Поделиться
Читаешь Бунина, и вдруг прошлое открывается как другое настоящее, как исток твоей жизни, как родник, который и сейчас бьет, и кружится в нем опавший лист дикого степного тюльпана. И это - счастье.
Вечер
О счастье мы всегда
лишь вспоминаем.
А счастье всюду.
Может быть, оно -
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух,
льющийся в окно.
В бездонном небе
легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним...
Мы мало видим, знаем,
А счастье
только знающим дано. Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка.
И от книг
Усталый взгляд
я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки
слышен на гумне...
Я вижу, слышу, счастлив.
Все во мне.
Иван Бунин,
14 августа 1909 года.
С тех пор как в юности я впервые прочитал эти строки, чувствую, как они таинственно живут рядом, вспоминаются неожиданно и вроде бы беспричинно. Только недавно, взглянув на дату, я вдруг стал догадываться, почему это стихотворение так волнует меня. 1909-й - год рождения моей бабушки, Веры Елисеевны Волянской.
В этом стихотворении - тот воздух, которым дышала в младенчестве моя бабушка и ее ровесники. Они все будто родились в саду или у моря. Потом время гнуло и корежило их, но оно ничего не могло поделать с теми невидимыми кубиками воздуха, что затаились в детях, рожденных в 1909 году.
Бабушка появилась на свет в Керчи, на берегу Черного моря. Тепла и света, полученного в раннем детстве, Вере Елисеевне хватило на всю ее более чем девяностолетнюю, жизнь. Когда она рассказывала о детстве, то в лучах причерноморского рая грелись и мы, ее внуки.
"...Рассказать о красоте и аромате нашей крымской степи, пахнущей полынью и чабрецом, невозможно, - говорила Вера Елисеевна, - это красота непередаваемая..." При этом бабушкины глаза говорили нам больше, чем могут сказать слова.
О, есть невыразимые слова!
Кто их сказал -
истратил слишком много...
Но нет благодарной памяти без попытки выразить невыразимое. И, оказавшись зимой 1982 года в больнице, бабушка начала записывать воспоминания о родителях и братьях в обычной школьной тетрадке.
Из тетрадок и записей на случайных листочках сложилась книга, полная благоговения и печали.
"Раннее, раннее утро... Я, маленькая, стою в нашем цветущем палисаднике, охваченная детским восторгом от обволакивающей солнечной радости и тишины... Но вот издали, из города, доносятся далекие звоны колоколов, мягкие голоса воскресных звонов..."
Мелодия бабушкиной книги напоминает бунинскую "Жизнь Арсеньева", написанную в эмиграции. Дети, которых после 1917 года увезли в эмиграцию, смогли там, за границей, выплакать и выговорить свою боль. Там не казнили за память. А что же те, которые остались в России? Кто ведает, каково им было носить все в себе и молчать? Вспоминать что-то хорошее о жизни до 1917 года было иногда просто опасно. Говорить о страданиях, которые принесла революция,- еще опаснее. Только в старости они могли позволить себе вспоминать вслух и писать мемуары. "О счастье мы всегда лишь вспоминаем..."
"А нашим счастьем было то, что мы успели услышать их тихие, очень сдержанные голоса. Одинокие средь новых поколений, они аукались своим детством с ушедшими, словно хотели удостовериться: не приснилось ли оно им.
"...Так хочется спросить: "А ты помнишь наш пруд с камышами и ковыльными, шелковыми склонами?.. Ты помнишь тех сов, что кричали по вечерам в развалинах передового укрепления, и светлячков, которых мы собирали в степи и украшали себе волосы, сажали их на цветах в палисаднике?..
- Помню...
И пошли бы упоительные воспоминания, особенно дорогие, когда их можешь разделить со сверстниками..."
Открыты окна в сад. День вечереет, небо опустело.
E-mail: dmitri.shevarov@yandex.ru