Поделиться
"Иванов" - первая чеховская постановка режиссера Юрия Бутусова в России (до этого был спектакль в Корее) - и одновременно самый, пожалуй, принципиальный для него спектакль из поставленных в Москве.
Взявшись за "юбилейного" драматурга, Бутусов попытался открыть его заново, точно почувствовав соответствие безжизненного пейзажа "Иванова" странностям сегодняшнего времени.
Есть логика и в том, что предварял "Иванова" поставленный Бутусовым на сцене МХТ "Гамлет" - тридцатипятилетний экс-либерал из ранней чеховской пьесы традиционно считается "русским Гамлетом". Но если Шекспира режиссер перекроил в своем любимом трагикомическом ключе, то аритмия чеховского спектакля адекватна растерянности, которую испытывал герой "Иванова", не понимая, зачем живет и нужно ли жить. Лишенное стержня, нервное бытование героев спектакля, с трудом преодолевающих пространство сцены, будто бы отражает ущербность и вялость времени, в котором живем. "Будто бы" - потому что и дурному безвременью в театре находится современное воплощение. В спектакле же одного из лучших режиссеров поколения 40-летних чувствуется усталость не текста, а сценической формы.
Весь планшет большой мхатовской сцены усеян крайне неудобными для передвижения сучьями, срубленными пнями - словно остатками вишневого сада из другой пьесы. Слева художник Александр Боровский поставил высокую решетку сада, справа - воздвиг огромный стог, только не из сена, а тоже из жестких колючих веток. Несколько лет назад в "Дяде Ване" Льва Додина такие же стога соорудил старший Боровский, Давид. Ближе к финалу они легко опускались с колосников на сцену. В "Иванове" к стогу прислоняется вечно пьяненький Шабельский (Сергей Сосновский), а по пьесе жена Иванова - Сарра - просит "покувыркаться в сене". Разумеется, в таком сене не покувыркаешься. Женщины цепляются за сучья подолами платьев, мужчины, спотыкаясь, несутся через "вырубку" от одного края сцены к другому - словом, жизнь в усадьбе Иванова и соседа его, Лебедева, вполне невыносима, но к ней привыкли.
В этой тяжелой, комичной, слегка истеричной суете апатично, на одной точке, пребывает Иванов (Андрей Смоляков). Он не хочет жениться на Саше (Наташа Швец) - спектакль начинается с предсвадебной суматохи, когда Иванов - Смоляков терпеливо объясняет девушке, почему их брак невозможен. Не хочет сидеть дома - и в финале, уже еле сдерживаясь, растолковывает это Сарре (Наталья Рогожкина). Не хочет ничего, кроме одного - уйти из жизни. В спектакле это постоянное желание материализовано с комической буквальностью: герой Смолякова то и дело стреляется, падает у решетки, а при появлении кого-нибудь из друзей-родственников-соседей послушно оживает. Реплику же Иванова - "Взвалил себе на спину ношу, а спина-то и треснула" - Бутусов реализовал в самом финале, превратив ее в ключевое объяснение мукам героя: через всю сцену Иванов-Смоляков таскает тяжелые бревна, растопыренные сучья, кидает их на стог и возвращается к новым. Вон уже сколько накидал, накидает и еще.
Впрочем, Иванов у Бутусова - не главное. У него вообще нет главных и второстепенных: свой "бенефис" срывает и эксцентрик Лебедев (Игорь Золотовицкий), истошно повторяя скупой жене Зюзюшке (Полина Медведева): "Дала бы чего-нибудь поесть людям... Люди молодые, небось проголодались". Свой "выход" у графа Шабельского - Сосновского - на алкогольном подогреве, глумливый и бесстрашный, он то язвит и валяет дурака, то остервенело умоляет Иванова взять его с собой "в люди". Своя правда есть и у красавицы Сарры - Рогожкиной, подтрунивающей над влюбленным в нее доктором Львовым (Павел Ворожцов) и назло ему кашляющей. Рядом с ними Иванов разве что умнее и потому сторонится мелодраматических сюжетов, которые ему навязывают женщины и жизнь.
Пьесу Чехова Бутусов перемонтировал: начало поставив в конец и наоборот, начиная с четвертого акта, где Сарры уже нет в живых, а Иванов стреляется вместо свадьбы с Сашей. Разрушив какой-никакой нарратив, присутствовавший в пьесе на уровне: "женился, разорился, обманул и довел жену до смерти, попытался жениться на другой, но застрелился", режиссер проявил сегодняшнюю бесполезность фабулы, ее необязательность. Действие раскручивается от конца к началу: так что в финале еще и Сарра, и Иванов живы. Но никакого ностальгического сожаления это не дает: что живы, что мертвы, все одно и то же.
Единственный мотивчик, лаконично аккомпанирующий спектаклю, звучит в "Иванове" заезженной пластинкой - ни у прошлого, ни у настоящего здесь нет ценности, все повторяется с удушающим однообразием, выхода нет, кроме смерти. Но главные итоги "Иванова" не в том, что он зафиксировал безвременье в воздухе эпохи, а в пыльном пространстве самого театра. Взяв "уставший" текст, Бутусов не дал ему новой жизни, и в этом - либо непонимание того, что старые ключи не работают, хоть ты десять раз сыграй пьесу задом наперед, либо безусловная честность по отношению к себе как к художнику.