Он выскочил из-за кулис, церемонно приподнимая на бегу свою черную шляпу, ни дать ни взять - профессор словесности, спешащий по улице на очередную лекцию.
76-летний джентльмен торопился к микрофону, ведь группа под взрыв оваций огромного зала Кремлевского Дворца уже сыграла первые такты его Dance Me To The End Of Love ("В танце до конца любви")...
Отчего Леонард Коэн, поэт и прозаик, лауреат Премии генерал-губернатора (высшей литературной награды Канады), активный участник артистического кружка Энди Уорхолла, в конце 60-х взялся за гитару? Говорят, что все произошло случайно - сыграл где-то сочиненную на досуге Suzanne, песню подхватили, а его пригласили на фолк-фестиваль, потом другой, потом речь зашла о диске... И так в ревущие электрогитарами бунтующие 60-е на сцене вдруг появился долговязый интеллигент с песнями, в которых не было ни капли агрессии, но - переживания нонконформиста, ограничивающего бунт спокойной констатацией того, что он видит. "Я никогда не забываю, что пою людям, пережившим катастрофы, - говорил он позже.- Это заставляет вести себя тише: произносить слова, сообщать информацию и отходить в сторону..."
|
|
| Видео: Сергей Куксин |
С тех пор он выпустил несколько книг прозы и стихов, записал порядка 15 альбомов, от акустической гитары перешел к синтезаторам, его простые гармонии зазвучали в сопровождении джаз-фьюжн группы, в текстах появлялись глобальные религиозные мотивы (несколько лет на рубеже 80-90-х Коэн даже скрывался от мира в буддийском монастыре), социальные темы, потом обжигающая любовная лирика. И серьезнейшие смыслы не помешали этим текстам обратиться в изысканные песни.
"Под рыданья скрипки, в этом танце красоты/ Жизнь порой жестока с нами, вечны лишь мечты/ Прикоснись ко мне рукою, нежно позови/ В танце до конца любви..." Ах, что за песня, что за мука, эта Dance Me To The End Of Love, эти трепещущие еврейские мотивы кларнета, перебивающими хриплый и негромкий баритон маэстро, глуховатые шаги контрабаса... А вот Hallelujah ("Аллилуйа"), трагический речитатив и гитара уносят тебя все выше и выдохнуть можно лишь на самой границе куплета - и снова подъем к небу...
Со сцены в зал текла, переливаясь красками и звуками, тихая, бархатистая, медлительная река. Ни в чем не было чрезмерности, суеты, в неторопливом ритме коэновских баллад каждому музыканту хватало времени сочно, со вкусом, во всей красе показать свое искусство, изысканнее инкрустировать скупые коэновские гармонии. Первую партию почти в каждой песне вела акустическая гитара, которую струнных дел мастер ("виртуоз из Барселоны", как представил его Коэн) Хавьер Мас то и дело менял на звонкую мандолину, придавшей, скажем, балладе из 60-х The Partizan романтическую тональность "песни сопротивления" (впрочем, она и так посвящена была в свое время Че Геваре). Духовик Дино Сольдо в те моменты, когда ровному горению песни требовалось добавить эмоций, брался то за кларнет, то за саксофон - и тогда она вспыхивала ярким пламенем (Darkness). Нил Ларсен за клавишами тоже никуда не спешил, фортепианные проигрыши идеально расставляли акценты в полуакустическом саунде группы (Feel So Good).
Но в репертуаре Коэна есть и песни, которым излишней инструментовки не требуется, зал их знает и всегда ждет. В начале второго отделения он остался на сцене один, под лучом синего прожектора с гитарой в руках. Несколько касаний струн - и начался рассказ: "Сюзанна берет тебя за руку и ведет к реке, ты хочешь идти за ней всюду, оставаясь слепым, ты знаешь, что она доверяет тебе, но ты можешь коснуться ее тела лишь в уме..." и дальше, до конца песни - тихий гитарный перебор, тихие слова о любви. А вот красный луч, и звучит Avalanche ("Лавина") - "Я вступил в лавину, она накрыла мою душу, тогда я еще не был уродцем, которого ты, любимая, видишь, а спал у подножья золотой горы...", и снова - грусть, понимающая, что любовь теперь может быть вырвана только с живой плотью...
Время сильно изменило Коэна. На сцене страдал, умоляя, на коленях взывая к Богу (Anthem, "Псалом"), к любимой (Bird On The Wire, "Птица на проводе"), к нашим чувствам (Sisters Of Mercy, "Сестры милосердия") солидный немолодой джентльмен, уже не способный на спокойную констатацию окружающего - нет, он больше не может, он устал отходить в сторону, он живой, он хочет любви, понимания, гармонии. Эти эмоции покоряли зал не меньше, чем мастерство музыкантов и философская глубина текстов, он встречал и провожал любимые сочетания нот, слов и голоса неизменными овациями.
Коэн попытался было уйти со сцены после магического Take This Walts ("Возьми этот вальс"), венского танца о последней любви, но сошедший с ума зал (в том числе и солидные господа из вип-партера) дружно встал, вернул волшебный бенд на сцену и мы станцевали последний вальс этого вечера - So Long, Marianne (Прощай, Марианна).
Ну а потом начала бас-гитара, продолжил барабан, и всем стало окончательно ясно, что после того как он взял Манхэттен, а потом Берлин, он взял теперь и Москву...