Поделиться
Необычную историю рассказал Миндаугас Карбаускис в своем новом спектакле "Ничья длится мгновение" по роману мало известного в России, но переведенного на множество языков литовского эмигранта Ицхокаса Мераса.
За почти три года паузы, последовавшей после ухода из "Табакерки", едва ли не самый востребованный режиссер нового театрального поколения и дважды лауреат "Золотой маски" успел отказать Чеховскому фестивалю вместе с Королевским театром Швеции и еще нескольким театрам и продюсерам.
Волею обстоятельств совсем не бедный человек Миндаугас Карбаускис опровергает распространенное сегодня заблуждение, что главной мотивацией для творчества являются деньги. Он интригует порабощенных финансовыми трудностями московских театралов вполне экзистенциальным вопросом: как совершается выбор в ситуации свободы?
Странным образом его собственный выбор пал на роман о страшной несвободе - о Вильнюсском гетто и шахматной партии ценой в жизнь. Возможно, в этой работе сказался нереализованный опыт работы над чеховской прозой. Смерть здесь (еще сильней, чем в его прежних спектаклях) присутствует как заштатный персонаж - неоспоримо, но незаметно. О ней, как о веревке в доме повешенного, предпочитают не говорить, принимая на веру ее априорное господство в ситуации.
Зрительский амфитеатр, выстроенный прямо на сцене РАМТа, обрывается шахматным залом: длинный стол с двумя рядами стульев, два шахматиста за шахматной доской, ряд демонстрационных досок с магнитными шахматами. Так мог бы начаться спектакль по роману "Защита Лужина". Но вот один надевает на рукав кожаной куртки повязку со свастикой и оказывается комендантом гетто Адольфом Шогером, а другой, с удивлением взглянув на куртку с желтой звездой, становится одним из сыновей Авраама Липмана - Исааком. Они играют в шахматы, до поры предпочитая спасительные ничьи, благодаря которым Шогер получает уроки у шахматного гения, а люди гетто - жизнь.
Спокойная, раздражающе вязкая фактура спектакля погружает публику в монотонный, не отмеченный эмоциональными всплесками ритуал нескончаемого, ежесекундного обмена. Вот дочь Исаака Инна (Дарья Семенова) обменивает партитуру "Жидовки" на собственную жизнь, давая своим друзьям право свободно спеть запретную оперу. Это одна из первых историй спектакля, и в ней больше всего поражает ощущение мгновения, растянутого в бесконечность. Инна, сняв полушубок со звездой Давида, тайно идет из гетто в город к своей подруге и певице Марии Блажевской, хранящей драгоценную партитуру. Та где-то мешкает, в то время как неотвратимо приближается комендантский час. Дружеская беседа, обмен рукопожатиями, опоздание в гетто, смерть. Простые и негероические мгновения выбора, цена которых оплачена жизнью. Вокруг них и движется спектакль Карбаускиса, элегантно игнорирующий скорбь и слезы. Не то чтобы им нет места в гетто, им нет места в жизни, которая и есть, по Карбаускису, гетто - неизбежная оставленность, заброшенность человека в мир, из которого ему вскоре предстоит убраться.
Едва ли не единственный раз, когда режиссер позволяет себе и нам пережить слезное сострадание - история с цветами, которые, несмотря на строжайший запрет, проносит в гетто для своей возлюбленной Исаак Липман (совсем юный Дмитрий Кривощапов). Каждый раз, возвращаясь с работ, он прячет их под рубашку, и каждый раз идеально безликий Шогер (Степан Морозов) нещадно сечет его за это. Однажды мужчины решают помочь ему: из принесенных ими цветков складывается целый букет, юный Исаак счастлив; но Шогер тут как тут, и его юный шахматный бог вновь подставляет спину.
Карбаускис доводит бесслезность своего спектакля до предела, не требуя сострадания в страшной сцене обмена маленькой дочери Авраама на жизнь его остальных детей. По просьбе своих литовских друзей он отдает девочку в их бездетную семью. Они с наслаждением кормят и балуют ее, пока Шогер не вешает их на столбах вместе с маленькой еврейской девочкой, ставшей им дочерью. В спектакле РАМТа пальто просто наброшены на вешалки - вот и все.
Авраам Липман (Илья Исаев), узнавший о смерти своей малышки, не двинет мускулом точно так же, как он не шевельнется в финале, когда Шогер предложит ему страшный обмен. Чтобы спасти детей гетто, его сын Исаак должен выиграть партию в шахматы, но умереть сам. Если же он проиграет, то погибнут и он, и дети. Впрочем, всегда остается спасительная ничья - не умрет никто. Для Исаака этот обмен невозможен. Он доводит партию до ситуации вечного шаха или победы. И выбирает победу. Этот чудовищный, совершенно шекспировский выбор Исаак совершает бестрепетно и спокойно. И так же принимает его Авраам. Ведь в обмен на собственную жизнь он получает свободу.
Не столько о Холокосте, сколько об этом обмене "ничьей" на свободу повествует Карбаускис в своем новом спектакле, который порой до тошноты трудно смотреть.