвечает содержанию. Об этом мне говорили многие, и друзья, и знакомые, люди вполне компетентные и, безусловно, доброжелательные. Дескать, правильнее было бы твое сочинение как-нибудь этак: Ахматова и ее мужчины. Думаю, резон тут есть. Но лично для меня, в моем случае, дело не в преувеличенном интересе (любопытстве) к господам ее выбора, а в том, что выбранный мною спецракурс сподручнее, нежели общепринятые, позволял разгадать "загадку" жизни Анны Ахматовой, жизни стихом и в стихе. По счастью, по крайней мере трое из серьезных и строгих критиков: Алла Латынина в "Новом мире", Александр Неверов в " Литературной газете" и Ирина Чайковская в американском журнале " Чайка" это поняли.
РГ: Вы затрагиваете в книге важную методологическую тему: права исследователя- биографа и права писателя (а также его близких людей) на тайну своей частной жизни. Где проходит граница между этими понятиями?
Марченко: Да, Ахматова считала, что поэт, как и всякий частный, не публичный, человек имеет право утаить те или иные подробности своей биографии, равно как и причины-мотивы утаивания. Но я-то в запретную сию укладку и не заглядывала. Использовала только те факты, включая осколки и тени фактов, оговорки и проговорки, какие Анна Андреевна не "стерла". Надеясь, видимо, что "в оценке поздней оправдан будет каждый час". А если где-то я и перемахнула (ненароком) через границу литературных приличий, то, напоминаю, используя как прецедент (и как высочайшее соизволение) ее же собственную "пушкиниану". Недаром Эмма Герштейн в предисловии к сборнику ахматовских эссе о Пушкине определила изобретенный АA метод добывания истины как расследование. Не исследование, а, подчеркиваю, расследование.
РГ: Возможно ли изучать биографию большого лирического поэта, автора любовных стихов, не исследуя подробности его (ее) семейной жизни, внебрачных связей, тайных романов, флиртов, увлечений, интимной переписки и т.д. Некоторые считают, что это принижает, приземляет образ гения.
Марченко: По моему глубокому убеждению, невозможно. Тем более, биографию поэта такой лирической чары, какой была, есть и, надеюсь, пребудет Анна Ахматова, по крайней мере до тех пор, пока в России будет спрос на "предания любовные", где любовь не тема, а "пятое время года". Заземлит ли образ Анны Всея Руси простая и грустная правда о ее личной жизни? Не думаю. Особенно если учесть, что АА, не в пример некоторым из своих почитателей, никогда не считала себя дамой, прекрасной во всех отношениях. Помните: "Оставь, и я была как все, и хуже всех была…" Вопрос тут (для биографа) вот в чем: как отличить истинную правду от правды мнимой, профанной, которая, как известно, хуже всякой лжи? Как высчитать и устранить процент искажения, неизбежный при самом вроде бы внимательном взгляде на ту или иную ситуацию со стороны? Но этот вопрос каждый из интерпретаторов разрешает в меру своего жизненного опыта, разумения и такта. Недоговоришь - скучно и пресно, переговоришь - грубо, а то и вульгарно.
РГ: Последний неизбежный вопрос. Каково Ваше отношение к нашумевшей книге Тамары Катаевой "Анти-Ахматова" и вообще ревизионистским ахматоведческим штудиям последних лет?
Марченко: Более чем спокойное. Причину же шума, а, следовательно, и коммерческого успеха сочинений подобного типа обнародовал Андрей Немзер в рецензии на книгу Олега Лекманова о Есенине. Дескать, и до Лекманова сего "мерзопакостника" не любил, а только старался-пыжился полюбить, зато теперь, с чистой филологической совестью, могу ни самого Есенина, ни стихов его не любить.