Венецианский фестиваль становится сенсационно интересным. Не дождавшись шедевров от мастеров-ветеранов, он сосредоточил усилия на работах молодого и среднего поколений. И такое ощущение, что уже нет никакого кризиса - креатив бурлит, как в золотой век кинематографа.
Фильм 45-летнего испанца Алекса Де Ла Иглесиа "Печальная баллада для трубы" (в международном прокате "Последний цирк") взорвал Мостру: на мой взгляд, это снова явление режиссера со своим уникальным эстетическим кодом - индивидуального, как Феллини, и, как Феллини, вместившего в душу всю человеческую историю.
Я не случайно настаиваю на параллели с итальянским гением. Без тени подражания, Иглесия имеет с ним много общего. Точно так же его будоражат образы детства, прошедшего между франкистским мраком и цирковой клоунадой, и эти два контрастных мира сплавились, образовав взрывной пряный коктейль. Но если Феллини в "Амаркорде" остается на позициях абсолютного реализма, то Иглесиа галлюцинирует этот мир в гротеске, в эксцентриаде сродни Босху, Дали и Гойе. Реализма уже нет и в помине, хотя буйная фантазия прочно укоренена в конкретной реальности страны и времени.
"Я сделал этот фильм, чтобы изгнать из души боль, которая не смывается, как нефтяное пятно, - пишет режиссер в предуведомлении к премьере. - Я чувствую себя искалеченным жутким и печальным прошлым, как если бы я тонул в ностальгии по чему-то, чего никогда не было. Это кошмар, который не дает мне быть счастливым. Я хочу аннигилировать ярость и боль шуткой и гротеском, которые заставят людей смеяться и плакать одновременно". Он назвал свою картину по имени песни Рафаэля "Печальная баллада для трубы" и поместил ее действие в 1973 год, когда ему было восемь лет. Фантастичны уже титры, которые предлагают непривычный для современной анемии эмоциональный напор и сопровождаются гротескным смехом свифтовских лилипутов. Нас приглашают во вселенский цирк. И мы для начала окажемся на арене уличного шапито 1937 года - года гражданской войны в Испании, маршей франкистских штурмовиков по улицам Мадрида, активного созревания националистического переворота. Цирк под бомбами - это состояние войны уже не покинет картину до финала.
Потом время ускорится и с помощью хроники переместится в 1973-й. Хроника будет напоминать тот же цирк, только черно-белый.
Лирический герой фильма Хавьер - потомственный клоун, но - белый, печальный, как и наказал ему отец. В цирке есть и рыжий - мачо Серхио. Оба влюблены в акробатку Наталью - красивейшую в труппе. Мачо, впрочем, считает ее своей. Его любовь напоминает убийство, и Хавьеру будет трудно. В этом фильме вообще секс ужасен, а ужас сексуален. В нем груди-мячи, ресницы-веера, а носы мужчин, как и положено в клоунаде, - картошки.
Сюжет вырастает одновременно и из вечного циркового смертоубийства между клоунами белым и рыжим, и из оперы "Паяцы", где, смеясь, убивают и умирают. Сюжет помещен на цирковую арену, разросшуюся до пределов земного мира, в музей ужасов и в Диснейленд с его крокодилами, кинг-конгами и живыми трупами. Эстетика модного клипа в нем сплавлена с хоррором, теневым театром и закадровой симфонической музыкой, которую можно издавать отдельным диском. Эксцентрический стиль картины немного напомнит "Воображариум" Гиллиама, но без его сусальности - здесь все резко, рискованно, до полной гибели всерьез.
Цирк выявляет в мире черты абсурда. Мотоциклист - Человек-ядро - летает между зданиями на высоте крыш, гулко шмякается о стены, издает предсмертные стоны, но регулярно остается в живых. В этом фильме можно бить человека молотом по животу на плахе паркового аттракциона для измерения силы удара - и это еще не будет финалом его жизни.
Амплуа незыблемы в цирке. В этом кино, как и в этой жизни, амплуа легко перетекают друг в друга: рохля становится мстителем-террористом, чудовищем Франкенштейна, клоуном даже не рыжим - аспидно черным. Он может сбежать из больницы в белом халате с голой попой, как герой фильма "Весь этот джаз", блуждать по босховским чащам, рвать зубами мясо упавшего с небес оленя и лучше любого пса работать охотничьей собакой. Он будет взрывать города пистолетным выстрелом и сражаться с побелевшим от ужаса рыжим на каменном кресте, воздвигнутом под небеса. Акробатка Наталья тоже совершает свои полеты теперь с размахом булгаковской Маргариты, и все это прочно закреплено на земле якорями реальной телевизионной хроники.
В фильме есть сцены, которые я отнес бы к разряду великих. И есть то гениальное хулиганство, которому только и под силу утрамбовать в полтора часа весь наш смертный человеческий мир с его бессмертной глупостью. Мир, где людям при встрече нужно, как в этом фильме, приветствовать друг друга вопросом:
- Из какого вы цирка?
Если фестиваль предложит что-то еще более прекрасное, чем эта "странная галлюцинация" Алекса Де Ла Иглесиа, то он войдет в историю кино как сотворивший чудо.