Поделиться
Одно из новшеств, которые внедрил ныне уходящий директор Мостры Марко Мюллер, - традиция "фильмов-сюрпризов". Это такая игра: в программе объявлены все названия, кроме одного. Публика заинтригована.
Конечно, для такой игры есть и серьезный резон: у администрации появляется резервное место для фильма, на который она может наткнуться в последний момент и даже в ходе фестиваля. Или, возможно, какой-нибудь именитый режиссер срочно заканчивает картину - как это случилось с Ким Ки-Дуком, который до последнего момента монтировал свой "Пустой дом", и не было гарантий, что успеет.
Почему-то все фильмы-сюрпризы приходили с Востока. Напомню, китайский "Натюрморт", явившийся как снег на голову и взявший "Золотого льва". Все были уверены, что и на этот раз сюрприза ждать нужно из Китая, и не ошиблись: в понедельник на экране пошли титры фильма режиссера-документалиста Ван Бина "Котлован".
Это первый случай, когда кино затронуло запретную в Китае и поныне тему трагических судеб узников "исправительных лагерей", интеллектуалов-диссидентов, которые после провозглашения Мао Цзэдуном глумливого лозунга "Пусть расцветают все цветы!" стали более открыто высказывать свое несогласие с партийными догмами и были сосланы на "перевоспитание". Режиссер снимал картину в безлюдной пустыне Гоби, без разрешения властей, ежеминутно рискуя быть разоблаченным. Сценарий основан на воспоминаниях выживших узников. Эти свидетельства тоже добывались с огромным трудом: люди, реабилитированные в 70-80-х годах, даже теперь боятся рассказывать о пережитом.
Я думаю, такой фильм стал возможен еще и в новой эстетической ситуации, к которой современное кино пробивалось последние годы. Он ведь ломает не только политические табу, но и щадящие публику нормы, негласно существующие в традиционном кино. Смотреть эту картину - огромный нервный труд, и от зрителя требуются решимость и добрая воля, чтобы пережить этот запредельный трагический опыт с максимальным приближением к реальности.
Воссоздавая лагерь Дзябяньгоу, затерянный в безлюдной пустыне, Ван Бин верен документальной манере. На экране в тусклом призрачном освещении мир теней, едва бредущих, замотанных в какие-то тряпки. Все движения заторможены, лица неразличимы. Тени живут в норах и формально свободны: бежать все равно некуда. Единственная задача - добыть еды. Жидкий суп, которым их кормят, пустой и голода не утоляет. Собирают чахлые колючки, перетирают в ладонях семена, суют в карман впрок. Если повезет, прихлопнут мышь, сварят прямо с шерстью и черную жижу попытаются съесть. Их будет рвать, но подползут другие, станут жадно глотать и эту исторгнутую пищу. Из зала в такие мгновения, зажмурившись, уходят самые нервные. Нам невыносимо смотреть - но миллионы людей это пережили. И режиссер хочет, чтобы мы помнили.
Каждый день кто-то умирает. Трупы выволакивают в пустыню и чуть присыпают песком. Таких холмиков вокруг - до горизонта.
Вот экспозиция. Нас медленно погружают в очевидное невероятное. Потом начнутся две истории, которые Ван Бин услышал от выживших. Первая - о сосланном шанхайском враче, который знает, что завтра умрет, и просит товарища спрятать тело, чтобы жена могла похоронить его дома в Шанхае - он не хочет здесь лежать на съедение волкам. Понятно, что это не удастся: мертвеца тут же обнаружат, и в пустыне появится еще один холмик с торчащими из него башмаками.
Приедет жена, привезет мужу пирожков. Мы будем долго смотреть на ее замороженное горем лицо, слышать ее хриплый крик. Она попытается найти могилу мужа, но в лагере не записывают, какой чей холмик. Она закричит: вы люди или нелюди? И побредет в пустыню методично разрывать холмик за холмиком, пока не замрет на том бесформенном, что было ее мужем. Она соберет хворост, сожжет тело, и пепел все-таки увезет к себе в Шанхай. Выполнит волю мужа, потому что это и ее воля.
Никакой пересказ, конечно, не передаст потрясения, которое испытывал в эти минуты зрительный зал. Затормозите пересказанное до предела, растяните каждое мгновение до бесконечности - и вы представите себе подробное и мучительное течение фильма.
Будет еще новелла о профессоре, который вместе со своим учеником пытается бежать, пока оба не останутся в пустыне навсегда. Будет и бесстрастно информационный финал: власти узнали, что диссиденты почему-то мрут целыми пачками, и решили вернуть выживших домой - мол, все равно на них теперь пожизненное клеймо. Режиссер верен документальной манере и не хочет искусственно драматизировать и без того запредельную драму.
Политические катаклизмы оказались темой еще одного очень успешного фильма - Post mortem чилийского режиссера Пабло Ларрайна. Ему 34 года, он родился через три года после военного переворота в Чили, но прочитал газетную статью о человеке, вскрывавшем тело Сальвадора Альенде. Из статьи и родился фильм о путче, которого режиссер не видел и для отражения которого нашел очень сильный ход.
...Марио работает в морге, документирует вскрытие трупов. Их вскрывают, один за другим, а он пишет то, что диктует врач: "Пулевое отверстие 3 х 4, в брюшной полости резаная рана 7 х 8"... Вечерами ходит в ночной клуб - полюбил танцовщицу. В стране уже неспокойно, город бурлит демонстрациями. На плакатах: "Коммунизм - это юность Чили!"
Но Марио далек от политики. Его разбудит странная тишина. Выходит на пустую улицу - тишина. Только скулит собака - там, где по соседству жила его танцовщица. Он лунатически проходит по разрушенному дому, находит окровавленного щенка, укладывает в коробку, забирает с собой, зашивает рану. Так в фильме дан момент путча.
И потом путч мы будем только ощущать - через события в морге. Когда трупов становится все больше, и раны все страшнее. Вот трупы уже свозят грузовиками. Врачи не успевают резать, Марио - документировать. Потом им выдают каски и пачку бирок - они теперь армейские, будут штабелировать трупы, документировать пол и приблизительный возраст, навешивать бирки на большие пальцы ног.
Здесь напряжение в фильме, в душах героев, в зале переходит все возможные границы. Марио больше не в состоянии документировать, сестра - взрезать брюшины, врач устало закрывает простыней не тронутые скальпелем трупы - все человеческие возможности исчерпаны. Сцену истерики описывать не буду, не смогу. Среди трупов попадаются еще живые, врачи их пытаются спасти, но солдаты их добивают.
Не буду описывать и последние эпизоды встречи Марио с его танцовщицей, которая прячется от солдат, потому что семья эта политически неблагонадежна. Их прощальную торопливую любовь. И финал, почти как в "Аиде", но реалистичнее. Один из самых скупых на эмоции финалов из всех мною виденных. Отчаянный - на разрыв души.
Вот такое кино. Живут люди рутинной жизнью, и вдруг все это без натуги и даже как-то бесстрастно переходит в такую общечеловеческую трагедию, что, пожалуй, другого такого фильма о гражданской войне я не знаю.
Итак, у жюри появляется трудный выбор. Я бы и сам серьезно задумался, какая из показанных нам человеческих трагедий заслуживает большего признания.