Елена Сенявская: Великая Отечественная война очень прочно вошла в семейную память

"Ее чувствуют, но не всегда понимают ее участники. Ее понимают, но не чувствуют позднейшие исследователи", - писал о Великой Отечественной войне Илья Эренбург.

Для того чтобы понять логику военачальников и просчитать ходы политиков, - нужен поколенческий разрыв с теми, кто воевал. Чтобы почувствовать эту жизнь с запахом гари и пороха, нужно вернуться в прошлое, примерить на себя шинель из шерстяного сукна, попробовать перловой каши с тушенкой. О повседневности войны мы беседуем с доктором исторических наук, ведущим научным сотрудником Института российской истории РАН Еленой Сенявской

К "клубничке" доверия нет

Российская газета: Не заметили, наша память о войне дрейфует к сюжетам об исторической "клубничке": кто с кем спал после боя, сколько пили водки, какие трофеи привезли из Германии? Никого не интересует, почему было так, а не по-другому...

Елена Сенявская: Не совсем так. Для нашего народа память о войне - это моральная опора в настоящем и основание для исторического оптимизма. Если историческое сознание дезориентировано и деструктивно, то у народа нет будущего. А информационная кампания с задействованием "клубнички" - это попытка выбить у нас из-под ног основание думать о будущем позитивно. В какой мере это удалось? Частично. Все-таки Великая Отечественная война очень прочно вошла в семейную память. Я много преподаю и знаю: попытки умалить подвиг, очернить какие-то моменты нашей истории молодыми двухтысячных уже не воспринимаются с тем наивным доверием, как воспринимались еще 10 лет назад. Есть документы - все доступно, кому нужна правда, тот ее узнает.

РГ: До конца оценить подвиг можно, наверное, только прикинув его на себя, примерив условия, в которых он совершен к своему комфортному современному житью: а я смог бы по горло в холодной грязи, пол-Европы по-пластунски, в блиндаже со вшами? Повседневность войны - ваша тема...

Сенявская: Илья Эренбург когда-то очень тонко определил то, что мы сейчас с вами пытаемся почувствовать: "Война сложна, темна и густа, как непроходимый лес. Она не похожа на ее описание, она и проще, и сложнее..." Понять, что происходило с людьми на фронте, можно только изнутри, приблизившись к участникам войны через их письма, дневники, воспоминания...

И еще. Нельзя подходить к этим воспоминаниям с позиции современного абстрактного гуманизма. Мой отец, который был командиром танка, рассказывал, как они летом 1944 года освободили женский концлагерь в Карелии. В существах, которые вышли к ним навстречу, нельзя было распознать женщин, - так они были истощены. Оживились они только тогда, когда поймали и привели их мучителей, - начальника лагеря и охрану, не успевшую сбежать. Экипаж привязал охранников к гусеницам танка. Отец пытался остановить самосуд, но ему сказали: "Уйди, лейтенант! Не мешай". Впоследствии он вспоминал: "Никогда в жизни я не видел такого дикого восторга в глазах живого существа, как в глазах этих женщин, наблюдавших, как рвут на части их врага". Вот она - психология войны. Кстати, танкистов за это наказали: отозвали представления к наградам за успешное наступление. Хорошо еще, что не отдали под трибунал, как сначала собирались.

Загуляла с тыловой "крысой"

РГ: И все же не могу не спросить: насколько источникам (письмам, дневникам) можно доверять? Военная цензура не дремала...

Сенявская: Источники личного происхождения, безусловно, очень субъективны. Однако нельзя принимать субъективность за недостоверность. Мы должны учитывать, что письма адресовались близкому человеку - матери, жене, сестре, девушке. Трудно себе представить, что военный человек в ярких подробностях описывает своей любимой ужасы, с которыми он сталкивается. Скорее он постарается уберечь своих близких от лишних волнений. Да, эти письма не всегда говорят всю правду. Но подозревать их авторов в сознательном обмане тоже не нужно. Фронтовые письма - это самые искренние свидетель ства своего времени, потому что под пулями не пытаются самоутвердиться, понимают, что это письмо может стать последним. Есть жанр писем-завещаний. Это особый жанр. Ничего удивительного в том, что он отличается патетикой. Согласитесь, она здесь уместна и искренна.

РГ: Видимо, стиль писем-завещаний копировался в газетах, листовках, других материалах идеологической поддержки?

Фронтовые письма — искреннее свидетельство своего времени, потому что под пулями не пытаются самоутвердиться, понимают, что это письмо может стать последним. Фото предоставлено Еленой Сенявской

Сенявская: Конечно. Надо учитывать, что в армии служили люди самые разные, и малограмотные в том числе. Существовали и солдатские письмовники с "заготовками", образцами писем, куда нужно было только подставить имя любимой: Надя, Клава, Зинаида. В каждой части существовали умельцы, хорошо владеющие пером, которые по просьбе своих малограмотных товарищей писали за них письма. Особенно ценились объяснения в любви.

РГ: Кроме письмовников, какие еще источники содержат солдатский фольклор?

Сенявская: Например, дневники. Они фиксируют такое интересное явление, как переделка на фронтовой лад авторских песен. В новом варианте "Огонька" Исаковского рассказывалось о том, что девушка, проводив своего паренька на фронт, тут же изменила ему с интендантом, тыловой крысой. Когда он остался без ног, она отказалась его принять.

Известная песня на мотив "Землянки" "Разгоняет коптилочка тьму...", где описывается реально существовавшее на фронте явление - переписка с "заочницей". Были случаи, когда парнишка, переписывавшийся сразу с несколькими женщинами, каждой говорил о своих чувствах, не вчитываясь в содержание их писем. Как-то ему приходит ответ: "Сынок, мне 74 года, а ты все про любовь да про любовь..."

РГ: На войне человеческая психика ищет разные способы защиты. Они известны: приметы, суеверия, табу...

Сенявская: В целом они направлены на выживаемость. Например, не брать вещи с погибших, не показывать на себе место, куда ранило другого. У летчиков - не фотографироваться перед вылетом. Плохие приметы на войне очень часто сбываются. В этом нет никакой мистики. Накапливается психологическая усталость, когда человек долго находится в экстремальных условиях - без отдыха, без отпуска. А наши во время войны отпуска получали только по ранению, случай из "Баллады о солдате" исключительный.

Психологи определили срок, который могут пробыть на передовой разные люди. Дальше притупляется чувство самосохранения: утомляемость приводит к снижению реакции, человек заражается апатией, безразличием к собственной жизни.

Цензор на страже

РГ: Вы говорили о письмах и феномене военной цензуры... С одной стороны, это мрачная карательная сила, а с другой - встречаются послания, которые начинаются примерно так: "Дорогая цензура, не выбрасывай мое письмо, пусть мама узнает, что я жив..."

Сенявская: Вообще был целый перечень тем, о которых нельзя было писать: скажем, о дислокации и номере своей части, об именах командиров, о потерях, об оружии...

Военная цензура также контролировала настроения бойцов и составляла сводки, чтобы командование было в курсе морально-психологического состояния личного состава. Если в письмах были откровенно пораженческие или антисоветские высказывания, автор брался на контроль, дело передавалось в СМЕРШ ("смерть шпионам"). Естественно, авторы военных писем учитывали те ограничения, за которые нельзя выходить.

Встреча советской армии в освобожденном украинском селе. Фото предоставлено Еленой Сенявской

РГ: Судя по известным фактам, военные цензоры не всегда работали добросовестно. Чего стоит фронтовая переписка Александра Солженицына с друзьями, в которой они Сталина называли паханом... Три месяца этого никто не замечал. Как это было возможно?

Сенявская: Видимо, наплыв писем был такой большой, что читали "по диагонали".

РГ: А о чем писали немецкие солдаты? Их письма чем-то отличались?

Сенявская: Менталитет наших и немцев очень отличался. Особенно показательна в этом плане Сталинградская битва. Отчеты военной цензуры и отчеты НКВД показывают, что отрицательные настроения составляли лишь долю процента. Другое дело, немцы. Самые страшные дни Сталинграда еще не наступили, еще не понятно, кто кого, они не голодают и не мерзнут, а находятся в гораздо лучших условиях, чем наши. А в письмах своим близким ноют, жалуются. Лейтмотив: "Мои дорогие, я очень страдаю, пострадайте вместе со мной". Вызывают в родственниках чувство вины, просят прислать из Германии продовольственную посылку, хотя в немецком тылу с продовольствием тоже было не очень.

РГ: Может быть, немецкие солдаты были менее скованы, потому что военная цензура их писем не читала?

Сенявская: Еще как читала. Известно, что последний самолет из Сталинграда вывез немецкую почту, когда армия Паулюса уже была разгромлена. Из этих писем министерство пропаганды Геббельса собиралось выпустить сборник для поднятия морального духа армии и гражданского населения Германии, показать, "каковы наши герои". Но настроение подавляющего большинства авторов было настолько упадническим, что эта затея провалилась. Даже двух процентов не набрали писем, которые бы соответствовали этой пропагандистской задаче.

"Землянка наша в три наката..."

РГ: Землянка в три наката. Как она была устроена?

Сенявская: Крыша такого жилища состояла из трех рядов бревен, положенных друг на друга и пересыпанных землей. Такую крышу в три наката пробьет только тяжелый снаряд, да и то при прямом попадании. К слову, в ходе наступления, когда наши войска выбивали противника с укрепленных позиций, они имели возможность познакомиться и с их жилищно-бытовыми условиями. Бывший артиллерист, командир батареи Сергей Засухин рассказывал, как они ночевали в немецких блиндажах. Надо сказать, немцы строили хорошо: стенки обкладывали березой, красиво внутри было, как дома. На нары стелили солому. Но вшей!!! Видимо, блиндажный климат создавал благоприятные условия для размножения насекомых. "Буквально несколько дней каждый из нас ощутил на себе весь ужас наличия бесчисленных тварей на теле, - вспоминал он. - В ночное время, когда представлялась возможность, разводили в 40-градусный мороз костры, снимали с себя буквально все и над огнем пытались стряхнуть вшей".

РГ: А в наших землянках вшей не было?

Сенявская: Удивительно, что проблема с педикулезом в годы ВОВ не стояла так остро, как это было, например, в Первую мировую и в Гражданскую. Эпидемий во время Великой Отечественной войны не было, хотя угроза существовала, особенно когда армия вступила в контакт с населением, бывшим в оккупации.

РГ: Вы хотите сказать, что сыпным тифом гражданские заражались от немецких солдат?

Душ под открытым небом. Фото предоставлено Еленой Сенявской

Сенявская: Немцы от вшей страдали по-страшному. В одном из секретных приказов по 9-й армии (группа армий "Центр") от 15 декабря 1942 года констатировалось: "В последнее время в армии количество заболевших сыпным тифом почти достигло количества раненых".

Немцы применяли порошки от вшей. Но наша эпидемиологическая служба работала лучше.

Про черную икру не упоминается

РГ: Правда ли, что во время войны и даже на фронте можно было достать любую еду, генералы, офицерский состав не бедствовали?

Сенявская: Черная икра ни в каких документах не упоминается. Но принадлежность к комсоставу, конечно, обуславливала некоторые особенности военного быта, определенные привилегии.

У меня есть письмо от апреля 1942 года, когда заместитель политрука, артиллерист Юрий Каминский описывает матери свое ежедневное меню: "Как меня кормят? Получаем утром завтрак: суп с мясом, крупой, макаронами или галушками, картошкой. Супа много, почти полный котелок. По утрам же привозят хлеб, 800 граммов в день. Сахар, махорку или табак. Я привык к махорке и курю ее охотнее, чем табак. И водку, 100 граммов ежедневно. В обед снова появляется суп, бывает и каша. Ужин обычно состоит из хлеба, поджаренного на печке и посыпанного сахаром. Иногда к этому прибавляется колбаса, 100 граммов в обед и 30 утром. В годовщину Красной Армии у нас была замечательная селедка, колбаса и пряники. Теперь ждем 1 мая".

Существовал набор дополнительных продуктов, которые получал офицер. Больше масла, плитка шоколада, пачка печенья... Как поступали с этим доппайком командиры роты или взвода? Делиться со своими бойцами было бессмысленно: каждому не досталось бы и по одному печенью. Обычно это съедалось в офицерской компании в кругу таких же взводных командиров. Другое дело, танковый экипаж: командир обязательно делился своим доппайком с товарищами.

Но привилегии офицерского состава имели и свою обратную сторону: боевые потери (пропорционально численности) были здесь выше, чем среди рядовых. В Великую Отечественную погибло один миллион человек комсостава, или 35 процентов общего числа офицеров, причем более 800 тысяч - младших лейтенантов, лейтенантов и старших лейтенантов.

Фронтовые сто грамм

РГ: Когда водка официально попала в боевое меню?

Сенявская: Во многих армиях использовали и используют различные химические стимуляторы (от алкоголя до наркотических веществ и различных медицинских психотропных препаратов), причем последние могут применяться как перед боевыми действиями, так и после них - для снятия или смягчения психических травм. В некоторых культурах при религиозном запрете алкоголя (например, в исламе) психохимическая стимуляция отнюдь не отвергается вообще, просто происходит замена алкогольных напитков на наркотические средства, которые часто оказывают гораздо более сильное воздействие на психику - вплоть до галлюцинаций.

Фронтовое ателье. Калининский фронт, сентябрь 1943 года. Фото предоставлено Еленой Сенявской

Русский военный психолог Петр Изместьев отмечал органическое происхождение смелости: "Алкоголь способствует возбуждению всего нашего организма и имеет результатом проявление большей смелости". Что касается употребления спиртного в русской и советской армиях, то, например, в документах о Русско-японской, Первой мировой и Советско-финляндской войнах неоднократно встречаются упоминания горячительных напитков, которые солдаты и офицеры "доставали по случаю". Однако на официальном уровне никаких мер для организованного снабжения армии алкоголем не принималось - за исключением поставок спирта в госпитали и другие военно-медицинские учреждения. В Первую мировую в России был даже введен сухой закон, только после революции отмененный большевиками. Зато тогда же появились морфинисты и кокаинисты: доступные в то время наркотики заполнили образовавшуюся пустоту.

Единственный опыт узаконенной на высшем военном и государственном уровне выдачи алкоголя в отечественной армии относится ко Второй мировой войне. Почти сразу после начала Великой Отечественной спиртное было введено в ежедневное снабжение личного состава на передовой. В подписанном Сталиным постановлении ГКО СССР "О введении водки на снабжение в действующей Красной Армии" от 22 августа 1941 года говорилось: "Установить, начиная с 1 сентября 1941 года, выдачу 40' водки в количестве 100 граммов в день на человека красноармейцу и начальствующему составу первой линии действующей армии".

Интенданты имели всегда запас водки, который хранили в термосах. Водка сопровождала бойцов все 24 часа. После боя оставалось меньше списочного состава подразделения - водка, предназначенная убитым, распределялась на всех выживших.

РГ: А как со спиртным обстояло у немцев?

Сенявская: Немцы тоже широко им пользовались, причем среди захваченных у них трофеев встречался не только шнапс, но и французские вина, а обязательным атрибутом японских солдат-смертников была бутылка с рисовой водкой - саке.

К слову, неприятель нередко использовал тягу к спиртному, чтобы нанести урон личному составу противоборствующей стороны. В годы Второй мировой единственными объектами, которые немцы сознательно не уничтожали при отступлении, рассчитывая на массовое спаивание наступавших советских войск, были винные склады и спирто-водочные заводы.

Не хотелось умирать нецелованным

РГ: Не женское это дело - воевать, но воевали. Станислав Ростоцкий, снимая "А зори здесь тихие", говорил: "Мне надо показать, куда попадают пули. Не в мужские тела, а в женские, которые должны рожать".

Сенявская: "А зори здесь тихие" - фильм замечательный. Но излишне романтизированный. В реальности женщины на войне находились в разных условиях. Существовали специализированные женские части. Три авиационных полка, несколько стрелковых подразделений. Бывали в пределах какой-то части достаточно компактные женские группы, экипаж из четырех радисток, связисток, которые вместе проживали в землянке. Одним словом, женский коллектив, в котором проще было организовать быт. Другое дело, если женщина оказывалась в чисто мужском окружении, одна на роту, батальон или взвод. Здесь, безусловно, были трудности и в плане гигиеническом, и плане психологическом.

РГ: Есть какие-то сведения об изнасилованиях?

Спать научились даже под пулями, спали «впрок» и стоя. Фото предоставлено Еленой Сенявской

Сенявская: Да, такие сведения есть. Они проходят по документам в разряде чрезвычайных происшествий. Были случаи самоубийств этих женщин. Не массовые, конечно.

РГ: Только ленивый не пнул так называемых ППЖ - походно-полевых жен.

Сенявская: Женщины вынуждены были находить себе покровителя среди офицеров и сожитель ствовать с ними, это правда. Нужно понимать, одно дело, когда девушка чья-то, другое дело, когда она свободна. Тогда домогательствам со стороны мужского окружения очень сложно было противостоять.

Впрочем, некоторых молодых девчонок брал под защиту, опеку весь воинский коллектив. Это касалось медсестричек, санинструкторов, которые выволакивали раненых с поля боя. Особенно им покровительствовали пожилые солдаты, как бы удочеряя.

Во время войны, по разным сведениям, воевало в действующей армии от 800 тысяч до миллиона женщин. Многие шли на интимные отношения, в том числе и потому, что знали, что не сегодня-завтра они могут погибнуть. Не хотелось умирать нецелованными. На фронте зарождались и абсолютно искренние отношения, настоящая любовь, особенно трагичная потому, что часто любящих разлучала смерть.

А отношение к фронтовым девушкам у обывателей было враждебное. Могу привести свидетельство одного ветерана, снайпера, который писал о том, что когда женщина, медсестра, отстреливалась от немцев, защищая раненых бойцов, это можно было понять. А вот женщина-снайпер с винтовкой, которая охотится на человека, - это противоестественно. "Я сам был снайпером, - добавлял ветеран, - но я же мужчина. В разведку я бы с такой пошел, а в жены не взял бы".

РГ: Известно, что у немцев существовала особая структура, которая занималась офицерскими публичными домами. А сопровождали ли наши войска "труженицы любви"?

Сенявская: В немецких публичных домах служили в основном немки, и это не считалось зазорным. Набирали туда и девушек из оккупированных стран, как правило, арийской внешности, - этих уже по принуждению. Были бордели солдатской и офицерской категории. У нас же был единственный пример, когда освободили Крым и в один из санаториев, созданный для отдыха офицеров, набрали "контингент". Но закончилось все очень по-русски: офицеры, которые прибыли первой волной, всех своих подружек забрали с собой. И новую группу уже не набирали. Это не свойственно нашему менталитету. Фронтовики вспоминают: когда наши войска вступили на территорию Румынии, всех поразило количество борделей. Это было шоком, было непривычно и неприятно.