Поделиться
"Я убежден в том, что я типичный средний человек и чувствую как большинство", - говорит известный писатель, лауреат премии "Большая книга" за роман "Каменный мост", Александр Терехов. И тут же утверждает, что не покупает книги-бестселлеры, рассчитанные на массового читателя.
Все это он делает искренне, и есть справедливость в том, что именно Терехов в этом году занимается номинацией "Большая проза" в жюри премии "Дебют", шорт-лист которой станет известен сегодня.
Российская газета: Как получилось, что в ваших книгах нет морали - как минимум морали в виде оценок?
Александр Терехов: Я не написал ничего такого, на что бы "оглянулась вся страна", поэтому на рассуждениях о мировоззрении, морали и положительном герое денег не зарабатываю. Мне кажется, любая книга - это открытая ладонь, в ней все видно. Зрители расселись, автор вышел и показал все, что может, в полную силу. Поклонился и ушел. После представления уже поздно, малодушно и бессмысленно рассуждать о незамеченных достоинствах и потаенных смыслах. Этим можно изнурять только членов семьи, если им на работу не к восьми. Как сказал один бывший конферансье: "Если публика не идет на представление, ее ничем не остановишь".
РГ: Доводилось слышать о "Каменном мосте", что Терехов испортил отличный детективный сюжет. Насколько сильно было в вас чувство, что вы пишете документальную книгу?
Терехов: Я решил: пусть будет одна история, в которой я ничего не буду сочинять. Не буду жалеть. Не буду помогать. И тем более пытаться организовать и расширить продажи. Но оказалось, что такая история (сейчас как-то стыдно именовать свою деятельность "поисками правды") не только забирает тебя надолго, но и сама начинает тебя сочинять. "Каменный мост" дал ощущение силы воскрешения - и эта сила не показалась доброй, но она дала десяти годам жизни огромный смысл.
РГ: Вы верите в магию места?
Терехов: Если уж не получилось стать Богом или ангелом, каждый пишущий (особенно - по-русски) человек, конечно же, мечтает стать монеткой, персонажем компьютерной игры или, в худшем случае, газированным напитком. Или - раствориться в родной географии: стать улицей или каким-нибудь полем под Ржевом. Или стоять на площадке Большого Каменного моста.
РГ: Почему именно "пишущий, особенно по-русски", человек?
Терехов: В моих сверстниках, советских воспитанниках русской литературы, еще живет восприятие литературы как религии, вера во всемогущество русских книг... Двести лет - от Радищева до Солженицына - каждый царь понимал, что главнее всех все-таки поэты. Великая русская литература умерла, стала заповедником, музеем областного значения, но те, кто ее застал, уже не смогут стать частью индустрии развлечений... А то, что не может измениться, погибает.
РГ: Что побуждает вас назвать какую-либо книгу хорошей - или неудачной?
Терехов: Как у читателя, у меня правила простые: я не покупаю книг, на обложке которых написано "остросюжетный", "фантастический", "продано 1 000 000 экземпляров". Я не читаю книг, над которыми витает авторская мольба "Снимите, пожалуйста, по этой книге кино!". Я не покупаю книг, авторы которых в интервью говорят: "В моем творчестве..." Я не покупаю авторов, которые пишут по роману в год. Я люблю книги, способные изменить судьбу, то есть книги несовместимые с жизнью. Которые обеспечены кровью, страданиями, прожитыми годами, которые ранят и меняют тебя навсегда.
РГ: В жюри премии "Дебют" вы занимаетесь номинацией "Большая проза". Какие изменения вы видите в "большой прозе"?
Терехов: В "большой прозе", написанной по-русски, происходит, как мне кажется, то же самое, что происходит в российской автопромышленности. Отечественное производство мучительно погибает, вымаливая у государства дотации для поддержания традиции и социального спокойствия в жанре "заставьте нас читать и покупать!". Более или менее выживают предприятия, которые собирают иномарки, но местными руками. Однако за границей этих же иномарок все равно больше и они покруче. А состоявшаяся молодежь или покупает иномарки, или пересаживается на велосипеды, сноуборды, ролики и мопеды, то есть - не читает ничего. В девятнадцатом веке толпы читателей ходили хоть издали, почтительно замерев, взглянуть на писателя. Сейчас толпы писателей ходят в поисках вымирающего читателя.
РГ: Интересуетесь ли вы, хотя бы отчасти, общественными проблемами?
Терехов: Надежда Мандельштам в своих воспоминаниях написала про тридцатые годы: нам кажется, что все благополучно, только потому, что ходят трамваи. Выбор любого русского человека сейчас прост: или считать, что все благополучно только потому, что пустили поезд "Сапсан", или замечать все печальные основы нашей жизни, перечислять которые смысла не имеет, они и так все известны, и делать для себя какой-то вывод: как всегда, отсидимся на печах или в усадьбах или "выходить на площадь". Меня пугает, что идея независимости России на глазах теряет малейший смысл для абсолютного большинства населения и что приглашение иностранного тренера скоро покажется спасением не только для сборной по футболу.
РГ: Вы довольно решительно сейчас померили температуру "абсолютному большинству населения". А какова ваша собственная температура?
Терехов: Знаете, мне всегда трудно сказать, кем я себя ощущаю. Не писателем - это точно. И уж, конечно, не гражданином. Но в одном я был всегда и сейчас уверен, сам не знаю почему - я типичный, средний, обыкновенный человек.
РГ: Если бы у вас была возможность заниматься только тем, что вам по душе, чем бы вы занимались?
Терехов: Я бы работал клоуном или экскурсоводом. Хотя в каком-то смысле все так и получилось.
РГ: Важен ли для вас читатель? Вы думаете о нем, когда заканчиваете книгу?
Терехов: У меня нет читателя, нет аудитории, я могу добавить только спасительное: как и у большинства российских сочинителей. Мой сын спрашивает меня: зачем ты пишешь, если ты непопулярен? Трудно ответить на этот вопрос. Почему многие люди, не верящие в Бога, живут так, словно Бог есть? Видимо, читатели (как и счастье, благополучие) - это не главное, и у каждого находится личный смысл в поисках правды и придании смысла собственной жизни.