Поделиться
Чехов не любил юбилеи - это хорошо известно. Трудно представить Антона Павловича, принимающего сафьяновые папки-адреса с выбитыми золотом поздравлениями от официальных лиц. Как отметить 150-летие писателя и при этом не выпасть из его ироничного стиля? На эти вопросы отвечает доктор литературоведения, председатель Чеховской комиссии РАН Владимир Катаев.
Владимир Катаев: Да, юбилеи - вне чеховского мироощущения. Вопреки его желанию решили отмечать его день рождения - последний при жизни - в Художественном театре, во время премьеры "Вишневого сада". Чехов отказался ехать к началу, пытался предотвратить все то, что стало происходить. Он себя чувствовал очень неважно, в ходе чествования в перерыве между актами из зала ему крикнули: "Садитесь!", поставили кресло, но пока упоминалось его имя, продолжал стоять.
Мало того, Чехов весьма иронично относился и к юбилеям, и к юбилейным датам своего творчества. Он говорил: будут меня читать еще лет семь, а потом забудут. Здесь он ошибся: на Меркурии кратер назвали его именем. Когда так много любви - официозности неуютно.
Российская газета: В рецензиях на новые книги о Чехове заметно "подводное" желание столкнуть лбами отечественных и зарубежных чеховедов. Особенно когда речь идет о бестселлере лондонского литературоведа Дональда Рейфилда "Антон Чехов. Жизнь". В заслугу иностранцу ставят "основательность" (докопался до всех архивов) и "честность" (не стал лакировать образ писателя): был очкастый "борец со всяческой пошлостью", а стал высокий красавец, которому ничто человеческое не чуждо. А вы знакомы с профессором Рейфилдом?
Катаев: Очень хорошо знаком. Мы с ним на "ты". К слову, на международную конференцию "Чехов и мировая культура: взгляд из XXI века", которая сейчас идет в МГУ, Дональд обещал приехать, прислал тезисы, но не смог - написал: "Кризис коснулся и нас". Я читал его книгу еще по-английски. И предложил перевести на русский.
РГ: Что он открыл такое, о чем не знали российские чеховеды?
Катаев: Ничего, о чем мы не знали. Дональд проделал очень большую работу в первые годы перестройки, когда было легче получить доступ в российские архивы, и изучил все, что можно, связанное с Чеховым. Ему помогали в этом и наши чеховеды, и работники архивов.
РГ: А где находится чеховское наследие? И кто давал разрешение на работу с ним?
Катаев: Не волнуйтесь, не ФСБ. Большая часть архива, а главное - письма, которыми все интересуются, - в "Ленинке", в отделе рукописей. Туда доступ свободен. Надо получить согласие самой библиотеки. Второе место - Российский государственный архив литературы и искусства на "Речном вокзале". Довольно много материалов - в Пушкинском доме, в Петербурге.
РГ: Английский исследователь заинтересовал русского читателя чеховской перепиской с Сувориным. Считается, что именно в этих письмах Чехов был особенно откровенен, не стеснялся в мыслях и выражениях. Вся переписка с Сувориным опубликована?
Катаев: Она не может быть опубликована, потому что письма самого Суворина к Чехову не найдены. Они были, по поручению Суворина, изъяты у семьи Чехова после его смерти, и их судьба неизвестна. Может быть, они и сохранились где-нибудь в эмиграции. Но пока поиски ни к чему не привели.
РГ: И все же что мешало советским и российским литературоведам быть откровенными и достоверными, описывая жизнь Антона Павловича?
Катаев: Наше литературоведение накопило опыт самых разных проникновений в личную жизнь писателей. Что касается Чехова, что-то и мы писали в комментариях к Полному собранию сочинений, к письмам Чехова. Никакого постановления ЦК партии о запрете на освещение личной жизни писателей, на которое ссылаются некоторые западные исследователи, не было. А были общие издательские нормы советского времени. В целом же комментарии к ПСС очень хорошие. Как шутил Василий Гроссман: "Почему у нас Чехов так разрешен? Потому что власти его просто не понимают".
РГ: То есть коммунистическая цензура классика не коснулась?
Катаев: Уровень последнего академического издания Чехова в 30 томах очень высок. И это признано во всем мире. Ведь после чего было решено над ним работать? В 50-е годы в США вышла статья Глеба Струве "Чехов в коммунистической цензуре", где был дан подробный разбор предыдущего полного собрания в 20 томах и указывалось на множество купюр, пропусков идеологического характера. Где-то Чехов положительно отзывается о каких-то западных учреждениях или о деятелях западной культуры - это убрали. Или приписали Чехову якобы присущий ему антисемитизм. В "голубом" (тома в голубой обложке) была учтена мировая критика. Решили: Чехов не нуждается в каком-то идеологическом урезании в отличие опять-таки от других писателей. Есть, правда, и к этому изданию существенная претензия: нормы современной орфографии 70-80-х годов прошлого века. И по тогдашним редакторским требованиям слова "Бог", "Царица небесная" и так далее писали с маленькой буквы. У Чехова, естественно, с большой.
РГ: Это так важно для писателя, который называл себя неверующим?
Катаев: Он говорил, что утратил веру, что с недоумением смотрит на верующих интеллигентов. Отец же Чехова был, можно сказать, догматически верующим. Заставлял своих детей петь в церковном хоре, соблюдать все каноны. Чехову это, между прочим, сослужило добрую службу. Он необыкновенно хорошо знал текст Священного писания, тексты богослужений. Я бы сказал так: Чехов сохранял любовь к поэтической стороне религии. И еще. Все его творчество проникнуто той же самой проблематикой, которой проникнуты произведения людей верующих, думающих о боге и углубляющихся в проблемы религиозной морали. Нельзя сказать, что у него был свой Бог, которого искал, скажем, Толстой. Антон Павлович беседовал с Львом Николаевичем об этом и сохранил скептицизм. Впрочем, его повесть "Дуэль" заканчивается словами: "Никто не знает настоящей правды". Похоже, что "настоящая правда" по-чеховски - это синоним Бога. Он показывал людей, которые ищут свои пути к Богу, отличные от ортодоксальных, об общепринятых.
РГ: Толстой как-то шепнул Чехову: Шекспир скверно писал, а вы еще хуже. Тем не менее Чехов после Шекспира - самый востребованный режиссерами драматург. Я знаю, что вы практически не пропускаете мировых чеховских премьер. Самую экзотическую припомните.
Катаев: В Индии я смотрел "Три сестры" на языке урду. Это было во время военного конфликта, Дели затемнен, но спектакль не отменили, зал был полон. И вот на сцене доктор Чебутыкин читает газету. И газета почему-то "Советская Белоруссия". Ряженые должны приехать, ставят пластинку Ольги Воронец, тогда была такая в 60-е-70-е годы у нас популярная певица. В общем русский колорит весьма забавный. Но когда дошло до сцены прощания Маши с Вершининым, такая тишина воцарилась, такие эмоции были сыграны на урду - дух захватило. Или буквально на днях мне довелось посмотреть финскую постановку ранней юношеской пьесы "Платонов"...
РГ: Это которую забраковала Ермолова, а Михалков сделал по ней "Неоконченную пьесу для механического пианино"?
Катаева: Это неправда, Ермолова ее даже не прочитала, вернула Чехову невскрытый пакет. А финский "Платонов" поражает тем, что актеры беспрерывно хлещут водку. Видимо, так режиссер хотел передать "русский дух" пьесы. Я, к слову, заметил режиссеру, что финны тоже не трезвенники. А он сказал: "Эта пьеса про нас!" - "Про кого, про вас? Про финнов?" - "Нет, про людей сегодняшнего дня". - "Но там же говорится, что Платонов - выразитель русской неопределенности?" - "Но эта неопределенность, растерянность перед жизнью, свойственна сейчас и нам, финнам, и вообще людям". Антикризисная пьеса...
РГ: Еще один спорный момент: Чехов - последний классик или первый модернист?
Катаев: Наши признанные постмодернисты объявляют Антона Павловича своим предшественником.
РГ: Театр в театре?
Катаев: Да, и не только. Там много игрового и в поведении героев, и в ситуациях. То есть много таких признаков, которые потом стали эксплуатироваться в литературе постмодернизма. Но они и "Евгения Онегина" считают одним из первых постмодернистских произведений. Там цитатность (признак постмодернизма) - с первой строчки. Помните Крылова: "Осел был самых честных правил...". В "Трех сестрах", в "Чайке", в "Дяде Ване", "Вишневом саде" - полно цитат. Другое дело, Чехов цитировал совсем с другой целью, чем Сорокин, Пелевин или Кибиров.
РГ: Доктора того времени смертельно больным чахоткой подавали бокал шампанского. Это был и знак для коллег - лечить бесполезно. Правда ли, что Чехов в последний момент своей жизни сказал: "Не рискует тот, кто не пьет шампанского"?
Катаев: Нет, сказал просто: "Давно я не пил шампанского", - отвернулся и: "Я умираю" (по-немецки). Ничего таинственного. Вдова Чехова рассказывала, что вдруг в комнату влетела большая черная бабочка и стала биться о занавеску. Да недоброжелатели говорили, что он сказал не Ich sterbe, а нечто другое, созвучное, очень раздраженное в адрес жены.
РГ: Чехов был врач, как давно он знал, что он смертельно болен?
Катаев: Первое кровохарканье произошло в 1884 году, в год окончания университета. От чахотки умер любимый старший брат Николай. И уже, наверное, трудно было не признавать эту опасность, после того как после катастрофы с "Чайкой" у Чехова пошла горлом кровь.
РГ: А насколько по тем временам Чехов был хорошим врачом?
Катаев:К примеру, он с гордостью писал о том, что он угадал болезнь Лескова, которую никто из других врачей не мог определить. И Григоровича тоже.