Танцовщик Владимир Васильев: Мой дом - "музей подарков"

Про таких людей говорят, что они "поцелованы Богом".

Именно так отозвался о Владимире Васильеве знаменитый дирижер Евгений Колобов. А Мстислав Ростропович после одного из спектаклей с участием Владимира Васильева, которым дирижировал, сказал: "Он - гений, гений! Берегите его!"

Парижская академия танца присвоила ему титул "Лучшего танцовщика мира". Вот и нынешний его юбилей отмечают не только в нашей стране. В Нью-Йорке в его честь прошел большой гала-концерт мировых балетных звезд. Когда-то именно на сцене Метрополитен-опера он исполнил последний в своей профессиональной карьере классический спектакль - "Жизель". И недавнюю премьеру "Баллады" Шопена в своей же постановке исполнил на сцене Сити Центра в Нью-Йорке.

Она была создана в память о Екатерине Максимовой, с которой Владимир Васильев полвека был неразлучен на сцене и в жизни. Год назад судьба распорядилась трагически разлучить их.. Может быть, еще и в этом причина, почему Васильев встретит свой юбилей в Перми, где в его день рождения, 18 апреля, откроется конкурс балета "Арабеск", который они с Катей двадцать лет возглавляли. Впервые этот конкурс пройдет без нее, но посвящается ей. Он завершится 28 апреля, в день ее ухода из жизни. "Нынешний "Арабеск", - рассказывает Владимир Викторович, - будет посвящен светлой памяти Катюши, с которой мы вместе организовывали этот конкурс".

Российская газета: Извините за бестактность, но как вам удалось выдюжить этот год? Тем более что он принес вас сразу две тяжелые утраты - не стало и вашей мамы Татьяны Яковлевны.

Владимир Васильев: Я продолжаю убеждать себя в том, что время лечит. Но если оно постоянно идет в горьких раздумьях, воспоминаниях, то не излечишься. Поэтому я полностью погрузился в работу: ставлю спектакли, делаю эскизы декораций, рисую, готовлю свои выставки. И время на мрачные воспоминания остается только ночью, когда я засыпаю, и ко мне часто приходит Катя. И там, в этих снах, боль уже не так сильна.

Стараюсь забыться в работе. Недавно ставил пластику к спектаклю "Танцы с учителем" к 95-летию Владимира Михайловича Зельдина, с которым давным-давно знаком. Катюша, как и я, его хорошо знала и любила. Все последнее время было занято празднованием столетнего юбилея Галины Сергеевны Улановой, президентом Фонда которой я являюсь.

Весь март я был на другой стороне земного шара. Сначала в Бразилии на десятилетии школы Большого театра, основателем и куратором которой я являюсь все эти годы. Это был большой праздник, центральной частью которого стала премьера моей постановки "Жизели" силами школы - впервые в истории балетных школ была полностью исполнена "Жизель". Я очень люблю нашу школу в Бразилии - она продолжает наши традиции.

Сразу из Бразилии уехал в Нью- Йорк, где 27 марта в Сити Центре состоялся большой гала-концерт в мою честь, подготовленный организаторами Молодежного Гран-при Америки. Звезды из всех лучших театров мира прилетели выступить на нем. Американские танцовщики подготовили фрагменты из моих балетов специально для этого вечера. Мне сказали, что впервые зал был полностью распродан на гала. Я также приготовил новый номер на музыку Шопена, который "Нью-Йорк таймс" назвала реквиемом по Кате Максимовой. Я был тронут огромной любовью, которой зрители одарили меня в этот вечер. Ко мне подходили со слезами на глазах и многие поклонники, которых я не видел много лет, и совсем чужие люди из разных уголков мира. Спустя день в Центре Михаила Барышникова я получил премию "Либерти" за вклад в американскую и российскую культуру. Впереди две постановки - "Макбет" в Воронеже и "Красный мак" в Красноярске с моими эскизами для мультимедийной сценографии.

Я также подготовил несколько своих художественных выставок - никогда столько не писал, как прошлым летом. В Катин день рождения 1 февраля одна из выставок прошла в Московском доме национальностей, потом будет в мае в Париже и в июле - в Угличе. Кроме того, меня впервые пригласили принять участие в радиоспектакле - "Вешние воды" по Тургеневу. Еще передо мной лежат три пьесы - не знаю, с какой начать. Предстоит выступить в качестве режиссера и актера драматического спектакля. Вообще любой удар в моей жизни всегда был для меня стимулом сделать что-то, чтобы он не стал роковым. Победить же я мог только одним путем - работать, работать и работать, больше, больше и больше.

РГ: В вас не произошло перерождения одного творца в другого?

Васильев: Это все звенья одной цепи. Цепи, которая и называется творчеством. Когда между звеньями образуется промежуток, появляется новое звено, которое словно говорит: "Вот зацепи меня, и все продолжится". Думаю, что и в моей цепи появится еще какое-нибудь новое звено. Да обязательно появится!

РГ: Слушая вас, понимаю, почему Евгений Колобов сказал, что вы поцелованы Богом, добавив, что Творец вас никогда не оставит. И мне думается, что в основе вашего редчайшего таланта - влюбленность не только в искусство, но и в жизнь вообще. Один из трех главный божьих даров - Любовь, во всех ее ипостасях, в том числе та самая земная - к Екатерине Сергеевне. А вы поняли, что такое любовь?

Васильев: Любовь - это состояние, в котором ты не можешь обходиться без другого человека ни единого дня. Когда чувствуешь, что другой человек заполняет тебя всего. И это касается не только человеческих отношений, но и дела, которым ты поглощен. В основе этого чувства - страсть. Но она недолговечна. Любовь сильнее страсти. Вслушайтесь: об этом говорят уже сами звуки этих слов. В слове "страсть" есть что-то поражающее, пронзительное. "Любовь" произносится мягко, тягуче. Я верю в любовь с первого взгляда. Но укрепление того, что случается с первого взгляда, бывает крайне редко.

РГ: Как случилось у вас с Екатериной Сергеевной? С какого взгляда?

Васильев: Не с первого. Но первого сентября 1949 года мы с Катей пришли в первый и один и тот же класс хореографического училища Большого театра. Вместе были только на занятиях. Свободное время проводили каждый в своей компании. Катя не могла не нравиться. Она была очаровательной девочкой, с чудным взглядом. Тем не менее никаких попыток завоевать ее сердце я не предпринимал. Но как-то постепенно в 10-м классе и появилась та самая любовь.

РГ: А как пришла ваша любовь к танцу? Как в 9-летнем возрасте можно сделать выбор на всю жизнь?

Васильев: Вначале у меня обнаружилась одна характерная для всех детей страсть - к рисованию. Но однажды приятель позвал меня за компанию в хореографический кружок районного Дома пионеров. И все! Я влюбился в танец.

РГ: А родители не были против? Ведь они занимались далекой от балета работой.

Васильев: Да, папа и мама всю жизнь проработали на московской фабрике техвойлока: он - шофер, она - в администрации. Папа Комсомольск-на-Амуре строил, прошел Финскую и Великую Отечественную. На свет я появился, когда он воевал. Родители были совершенно разными по своему мировосприятию. Папа - воинствующий атеист. Его настольной книгой был "Краткий курс ВКПб", и еще хорошо помню стопку газет "Правда". А мама меня в церковь водила, молитвам учила, библейские истории рассказывала. На копейки, что мне давали в школу на завтраки, я книги покупал. В третьем классе "Войну и мир" прочитал. А в раннем детстве больше всего любил в книжках иллюстрации. Каждую картиночку до детальки изучал. И довела меня эта страсть до первого в жизни греха: не вернул в библиотеку "Сказки" Перро с иллюстрациями Доре, солгал, что потерял. Я мог тогда расстаться с чем угодно, но не с этой замусоленной чудесной книжкой.

РГ: Какая была самая яркая радость детская?

Васильев: Как отец посадил меня на колени в своей "полуторке", на которой работал, и я вместе с ним рулил.

РГ: Недаром, как вы сами признавались, ваши руки, которые балетные критики назвали "версальскими", - точный слепок больших рабочих рук отца.

Васильев: У папы, очень рано ушедшего, радости в жизни было мало, и всю свою к ней жажду он передал мне. На последние деньги купил мне пианино. Я стеснялся того, что у него никогда костюма не было. На мои спектакли он надевал мой. Так что главный мой грех - ничего не успел для папы сделать...

РГ: В вашей жизни были сотни премьер (да еще, даст Бог, сколько предстоит). Но, наверное, самая замечательная прошла в 1961 году. Тогда вы с Екатериной Сергеевной поженились. А через несколько дней в Париже состоялась мировая премьера французско-советского фильма "СССР с открытым сердцем". На примере влюбленного дуэта Большого за рубежом должны были увидеть жизнь нашей страны. Когда снимались, не перехватывало дыхания от чувства, что, как и Большой, Кремль и, извините за грубое сравнение, водка с балалайкой становились символами державы?

Васильев: Да что вы! Просто французы хотели показать что-то красивое. А что может быть красивее балета?! Вот он-то действительно символ.

РГ: Если французы показали СССР с открытым сердцем, то парижские "медовые дни" вы наверняка провели с открытыми ртами.

Васильев: В Париже для нас все было открытым: и роскошные гостиничные апартаменты с 25-метровой мраморной ванной комнатой, и машина с переводчиком в любое время суток и по любому маршруту, и встреча с 98-летней Матильдой Кшесинской... Вот только у нас там не было ни сантима. И уже потом поняли, каким это было счастьем: увидеть Париж без мелочных искушений.

РГ: Вас всюду встречали с триумфом. В Афинах, где мне довелось работать, самолично посещала таверну, названную в вашу честь "Васильев".

Васильев: Да придумываете наверняка! Скорее всего, это заведение называется популярнее: "У Василия". Но если серьезно, то от иных приемов действительно дух захватывало. В Буэнос-Айресе, например. Представьте: огромное сердце из гвоздик, которое спустили с последнего яруса на авансцену. В Аргентине, кстати, было создано "Общество почитателей Максимовой и Васильева".

РГ: А что дороже? Гигантские цветочные сердца? Или елочки-малютки, которые вам традиционно дарили после традиционного для 31 декабря "Щелкунчика"?

Васильев: Это все одинаково дорогие для меня знаки внимания. И тысячи теплых писем, которые мы с Катей получали от незнакомых нам, профессионально далеких от искусства людей, особенно из глубинки, для нас были выше оценок даже мэтров. Тем более критиков, от которых ждешь то хулы, то похвалы. Но это их работа. А милые, искренние признания - порыв души.

РГ: В вашем доме наверняка "музей подарков" есть.

Васильев: Весь дом - "музей подарков". Всюду эти трогательные вещи разбросаны.

РГ: А "красный уголок" с дарами от высших мира сего имеется?

Васильев: Ничего! Зато хорошо помню подарок, который сделал Роберту Кеннеди - свой маленький живописный этюд.

РГ: Неужели вы так небрежно и к своим бесчисленным наградам и титулам относитесь?

Васильев: Не небрежно, а абсолютно спокойно.

РГ: Прославленным именем своим воспользоваться можете?

Васильев: Только когда в советские времена приходилось пробиваться к высоким чинам, чтобы помочь кому-то из знакомых, представлялся: "Народный артист СССР, лауреат Ленинской премии..." - чтобы приняли и помогли другим.

РГ: Знаю, что вам не только рукоплескали. 30 лет прослужив Большому, вы в числе других его звезд (Майи Плисецкой, Мариса Лиепы, Нины Тимофеевой, Михаила Лавровского) как "не прошедшие по творческому конкурсу" были уволены. На собрании труппы, поддержавшей вердикт начальства, молодые ребята, которым вы не однажды помогали, требовали: "Убрать народных! Хватит им у этого торта сидеть!". Предательство сильно обожгло?

Васильев: Безусловно, мы испытали шок. Но он был молниеносным. Как известно, нет худа без добра. Изгнание из родного дома (а именно таковым всегда был и остается для меня Большой), открыло для нас весь мир. Теперь мы могли танцевать в любой стране, куда нас приглашали. У нас появилась возможность работать с великими балетмейстерами мира - Морисом Бежаром, Роланом Пети...

РГ: Как вообще в жизни воспринимаете предательство?

Васильев: Прощаю. Потом даже начинаю оправдывать этого человека, стараюсь войти в ситуацию, толкнувшую его так поступить. И даже жалею: мне кажется, что эта ошибка должна его самого заставить мучаться.

РГ: Давайте теперь про добрых людей в вашей жизни.

Васильев: Я вообще верю, что добрых людей на свете больше. На них мир держится. Нам встречались не просто добрые, но и чудо-люди. Одним из таких "чудотворцев" оказался митрополит Новгородский. Именно он спас нас, когда после страшной аварии по дороге в Ленинград мы чудом остались живы. Он посадил нас в свою машину и отправил в больницу. Она по доброй иронии судьбы находилась в городке Чудове... А вообще больниц не переношу. Однажды даже весь перегипсованный из ЦИТО сбежал. Лекарств никогда не принимал. Вот только сейчас понемножку начал пробовать. Зато 32 года курил. Потом бросил. А вот Катю так и не отучил...

РГ: И это-то при неимоверно физически сложном искусстве?! Ведь вам часто приходилось танцевать с тяжелейшими травмами. А восторженная публика и не замечала неимоверную боль, которую вы преодолевали. Знаю, например, что в "Щелкунчике" вы дважды получали сильнейший ожог спины. Сначала в Большом при проведении парового эффекта, второй раз - в той же сцене, но уже с использованием химии в Метрополитен-опера.

Васильев: Да-да. Очень редкими были случаи, когда ничего не болело. И эти спектакли, как ни странно, оказывались не самыми удачными. Мой первый год в театре вообще весь прошел через боль. После выпуска из училища из-за перегрузок у меня начался периостит - расслоение кости. Но я продолжал танцевать, и организм сам победил болезнь.

РГ: В такой болезненной профессии, которая, по определению ее обладателей, является "диагнозом", не было желания в сердцах воскликнуть: "Да гори оно все!" - и со сцены ретироваться?

Васильев: Каждый раз, когда истязал себя на репетициях, думал: "Ну зачем мне все это надо?!" И даже начинал свою профессию ненавидеть. Вообще любая профессия складывается из любви и ненависти к ней. Это в том случае, если хочешь в ней быть профессионалом. Только у любителей все легко и замечательно.

РГ: Вы - президент Фонда Галины Улановой. Именно Галина Сергеевна благословила вас на классический путь в балете. Приметив ваш дар, сразу же после вашего появления в Большом выбрала себе в партнеры в "Шопениане" именно вас, еще неопытного вчерашнего выпускника училища. Чему главному в профессии и жизни Галина Сергеевна вас научила?

Васильев: Отношению к делу, которым занимаешься. Галина Сергеевна никогда не вмешивалась ни в какие козни, только трудилась. Она была строга к ученикам. Но еще больше - к себе. Вот и у меня ни разу не было спектакля, когда я мог сказать: "Сегодня это было то, что надо". Катя была очень похожа на Галину Сергеевну. Так же молчалива, замкнута, полностью сосредоточена на своей профессии. Очень немногих людей она впускала в свой мир.

РГ: А вы?

Васильев: Я - совершенно иной. Люди влезают в мой мир сами, барахтаются в нем, как хотят. А уж потом я думаю: "Ну зачем я так раскрываю душу?"

РГ: А чему вы научились у Екатерины Сергеевны?

Васильев: Хотелось бы научиться у нее не быть слишком радикальным. Лобовая прямота - мой главный недостаток. Я часто открыто говорил человеку то, что думал о его поступках - в то время, когда лучше было сдержаться. Правильное и честное суждение, но высказанное не к месту, зачастую приносит обратный результат.

РГ: А почему, когда вы возглавляли Большой, вас прозвали "Василием Блаженным".

Васильев: По-моему, это уж лучше, чем "Иван Грозный"! Наверное, руководитель должен быть жестким. Но я не мог быть жестким со своими коллегами. Поэтому, когда кто-то приходил ко мне на разговор, я не мог не выслушать, старался по возможности понять и помочь. Без ложной скромности скажу, что для многих тогда сделал много доброго. А сейчас ко мне это добро возвращается. Люди в театре меня помнят.

(Убедилась лично, когда во время нашей беседы в атриуме нового здания Большого, где мы разговаривали, каждый проходящий мимо с искренним почитанием приветствовал Владимира Викторовича. В том числе и потому, что именно ему артисты обязаны тем, что не лишились сцены. Был момент, когда собирались закрывать старое здание, не построив новое. Но Васильев настоял на обратном. - Е.К.)

Будучи худруком, я не руководил - служил театру, с его вековыми традициями, славой, большим числом замечательных людей.

РГ: Владимир Викторович, вы, извините за приземленное сравнение, творец-многостаночник. И всюду на высоте. Но, принимаясь за новое дело, не боитесь с вершины на дно упасть?

Васильев: И никому не советую бояться. Ну подумаешь - упадете! Поднимитесь, отряхнетесь и еще выше взлетите.

РГ: Но однажды вы в прямом смысле лишь чудом не упали с огромной высоты. Во время гастролей в Америке после спектакля в номере гостиницы отмечали чей-то день рождения. Шампанское закончилось, и вы решили взять новую порцию в соседнем номере. Но он оказался закрытым. И вы, увидев, что открыто его окно, на 33-м этаже, перебрались туда по карнизу.

Васильев: Ну, положим, это было не шампанское - то, что покрепче. Когда же на следующее утро я взглянул со взятой мной высоты вниз, чуть не умер: представил, как буду лететь вниз, разбиваться. А вообще сколько таких отважно-дурацких моментов в моей жизни было!

РГ: Знакомясь с вашей биографией, почувствовала, что залогом вашей с Екатериной Сергеевной славы во многом стало воспитавшее вас чувство преемственности поколений. Педагогом Кати в училище была знаменитая прима Императорского театра Елизавета Павловна Гердт. Ее отец - первый танцовщик великого Мариуса Петипа. И вот недавно в Большом появился ваш фамильный тезка - юный и талантливый Иван Васильев, который, как и вы когда-то, блистает в ваших знаменитых "Дон Кихоте" и "Спартаке".

Васильев: Эти ниточки, связывающие поколения, бесценны: без них в жизни ничего прочного невозможно соткать.

РГ: Слава богу, про эти ниточки сегодня, наверняка не вдруг, вспоминают все чаще. И замечательно, что в наши времена расчетливых прагматиков обращаются к вашим юным годам - безыскусных романтиков. Даже чисто внешне. Кажется, с легкой руки Тодоровского-младшего "стиляги" вновь входят в моду. И дефицитные тогда брюки-дудочки, и полуподпольный рок-н-ролл. А вот вы, носители классики, на рок-н-ролльных площадках бывали?

Васильев: На танцы ходили нечасто - так, за компанию. Нам больше нравилось на других смотреть. А дергаться в рок-н-ролле мне вообще не нравилось. Я танцевал с удовольствием только тогда, когда можно было обнять, почувствовать партнершу. С Катей как-то смешной случай произошел. В ресторане ее пригласили на танец. А она в ответ: "Извините, я вообще не танцую".

РГ: Что нравится, а что отвращает в поколении молодом?

Васильев: Привлекает свобода выражения своих мыслей, чувств, индивидуальности. Но беда, когда эта свобода оборачивается вседозволенностью, наплевательством к тем, кто вокруг. В нашу молодость "я "и "мы" были в дуэте. В те оттепельные времена хотя "я" и вырывалось на свободу, "мы" все же было ведущим. Мы жили в общагах, в коммуналках и были, да, наверное, и остаемся людьми общежитскими, коммунальными. Счастливейшие были времена! Тебя окружали люди, к которым, не задумываясь, ты мог в любой момент и с любой просьбой обратиться. Сегодня это кажется немыслимым. Поразительно! Время коммуникаций разъединяет людей. Люди сейчас не нужны. Нужна кнопка, которую можно нажать, и все в одиночку увидеть.

РГ: Похоже, с нынешними временами вы не совсем в ладу.

Васильев: Да, не в ладу. Я сейчас в ладу с тем, что называется творчеством. Это единственное, что меня и спасает. В нынешних же временах самую большую боль, протест у меня вызывает власть денег, которая покорила мир. Деньги решают, как ты будешь поступать, с кем будешь общаться и кем в сущности будешь. Деньги стали мерилом всего. И это страшно. Потому что когда у человека жизненная точка отсчета - только накопление материального богатства, он просто перестает быть человеком.

РГ: Это бесповоротно? Или же стоит надеяться, что рано или поздно все вернется на круги своя и нравственное, творческое истинное созидающее начало возобладает?

Васильев: Я надеюсь, что попросту не исчезнет та горстка людей, для которых незыблемыми являются устои истинного творчества, которые думают только о созидании, о том, что можно дать людям, а не о том, что и сколько от этого получишь. Эти люди, созидая, созидают и мир. Они не хотят крушить то, что было до них. Они хотят из прошлого взять лучшее и передать его вслед идущим.

РГ: Вы с Екатериной Сергеевной - великие артисты. Но во всем мире вас всегда называли и продолжают называть "Катя и Володя". Не коробит?

Васильев: Напротив - это так приятно! Это, наверное, наша высшая награда.