Иногда нестройный "лепет" черновиков благотворит душе куда больше, чем строгий канон хрестоматий.
...Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор - и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я - но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет - уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора...
Александр Пушкин, 26 сентября 1835 года.
В начале лета я проходил через парк и вдруг услышал, как поет старая липа, которая, должно быть, помнит если не Пушкина, то его современников. Пели, конечно же, птицы, и я стал выглядывать их в пестрой солнечной зелени. Старушка-липа приютила синицу с птенцами.
На днях я вспомнил про поющую липу, когда перечитывал "Вновь я посетил...", одновременно заглядывая в том с черновыми рукописями Пушкина. У Пушкина почти каждая строчка - как расщелина в той старой поющей липе. С виду - привычная со школы "древность", а стоит вслушаться, и оказывается, что там поет неведомая нам жизнь.
Вот, к примеру, знакомая строчка: "Минувшее меня объемлет живо..." В черновике она звучит не так величаво, но как зримо: "Минувшее ко мне теснится живо..." И сразу представляется осень, одиночество, зябкость комнаты, где даже воспоминания ищут тепла.
А вот хрестоматийные строчки про няню:
Уже старушки нет - уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора...
Потом Пушкин уходит от "опального домика" на холм лесистый и к няне больше в стихотворении не возвращается. Но стоит заглянуть в рукопись, чтобы увидеть, как долго Пушкин "обхаживает" Арину Родионовну. Как он слово за слово воскрешает их долгие вечера:
Уже старушки нет - уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора...
Не буду вечером под шумом бури
Внимать ее рассказам, затверженным
С издетства мной - но все приятных сердцу,
Как песни давние или страницы
Любимой старой книги, в коих знаем -
Какое слово, где стоит.
Тут, вспомнив монотонную ласковость няниной речи, Пушкину уже слышится ручей:
Как шум привычный и однообразный
Любимого ручья... Домашней речки...
И тут из памяти детства выплывает еще одно сравнение: с песнями. Конечно, с чем же еще сравнить напевную речь няни.
...но все приятных сердцу
Как песни родины...
Как песни колыбельные...
Как песни старые...
Как песни давние...
Не буду я
Угадывать заранее, с улыбкой,
Ее простые...
Бывало
Ее простые речи и советы,
И полные любови укоризны
Усталое мне сердце ободряли
Отрадой тихой...
Пушкин мучительно подбирает слова, сам звук которых передал бы нам присутствие в доме старушки, переступание ее больных ног.
...уж не услышу
Ее шагов тяжелых и роптанья...
Ее шагов тяжелых и ворчанья...
Ее шагов тяжелых за дверями...
Ее тяжелой поступи...
ее шагов отяжелелых...
По комнатам ее походки тяжкой...
И хлопотливого ее дозора...
Сколько любви в этих строчках, набегающих в приливе нежной памяти. Нестройным "лепетом" черновиков с нами говорит Пушкин, еще не закованный в переплет хрестоматий. Там, в ковыльных полях рукописей,
"Поэт умывает слова, возводя их в приметы,
Подняв свои полные ведра внимательных глаз..."
(Саша Башлачев)
Написать автору вы можете по адресу: dmitri.shevarov@yandex.ru