Поделиться
Не без робости приступаю к отчету о премьере внеконкурсного "Острова проклятых", которая прошла на Берлинале за три дня до премьеры мировой - а стало быть, и московской.
Во-первых, все-таки Мартин Скорсезе - не просто мастер, но почти икона. Во-вторых, все-таки Дэннис Лихейн - один из культовых авторов на всех континентах. В третьих, в фильме затронуты вечно животрепещущие материи типа преступлений Второй мировой войны, карательной функции психиатрии и зыбкости границ между умом и безумием. Наконец, тема вины, которая гложет и вечно пугает людей призраками прошлого. Очень все серьезно.
При этом писатель Лихейн славен именно как мастер интриговать. Накручивать. Затуманивать. Неопределенность границ между кошмарной реальностью и кошмарным видением - его конек. Кино не могло не заглотать эту приманку прямо горячей. Продюсер прочитал, просчитал, стал звать актеров, послал читать Мартину Скорсезе - и еще бы тот отказался!
Но вот проклятый вопрос: зачем? Его все чаще выводят за скобки, им вообще не задаются, и это лучший показатель окончательно свершившейся трансформации кино как искусства в кино как шоу-бизнес.
Искусство вечными вопросами задается. Шоу-бизнес вечные вопросы только затрагивает - и лишь как средство ответить на единственный его волнующий вопрос: как собрать побольше публики у кинокассы.
Скорсезе и фестивальной прессе все твердил об огромном зрелищном потенциале книги. О том, как он сразу это понял. И как сразу принял предложение. Правильно сделал.
И вот Леонардо ДиКаприо в сопровождении Марка Раффало прибывают на остров Шаттер расследовать исчезновение пациентки психиатрического госпиталя - детоубийцы. В фильме еще ничего не случилось, но жанровое кино уже демонстрирует все свои могучие штампы: грохочет очень страшная музыка, проплывают очень жуткие пейзажи очень мрачного острова, психбольница похожа на замок Дракулы, в отрегулированных парках лунатически бродят странные люди, и одна из них, с глазницами вместо глаз, уже похожа на привидение. Скорсезе играет в жанровое кино. Увлеченно, азартно, с размашистостью мастера. Цитируя, пародируя, импровизируя на темы и классики и трэша.
Ильф-Петров предостерегали, что нельзя играть на фортепиано "быстро", "еще быстрее", "быстро как только возможно" и все-таки "еще быстрее" - не хватит и техники и дыхалки. Не уверен, что Скорсезе читал Ильфа-Петрова. Он даже не стал подниматься по этой лесенке - сразу вспрыгнул на максимум. Понимая на пятой минуте фильма, что музыка патетичнее играть уже не способна, мы в зале готовимся уже к чисто физическим насилиям.
В этот момент и наступает главное разочарование: начинаешь подозревать, что мы пришли не в драму с судьбами, а в иллюзионное шоу с трюками. В драме нужно переживать и думать, а в иллюзионном шоу нужно изумляться и поражаться.
В фильме поражает все. Его способность легко трансформироваться из розовой мелодрамы в свирепую готику, его умение создать гибрид из Хичкока с Робертом Вине - гибрид, как и надо ожидать, получается слегка уродливым. Экспрессионизм сливается в экстазе с сюром. Непроницаемый Бен Кингсли братается с леденящим кровь фон Сюдовым. И очень много от музея восковых фигур: изящно изваяны из льда трупы очаровательных мадонн - жертв Дахау, трупы убиенных детишек образуют печально-буколическую композицию сначала в ряске пруда, потом на траве.
В какой-то момент фантомы разбуженной совести стали так ломиться в стены, а режиссер стал выстраивать столь изысканные натюрморты из жмуриков, что я даже подумал: уж не затеял ли Скорсезе свой "Солярис"?
Действие мудро помещено в 50-е годы, когда самым модным словом в обществе было "лоботомия". Это позволило эффектно отстранить героев - они одеты по моде 50-х, в шляпах и плащах, что придает всему дополнительную элегантную мрачность. Круг затронутых тем включает еще один мотив, вечный как для толп в жизни, так и для ужастиков в кино: в ученом, да еще враче, всегда мерещится враг человечества, убийца в белом халате. Этот миф в фильме включается постоянно и тоже долго водит нас за нос.
Исчезновения - возникновения. Пробежки по винтовым лестницам и вертикальным скалам. Сны, видения, сгущающиеся из воздуха призраки, вселенский шторм. Femme fatale у костра в духе цыганки Азучены из оперы "Трубадур". Диалоги в этом фильме можно было бы заменить пением, отчего картина только выиграет: Скорсезе явно снимал кинооперу - в том, благородном, эйзенштейновском понимании.
Скорсезе играет в жанр. Перебирает его элементы, как кости в домино. Складываются диковинные узоры. И все это совершенно замечательно - смотрел бы взахлеб. Если бы не проклятая, а может, порочная привычка все искать и искать какой-нибудь смысл. В слишком уж серьезный антураж помещена эта игра в ребус-шараду. Все-таки тени Дахау, все-таки чувство некоей вины, все-таки не костяшки домино, а человеческие останки.
Хичкок играл легко, остроумно, весело. Скорсезе играет с тяжелой значительностью. Роберт Вине в своем "Калигари" пугал придуманным - Скорсезе пугает реально пережитым. Здесь есть решающая разница: жанровому кино, по-видимому, вредно притворяться концептуальным.
В сеансе иллюзиониста разрезают девушку веселую и здоровую, и все знают, что она останется веселой и здоровой. А можно сеанс иллюзиониста актуализировать, нагрузить историческими ассоциациями, разрезать девушку - вынуть как бы труп замученной в Дахау. И это будет как бы предупреждение человечеству.
Вот примерно это сотворил Скорсезе - коммерческий сеанс мастерски произведенных иллюзий, где костями в игре - реальные скелеты истории. Может, это и коробит. А так фильм вполне захватывающий. Там работает до полной гибели всерьез сильно повзрослевший Ди Каприо, там отличный оператор, там есть великое умение имитировать переливчатую атмосферу ужаса. Только в финале посетит какое-то тошнотворное чувство: и что это мы так переживали битых два с половиной часа!