Судьба Ирины Антоновой поразила все мировое сообщество

Судьба Ирины Антоновой, русской бабушки в Финляндии, которой финские власти так и не дали по закону воссоединиться с 19 лет живущей в их стране дочерью, загадала нам одну из самых больших загадок на тему демократии и европейских ценностей. Страсбургский суд после обращения финских правозащитников рассмотрел ее дело и приостановил депортацию.

А три дня назад семья дочери Ирины Антоновой, измученная 20-месячными угрозами депортации слабенькой и одинокой старушки, воспользовавшись предложением России, передала мать в хороший интернат под Питером. В надежде, что она там получит квалифицированное лечение. Наш корреспондент побывал в доме дочери Ирины Антоновой Натальи Кяярик и пытался разобраться в тонкостях их положения и международной судьбы.

Интерсудьба

- У нас тут, как на Приморской в Питере. Тихо, и Финский залив рядом. Правда, камышовый.

Двухкомнатная квартира Натальи Кяярик - на окраине Хельсинки, автобусом из центра - полчаса. Наталья приехала в Финляндию 19 лет назад, в 91-м году, в день августовского путча.

- У нас власть, кажется, меняется, а мы с мужем с маленькими детьми на руках (Яну - три, Ане - годик) уезжаем в Финляндию. Наталья Кяярик не интержена (по аналогии с нашумевшей повестью, прилепившей к женщинам с международной судьбой лейбл "интердевочка"). Обычный программист в Питере. Окончила институт имени Пальмиро Тольятти, "работала еще на больших машинах", замуж вышла за машиниста тепловоза с финской родословной. По ее словам, однажды он пришел домой с идеей поехать поработать в Финляндию, а затем, может быть, и перебраться туда жить. Уехал сначала один, через полгода взял на буксир семью. Они уже много лет не вместе, но поддерживают хорошие отношения: он общается с детьми, с теперешним мужем Натальи.

- А с Ари мы уже пять лет вместе. Познакомились в кафе. Я после развода думала: только не финн! Не моего темперамента мужчины. И не моего менталитета. Но у Ари вскоре после нашего знакомства тяжело заболела и за четыре месяца "сгорела" от тяжелой болезни мать. Самая близкая женщина ушла.

Пока Наталья рассказывает, краем глаза рассматриваю фотографии, отпускную, с морем (кажется, Канары) и страстным поцелуем в серванте, и строгую, в свадебном костюме, при входе во вторую комнату.

Квартира у Натальи, в общем, скромная. Это тот тип жилья, который называют социальным, в таком в Европе обычно живут либо еще с советских времен вывезенные и в непонятном статусе забытые политэмигранты, либо эмигранты обычные, но не самой шикарной судьбы.

Наталья с первым мужем уезжала из России не за свободой. За достатком и комфортом цивилизации. За лучшей судьбой. Проиграла или выиграла ее семья, выбрав 19 лет назад интерсудьбу? Если вспомнить, что мама Натальи, Ирина Антонова, жила в частном доме с удобствами на улице, то выиграла. Здесь у нее все-таки квартира с чистым подъездом, с уже не замечаемыми нами благами цивилизации, и обязательная для всякой европейской семьи машина. Но если представить, что судьба Натальи развернулась бы по лучшим сценариям программистских карьер, то сегодня в Питере она могла бы жить в пять раз лучше.

Но похоже, что судьба, как и история, не знает сослагательного наклонения. Да и дети выросли в Европе. Учились здесь в школах, знают по пять языков. Ян, по словам Натальи, собирается поступать в институт. Аня уехала работать во Францию, живет в семье состоятельных врачей под Авиньоном, работает у них кем-то вроде нянечки, но чувствует себя чуть ли не членом семьи. И, как когда-то ее мама, Аня уже не хочет себе финской судьбы.

- Вам нравится Хельсинки? - переспрашивает с удивлением. - Ну да, летом здесь в меру тихо, ну а зимой так тихо, что хоть кричи. И темно! И безлюдно!

Она мечтает о жизни в Центральной Европе.

- Аня, а что для тебя Россия?

- Россия - это свобода! - выпаливает, не задумываясь. - Приезжаешь на лето к бабушке, никакой цивилизации, дрова надо колоть топором. Но - свобода!

Поди расшифруй, что значит эта "свобода"? Свобода от школы? От маминого надзора? Свобода не ждать, пока на светофоре загорится зеленый?

Интердочь

- Аня приехала, поэтому у нас небольшой беспорядок, - извиняется Наталья, а я благодарна, что меня впустили в квартиру вслед за армией перебывавших тут журналистов.

Дом ее - переливы легкого и, в общем, нестыдного беспорядка, скромности, но милости всяких европейских штучек: коробочек, полочек, изящных сервантов, русских сервизов, множества картин, две из которых "Мак" и "Парусник" написаны Аней год назад. Но главное в этом не первом и не последнем доме Натальи - чувство неукорененности.

- Государственное жилье, три месяца не заплатишь, придут и вышвырнут, ни о чем не спросив, - уточняет Наталья параметры своего теперешнего домашнего существования. Работала же она в Хельсинки всегда урывками. То в турбюро, то в Русском культурном центре. Говорит, что тут всегда традиционно плохо с работой.

Мамина кровать с чистой постелью стоит перед окном. Над ней церковный календарь с иконой святой блаженной Ксении Петербуржской.

Уголок мамы выделен тем самым образом, каким выделены в доме места для младенцев. И почему-то сразу возникает мысль, что старый больной человек сильно мешает всей остальной жизни семьи. Между кухней и комнатой нет дверей, стены кое-где не доходят до потолка, и жить здесь трехпоколенческой семье не очень удобно. Аня сознается, что мама выпроводила ее на работу в Авиньон, чтобы та чуть отдохнула от ухода за бабушкой, потому что в таких ситуациях, как в прекрасном фильме "Ребро Адама", при самом большом терпении и сверхгуманном настроении можно сорваться. А терпение у всех в этой семье надорвано угрозами депортации.

Весь дом Натальи Кяярик, сама Наталья и члены ее семьи не производят впечатление людей обедневших и опустившихся. У мужа свой бизнес, Аня и Ян строят планы на учебу. Понятно, что в доме никто не пьет, есть еда, одежда, хватает денег на жизнь и даже на путешествия. Глядя на эту маленькую и шумную квартиру, почему-то невольно воспринимаешь решение Натальи передать мать на лечение в дом пожилых людей под Питером, которое созрело как раз накануне моего прихода, как желание освободиться от тяжелой, всех измучившей нагрузки по уходу. Прибегать к такому "освобождению", впрочем, уже давно хороший тон во всей Европе. Наталья пережила за последние два года невероятные стрессы, жалуется, что потеряла обоняние. Решение вернуть маму в Россию на лечение, а то и на всю оставшуюся жизнь может быть вызвано надсадой и мучениями ее неудачного устройства в Финляндии.

В историю жестокости к их больной матери со стороны финских чиновников никто не верит. Даже знакомые Натальи Кяярик. "Это ты, наверное, вот туда не обратилась или вот такой шаг пропустила". Стараются найти "грамматические ошибки" в ее действиях и посоветовать, как их исправить. Власть на Западе - машина, технология. Может быть, иногда она холодна. Но ее разумное устройство никем не оспаривается. Никто не готов к абсурдистским сценариям со стороны местной демократии.

- Я все прошла, - устало отвечает знакомым Наталья. - Была на приеме даже у финского премьер-министра. Полчаса. Это очень много для встречи с премьер-министром. Он кофе меня напоил, выслушал, согласился...

Но ничего не изменилось.

- Здесь, в Финляндии, я поняла, что такое "горизонталь власти". Это когда премьер-министр ничего не может сделать с Коскипиртти, чиновником миграционной службы. С ним - уверенность, что он действует по закону, над ним лишь Таскинен, его начальник, он отвечает как робот-автомат: "Ну, Ирина же совершеннолетняя, она должна сама за себя постоять. Вон моему отцу 94, а он живет отдельно и ни в ком не нуждается". А над Таскиненом - канцлер юстиции.

Ари подавал запрос и к нему. Тот ответил, что у него нет оснований сомневаться в решении Коскипиртти. Чтобы понять, сколь страшна эта штука - "горизонталь власти", надо представить ее в России. Если бы весь наш бюрократический абсурдизм был, как в Финляндии, не отменим сверху, представьте, чтобы с нами было. "Вертикаль власти" в таком сравнении выигрывает, жаль только "царево око" не может рассмотреть каждую человеческую историю под такой же лупой внимания, как премьер-министр историю Ирины Антоновой. Око одно, а нас 140 миллионов.

Конечно, в истории с Ириной Антоновой у нас есть повод собой гордиться. Россия не оставила своего гражданина. Самого обычного, это тем более ценно. В жалком и слабом состоянии - тем более важно. Забирают в хороший дом для одиноких пожилых людей. Радостный, хотя и редкий пример уважительного отношения к судьбе человека - нестяжательного, бессребреного. По меркам европейской прагматики это, может быть, и не достоинство, но по меркам тяжелой отечественной истории да и по глубинным христианским меркам это уж точно не недостаток.

Финляндия на нашем фоне в этой истории предстает монстром - выселяет старушку, не лечит. Родная страна - ангелом, хотя, конечно, всем понятно, что она ангел в контексте международного престижа.

Интермать

- Красавица моя, золотая, сладкая! - это бабушка на коляске, ожидая нас в холле больницы, приветствует добрыми словами внучку Аню. Она так по-доброму настроена, так хорошо выглядит для человека, пережившего несколько инсультов - всех узнает, всем радуется, не говорит ничего бессвязного, что жесткие слова Натальи о том, что врачи вышвыривают ее из больницы, не завершив необходимого курса лечения, и что она боится не довести мать до границы, кажутся преувеличением.

Пока Наталья в хельсинкской больнице надевала на мать носки и свитер, та всем радовалась, крестилась при слове "Россия" и поясняла в ответ на слова дочери о том, что она спасена: "Я же Путина об этом просила..."

- Когда? - уточняла дочь, думая, что мать путается.

- Да в телекамеру, через журналистов.

- О чем?

- Да о визе.

Путин ответил, но не финской визой, а российской помощью: на границе Ирину Антонову уже ждал реанимобиль, замминистры рвали звонками Натальин телефон, первый секретарь посольства ехал провожать ее до границы. С точки зрения европейской прагматичности, Наталья поступила правильно - медицинская помощь матери под патронатом российского премьер-министра - это, наверное, лучшее, на что можно надеяться, находясь в любой точке земного шара. Но у меня было такое чувство, что мир Ирины Антоновой - это мир близких ей людей, дочери, внучки, зятя. Не только своей страны, но и своей семьи.

- Мы будем к ней ездить не реже двух раз в месяц, я к ней и раньше так ездила, борщи из Хельсинки возила, макароны по-флотски, - уверяет Наталья.

Но плачет и нервничает. Машина трогается.

- Поехали в Россию, - говорят Наталья - на русском, Ари - на финском.

- Это все просто бюрократия. Мелкая и вязкая, - извиняющимся тоном говорит мне по-русски учившийся когда-то во ВГИКе Яри Кокко. Он снимает сюжет по просьбе Пятого телеканала.

Я иду на остановку 18-го автобуса в почти знакомом мне Хельсинки и думаю, что человеческая судьба - скальпель. Ничто не делает такого глубокого разреза обстоятельств, времени и лидирующих отношений, личных и международных, как она.

У Ирины Антоновой типичная советская судьба. Родилась в Казани в 1928 году, в русской семье (Наталья с удовольствием перечисляет старинные имена своих дедов, бабок и прабабок - Гавриил, Агафья, Акулина). Во время войны работала на самолетном заводе. Награждена медалью "Труженик тыла". Выучилась на бухгалтера и была послана в город Лесогорск Ленинградской области, до войны принадлежавший Финляндии. Там сохранялись еще настоящие финские домики, жить и работать считалось престижным. Всю жизнь Ирина проработала в Сбербанке.

- Жили, наверное, хорошо? - по инерции путаю я ее положение с престижем бухгалтерской профессии сегодня.

- Да ну, - машет рукой Наталья, - на капусте перебивались. Вся мамина зарплата - 105 рублей.

Судя по висящей над кроватью фотографии красавицы блондинки, Ирина Антонова в молодости была девушкой с характером. Причем с хорошим. Много работала. Обо всех радела. Дочь выучила. Внуков любила.