Поделиться
За минувшие два десятилетия общественная мысль получила невиданную прежде свободу в постижении прошлого. В научный оборот вошли миллионы единиц рассекреченных и просто прежде не изученных архивных материалов, которые позволили приблизиться к подлинной истории нашего Отечества. И хотя историю пишут и переписывают историки, люди разного опыта и разных политических убеждений, - в многоголосье версий, в столкновении точек зрения, в острых идейных конфликтах складывается та сложная картина нашего прошлого, которое еще совсем недавно казалось простым и понятным. Наивно полагать, что после крушения "реального социализма", который догматически навязывал "единственно научный метод познания мира", можно было приблизиться к истине, просто поменяв плюсы на минусы. Любое простое решение оказывалось ложным. И надо сказать, что при всех внешних и внутренних (методологических) проблемах нашей исторической науки, которая испытала - как и положено во время революций - сильнейший напор политической публицистики, она сумела, качественно изменившись, сохранить достоинство академического знания. Это относится и к такому актуальному периоду нашего прошлого, как Вторая мировая война, которая для граждан Советского Союза включала в себя и Великую Отечественную.
"Будь проклята война - наш звездный час!" - таким эпиграфом Михаил Рощин предварил свою пьесу "Эшелон", написанную к тридцатилетию Победы над фашизмом. Война и Победа оказались не только звездным часом для всего советского народа, не только кульминацией общей советской истории, но, пожалуй, единственным событием этой истории, экзистенциальный смысл которого не утратил своего значения во времени. Закономерности, причины и поводы, предопределившие начало Второй мировой войны, равно как и логику, детали и подробности военных операций обсуждали и будут обсуждать профессионалы и дилетанты. Будут спорить о справедливости и несправедливости тех или иных политических решений. Но Великая Победа над фашизмом оказалась выше любых идеологий, любых спекулятивных политических схем, - это была борьба за самый факт биологического бытия народов, которые по традиции называли русскими, народов, живших в бывшем Советском Союзе. Именно поэтому она осталась некой важнейшей скрепой, важнейшим звеном новейшей истории, не разъединяющей, но объединившей нацию. Выполняющей эту великую миссию по сей день и, думаю, на десятилетия вперед, пока эмоциональное, чувственное восприятие не трансформируется в величественный и абстрактный миф.
Тем примечательней, что за эти два десятилетия не появилось ни одного произведения о Великой Отечественной войне, которые могли бы сравниться с шедеврами второй половины ХХ века. Если быть абсолютно точным, последним великим романом о войне и России, который завершил ХХ век, был "Прокляты и убиты". Его вторая часть - "Плацдарм" - вышла в свет в 1994 году.
Не случайно первые отклики на просьбу вспомнить лучшие книги, фильмы, песни о войне, которые появились на страницах "РГ" в минувшую пятницу, возвращают нас к художественным событиям минувшего столетия - при том, что мои коллеги по газете живут в гуще современных литературных, кинематографических и музыкальных баталий.
И в советские годы выходило немало добросовестных исторических исследований о Великой Отечественной войне. Историческая наука отвоевывала те же свободы, что и вся гуманитарная мысль в подцензурной стране, но все же для большинства людей подлинную историю писала отечественная литература. Она доказывала свое право на приближение к истине более мужественно, чем историческое знание. И в этом смысле следовала великой русской традиции, - война 1812 года для национального сознания - это прежде всего роман "Война и мир" Льва Толстого, который, как известно, далеко не безупречен с исторической точки зрения.
Для советской культуры Великая Отечественная война была особым полем идейной и художественной битвы. Во время которой были свои живые и павшие. И победой считался любой, пусть маленький шаг к постижению правды о войне.
Литература, искусство мучительно преодолевали тот стиль салютов, которым, и только им одним, дозволялось писать и о войне, и о жизни как таковой (неверующих отсылаю к дневникам 1944-1945 гг. И. Эренбурга, К. Чуковского, К. Федина и других советских писателей) в последние военные и первые послевоенные годы. Сегодня мало кто помнит, какой травле подвергалась даже песенная военная лирика, и прежде всего знаменитые строки "Враги сожгли родную хату...", - за упадничество и пессимизм. Да и не только они одни.
И в "оттепельные" 50-60-е, и в застойные 70-80-е каждое новое произведение о войне вызывало жаркие дискуссии не о художественных достоинствах и недостатках только, но прежде всего о том, насколько оно соответствует разрешенной на ту пору правде и правде как таковой. Литература, и прежде всего литература, с боями расширяла пространство размышлений о войне. Не будь "лейтенантской поэзии" и прозы В. Некрасова и Э. Казакевича 40-х - начала 50-х, не появилась бы "лейтенантская проза" 60-х, а рядом В. Распутин, В. Быков, К. Воробьев, В. Астафьев. Не будь "Судьбы человека" М. Шолохова, тема трагедии плена еще бы долго была под запретом. Понятно, что для публикации "Жизни и судьбы" В. Гроссмана нужны были радикальные изменения в нашей жизни. Но сам факт существования в советской литературе социально-философского романа о сути тоталитаризма и трагедии народов, обреченных на смертельную схватку друг с другом, - открывал невиданные прежде горизонты. А поэты-фронтовики, пришедшие в прозу, и прежде всего Б. Окуджава, привнесли в повествование о войне особый лиризм, сопряженный с частной жизнью человека. Пусть меня простят не названные - газетная заметка не предполагает исчерпывающей полноты.
Военное поколение советских писателей считало своим гражданским долгом написать о войне. Так отдавали память погибшим товарищам, так пытались разобраться в прошедшей и настоящей жизни. Но позволю себе выразить уверенность, что была еще одна существенная причина обращения к военной теме. При всех цензурных запретах война давала возможность обратиться к тем фундаментальным проблемам человеческого бытия, которые мучили советских людей точно так же, как и их зарубежных современников. Жизнь перед лицом смерти, героизм и предательство как испытание на пути в небытие, коллективная вина и индивидуальный подвиг - все эти темы мировой литературы оказались частью литературы советской. Переосмысленные на свой манер, воплощенные в традициях великой русской прозы, они даровали писателю ту свободу, которая позволяла забыть о пошлости подцензурного существования. Война словно становилась неким островом художественной и интеллектуальной свободы, Увы, где еще столь кристально сияет свобода, как не на очной ставке со смертью? Где еще можно обрести столь желанную полноту бытия?
Сегодня писателей увлекают другие пространства и другие войны.
А может быть, просто недостает отваги задать себе те проклятые вопросы бытия, над разгадкой которых мучились их предшественники?