18.06.2010 06:10
    Поделиться

    Великий французский классик Эрве Базен гордился огромными тиражами своих "русских" книг

    Ах, эти милые парижане. Вежливые и отзывчивые, так любящие нас, русских, за родство душ, за взаимопроникающую культуру, да, в конце концов, за хорошо освоенный французский, который, по их, не моим, словам, "этим англичанам с американцами никогда, так как вы, не осилить". Но какие же они все-таки насмешливые, закрытые, слегка или не слегка возвышающиеся над всеми прочими, волею судьбы не осчастливленными родиться французами. Вы хотели бы встретиться с кем-то из великих? Звоните, если сможете достать заветный телефон. И обязательно услышите: "Сейчас май? Тогда позвоните в августе, нет, лучше в сентябре, после каникул". А после каникул вам гарантировано: "Попробуйте лучше после Рождества".

    А президент Академии Гонкура и сам академик, в конце 1980-х годов живой классик с его "Супружеской жизнью", "Криком совы", "Встань и иди"... Эрве Базен согласился встретиться сразу, с первого звонка. Да еще извинившись, что суетливой столице предпочитает деревушку Борневилль в Нормандии. И вот 114-й километр от Парижа, старинное и слегка запущенное поместье и немолодой, однако очень бодрый то ли сторож, то ли садовник, со шлангом аккуратно вымывающий листья из мелкого детского бассейна.

    - Pardon, здесь, кажется, живет писатель Базен?

    - Это тот, что столько лет занимается тем, что распределяет премии Гонкура?

    - Он, он самый.

    - Так это я, - и протянута рука с улыбкой, словно извиняющейся за то, что остался не узнанным пришельцем.

    Рядом с Базеном в корзине на зеленой травке тихо попискивает ребеночек. И с той поры я тоже плевал на позднее свое отцовство, а Эрве Базен превратился из любимого вдоль и поперек прочитанного писателя в наилюбимейшего. Вот оно - истинное взаимопроникновение культур: 75-летний Базен зачал сына, иногда откликавшегося на Николаса Ивановича, у нас в Москве, в старинной гостинице "Яръ", ныне "Советская", приехав с молодой женой на какой-то форум. В один день с Николасом родилась и внучка, и Базен, с его развитым чувством отцовства, гордо признался, что дает жизнь детям вот уже полстолетия. И тут же мелькнул в нем президент Академии Гонкура: "И это - как воссоздать на земле пшеничное поле, сотворить писательский шедевр. Оставляя после себя след, вы доказываете право на существование. Как можно иначе победить смерть? Ни в коем случае нельзя умирать навсегда".

    Как по-писательски! Но как близко, понятно. Он был прост в общении, оставаясь великим и земным. В этом, и не только в семи детях, десятке внуков, несчитанном количестве правнуков, заключалась притягательность Базена. Его "Супружескую жизнь" у нас в стране читало народу еще побольше, чем в его родной Франции. Злые - французские - языки убеждали, будто причина его доброты к русским в миллионных тиражах его романов. О, завистники, безграмотные и наивные, не догадывавшиеся, что гордый СССР презирал какие-то там авторские права, и даже скромные суммы и классикам приходилось вытягивать железными клещами. И Базен щадил нас, признавался мне, что довольствуется символическими суммами, нерегулярно переводимыми ему в непонятных рублях.

    Он любил нас, россиян, иногда, на мой взгляд, идеализируя, превознося чуть выше, чем мы того заслужили. То была любовь человека, Россию в отличие от ее литературы не знающего. Его вера в нас, в идущую перестройку, в реформы Горбачева напоминала веру гениального слепца. Писатель поразил признанием: читал Ленина, который и в переводе удивлял его четкостью изложения мысли.

    Я даже осмелился прямо спросить, нет ли у него русских корней, что не редкость для современной французской классики во главе с теми же не набившими оскомины Труайя, Дрюоном или более молодым Бессоном. Он твердо ответил, нет, и добавил, задумавшись, хотя... Кто-то из русских все же был в детстве рядом, влиял так же, как его любимые Толстой, Чехов, Тургенев. Да и по линии мамы, в шестом поколении... Кто-то был. Но кто - не знал даже он, педант, чьи архивы, на радость базеноведам, были разложены с потрясающей аккуратностью.

    Знаю, что в это трудно поверить, однако завязалась переписка. По обычному нашему и лично моему разгильдяйству я сохранил далеко не все его послания и фотографии. Но кое-что, крохи, остались. И вот отрывочек из каллиграфическим почерком написанного им письма, пришедшего ко мне на 120, Avenue de Suffren, 75015. "Год 1989 начинается прекрасно. Понемногу опасности и конфликты отступают почти повсюду. Серьезное продвижение вперед достигнуто на пути разоружения и (о, всегдашнее французское) в области уважения прав человека..."

    Базен приглашал на вручение премий Гонкура, где был уже не садовником-сторожем, а хозяином бала в смокинге. Все одеяния сидели на нем естественно. Одно из последних писем, которое я получил от него, начиналось так: "Сейчас я пишу продолжение (и далее выведено заглавными русскими буквами) СУПРУЖЕСКАЯ ЖИЗНЬ, которую в СССР прочитали столько же читателей, сколько и во Франции".

    Он ушел в 85 лет - не возраст для его семьи долгожителей, где родная тетя скончалась в 100 лет от внезапного горя, так и не успев как следует поболеть за доставшийся век. Ведь ее брат, дядя Базена, погиб так неожиданно в свои 103 года: отправлялся в путешествие на пароме, но почему-то плохо видел, промахнулся мимо трапа, упал в воду и утонул. Вот тетя и расстроилась. Или это рассказанный мне Базеном сюжет из его ненаписанного романа?

    Он рассказывал мне о своем семействе. На серьезные вопросы предпочитал давать детальные ответы, и опять-таки не на машинке, а пером. Кажется мне, или в этих написанных от руки ответах такая искренность, которую не вышибить ни из одного компьютера? "Прадед мой - банкир, отец - представитель высшей судебной власти. Моя мать - дочь правого сенатора. Я по-настоящему узнал ее уже взрослым. В детстве она не занималась моим воспитанием. То были люди из другой эпохи. С ними я ощущал себя отстающим от наступающего времени, от начавшегося века. От них я отказался рано: ушел из дома в 18 лет".

    А как точно оценивает президент Академии Гонкура то самое драгоценное, что остается навечно: "Дети превращаются в еще большую драгоценность, потому что их все меньше. Ни отец, ни мать не играют, как раньше, незаменимую главенствующую роль во всех семейных отношениях: государство вмешивается в жизнь семьи. Ведь школа, а она - инструмент государства, теперь обязательна. Иная сегодня и семейная ячейка. Мы живем в городах, в огромных людских скопищах, но в семьях наших сейчас попросторнее, ибо мы отделились от дедушек с бабушками, кузин и тетей с дядями. Или возьмите отношения между супругами. Муж перестал занимать второе после Бога место".

    Его язык был точен, как раз и навсегда взятое писательское направление. Базен не стремился быть классиком. Он им просто стал и отлично знал это, гордился, повторяя, что "я наблюдал за жизнью четыре поколений... и мои книги читают в трех четвертях земного шара". И часто, вспоминая Базена, я думаю об успехе создателя. Как прочно, и при жизни, вошел он в общепризнанную мировую классику. Называющееся сегодня финансовым успехом естественно и без капризов шло с ним рука об руку всю длинную его жизнь до 85. Знал ли он, что такое пиар и раскрут? Нужны ли были президенту Гонкура эти познания, вдалбливаемые сейчас в каждого усевшегося за первую повестюшку литератора?

    Нет, я не о том, что происходит определенное измельчание литератур. Кстати, тоже взаимопроникающее - и у нас, и у французов. Наследники Толстого, мы в поисках новых Булгаковых и Платоновых, точно так же, как на родине Мопассана заждались никак не появляющихся Базенов и Саган. Даже здесь мы немного напоминаем друг друга: в отличие от каких-нибудь североамериканцев мятущихся, самокритичных, недовольных. Но у наших двух стран есть такие корни, которые еще не проросли на богатой территории, открытой Христофором Колумбом. Потому у нас обязаны появится новые гении. Мы их немного заждались. Может, мир был занят тем, что дарил себе гениальных ученых? Но скоро придет и час большого письма. Как это писал Эрве Базен? "Всегда, в течение всей жизни, сыновьи глаза взирают на наши души".

    Nikolai Dolgopolov est la redacreur eb chef adjoin de Rossiyskaya Gazeta. Il fut correspondent a Paris de la Komsomolskaya Pravda entre 1987 et 1993.

    Поделиться