Поделиться
Режиссер Александр Прошкин внешне обстоятелен, немногословен, вдумчив. По-моему, он из тех, кто живет в своем мире, и сказанное им - лишь верхушка айсберга его раздумий о жизни.
"Холодное лето пятьдесят третьего..." в конце 80-х перевернуло все представления о способности кино обращаться к интеллекту зрителя. Все было неоднозначно, все, включая название, могло читаться как метафора. После смерти Сталина объявлена амнистия, по деревням и городам опустошительным смерчем пронеслись толпы уголовников. Уголовников амнистировали много, политзаключенных - единицы. Среди этих единиц - Лузга и Копалыч, им и предстояло схватиться с одичавшими от нежданной воли бандитами. Фильм делался на пороге перестройки, когда страна снова была опьянена идеей гипотетической свободы. И именно это опьянение фильм ставил под вопрос: свобода, утверждал он, может быть разной.
Спустя годы это пророчество стало очевидным. Точно так же бандитски понятая свобода проносится опустошительным смерчем по экономике, истории и культуре страны. Точно так же ей пытаются противостоять немногие. Амнистии уподобилась сама перестройка. "Холодное лето" продолжается.
А смысл в том, что обе противостоящие стороны "Холодного лета" объединяет главное: они - зеки. Это обстоятельство искажает все понятия, включая свободу.
К идее "русского бунта, бессмысленного и беспощадного", Прошкин вернулся в своей экранизации "Капитанской дочки" Пушкина, в которой режиссер счел нужным использовать и "Историю Пугачева". Потому что не собирался пересказывать повесть, а снова предлагал анализ отечественной версии свободы. Понятой как воля без границ и законов. Интересно, что на главные роли молодых и чистых он не нашел внутренне свободных актеров в России - нашел в Польше. Где иное понимание человеческого достоинства впитывалось исторически - веками.
Итоги этого бунта он показывает в фильме "Трио", где пространство уже абсолютно метафорично - некая человеческая пустыня, где бродят банды, и солидаризироваться нельзя уже ни с кем. Но при всей кошмарности прогнозов, способность сочувствовать ни разу не покинула автора - сочувствие, собственно, им и движет в искусстве.
Его новейшая картина "Чудо" - страшноватое отражение сегодняшнего дня, когда в одну кучу смешались верования, мистицизм, православие, язычество, и всем правит одна безумная вера, охватившая страну, - в чудо, которое явится и спасет. Спасение выглядит абсолютно абстрактно и не воплощено ни в чем, кроме стоящей соляным столбом девушки. Но люди в него верят.
Блуждание между верой в чудо и неосмысленным бунтом - вот что видит художник. Я не знаю, в какой мере четко он формулировал для себя свои прозрения тогда, на заре перестройки. Скорее всего, работала его обостренная интуиция. Потому он и художник - его мысль формулируется в образах.
А начинал он "Михайло Ломоносовым". Начинал с того, что воплощало здоровье нации и ее порыв к знаниям, к науке, к четкому материалистическому анализу мироздания. Путь душевной работы, который он прошел, прежде чем снял отчаянный фильм "Увидеть Париж и умереть", был драматичен. Но эти слезы невидимы миру.
Человек-интуиция отмечает юбилей. Поздравляя Александра Анатольевича Прошкина с этой знаменательной датой, подивимся чуду: он до сих пор сохраняет спокойствие, уравновешенность и, по-моему, даже оптимизм.