Поделиться
Живопись и графика художников, живших в Узбекистане и Казахстане в 40-е годы, представлена на выставке в Государственном музее Востока. Только за то, что Ташкент приютил во время эвакуации Ахматову (строка из ее стихотворения "Теперь я всех благодарю..." дала название выставке), ему можно сказать "спасибо" не единожды.
Впрочем, он не единственный город в Средней Азии, давший кров эвакуированным. В Самарканде жили Владимир Фаворский, Роберт Фальк, Константин Истомин... В Алма-Ату приехала съемочная группа Сергея Эйзенштейна, снимавшего "Ивана Грозного". Одним из художников, работавших над фильмом, был Меер Аксельрод. Выставка в музее Востока объединила работы этих мастеров и уже давно живших в Азии живописцев Александра Волкова, Павла Бенькова, Алексея Подковырова, Урала Тансыкбаева, Вениамина Кедрина...
Большинство работ - вполне мирного свойства. Светлые пейзажи, чаепития аксакалов и прочие жанровые сценки, иногда - портреты. Они создавались вовсе не для того, чтобы показать лицо войны, а ровно наоборот - для того, чтобы не видеть его, забыть хоть ненадолго. Воздушные акварели Александра Лабаса, рисовавшего прозрачную зелень весны, розовые облака цветущих абрикосовых деревьев - тому лучшее доказательство. Вслед за Лабасом многие художники могли повторить: "Здесь небо кажется ближе, а бесконечность ощутимее. Мне хотелось передать вечность и древность восточной красоты, казавшейся зыбкой в те страшные годы, - все жили мыслями о войне".
Вечность и древность, пожалуй, тут ключевые слова. Многие мастера искали не столько подробностей быта, сколько узнавали лик старого Востока. Проводниками в неведомый мир служили Библия, сказки Шахерезады и ...французские художники. Даже ослики на улицах и женщины в парандже, которые, видимо, сильно поражали воображение прибывших, выглядят порой цитатами из Матисса. Но война, голод, бедность, жажда известий о родных и страх за них, конечно, накладывали отпечаток. Как много лет спустя напишет Ахматова, вспоминая о прогулке по ночному Ташкенту, "то мог быть Каир или даже Багдад, / но только не призрачный мой Ленинград, / И горькое это несходство / Душило, как запах сиротства". "Запахом сиротства" пронизан рисунок тушью "Эвакуированные" (1941-1943) Амшея Нюренберга. Он отстранен и выразителен одновременно. Похож на кадр из фильма, где за деревьями, параллельно зрителю движется бесконечная вереница людей: с детьми, груженные невеликим скарбом... В чудесном полотне Александра Волкова "Переход через ручей" (1944) проглядывает тот же мотив. Вся композиция картины, фигуры путешественников, образ женщины с младенцем внятно выстраивают сюжет "Бегства в Египет".
Движением пронизаны даже монументальные линогравюры Фаворского - серия "Самарканд" (1942-1944). Растекающаяся отара овец и бесконечное движение каравана верблюдов, мощная арба, на которой сидят пять женщин... Здесь бывают привалы, но невозможна остановка. Время тут движется каким-то своим путем. Это время эпоса, больше похожее на вечность. Время, которое лечит даже то, что вылечить невозможно. Например, смерть двух сыновей, которые у Фаворского погибли на фронте. Общность горя не делала его меньше, но способствовала благородной сдержанности.