Поделиться
Страсть Андрея Кончаловского к Чехову проснулась давно, но лишь относительно недавно она выплеснулась на театральные подмостки. Впервые он продемонстрировал ее в 2002-м, поставив в театре Моссовета "Чайку".
Нынешнего "Дядю Ваню" Кончаловский поставил в том же театре имени Моссовета. С первых мгновений и до последнего вас не покидает ощущение, что спектакль создан если не итальянцем, то уж точно - японцем. Или - вообразим себе такой кульбит - Чехова как-то внезапно и таинственно заменили на Леонида Горького или Леонида Андреева. Вместо привычных полутонов и подтекстов - гротеск и резкость театральных масок. Эстетика комедии дель арте здесь отчетливей, чем какое бы то ни было влияние Станиславского и русской традиции. Вне всяких сомнений этот "Дядя Ваня" сочинен как бы извне и в нарушение всяческих традиций. Он нарушает несколько табу, связанных с этой чеховской пьесой. Никогда еще не приходилось видеть такого жалкого и смешного, гротескного и в сущности антипатичного дядю Ваню (Павел Деревянко). Молодой актер, чье дарование взрастало вместе с режиссурой Нины Чусовой, точно создан для Гоголя, чьего Акакия он когда-то блистательно сыграл. В Чехове он продолжает исследование острокомедийного, на грани гротеска, состояния. Его Ваня - сильно смахивающий на комедийные роли Олега Борисова - с взбитым хохолком волос и франтоватым фраком вырос в семье, где тоталитарная мать (Ирина Карташева) и старшая, но уже покойная сестра (она тоже возникает в спектакле) превратили его в эксцентрика и одинокого комика.
Устроив на сцене маленькую сцену, а все остальное пространство оставив для проб и репетиций, Кончаловский лишь подтвердил то, что уже было ясно в "Чайке", - его "театральные университеты" прошли в Италии и именно дель арте стала его родиной.
Иначе трудно вообразить себе явление покойной сестры, которая как тень отца Гамлета, в прекрасном белом наряде с фатой, созданном Рустамом Хамдамовым, бродит по усадьбе, заставляя плакать то Ваню (хочется назвать его Ванюшей), то Соню, сыгранную Юлией Высоцкой неврастеничной и едва не сходящей с ума в самом финале девицей.
Деградация русской жизни, о которой так мучительно размышляет доктор Астров (Александр Домогаров), представлена не только Соней и Ваней, но и кинопроекцией начала ХХ века с видами голодных и спившихся людей. А чтобы подчеркнуть прямое отношение этой деградации к нашему времени, Кончаловский то и дело показывает нам на экране живую Триумфальную площадь, по которой бегут машины и люди.
Тайна чеховской оптики - самое сложное, что есть в чеховском театральном мире. Кончаловскому она оказалась неподвластной.
Кажется, опыт кино сыграл с Кончаловским шутку. Выпрямленные линии, ясные отношения, простые мизансцены. То, что может быть преобразовано посредством монтажа, здесь испаряется, оставляя осколки смысла.