Поделиться
Принимать поздравления Майя Плисецкая будет вдали от Москвы. Но здесь ее день будут отмечать друзья. Экс-солист, а ныне репетитор Большого театра Валерий Лагунов рассказывает о той Плисецкой, которую обожает весь мир, и о той, которую знают только коллеги.
Российская газета: Расхожим стало утверждение, что Плисецкая опередила свое время. Для вас как для профессионала в чем состоит ее новаторство, чем ее вклад в искусство балета отличается от наследия других незаурядных балерин?
Валерий Лагунов: На ее стороне уже была уникальная природа. В балете с природой спорить бесполезно, это всегда выигрыш. Но важно еще ее использовать, развивать. У нее был мужской прыжок, редчайший - такого больше не было никогда. Очень умные балерины Лепешинская и Уланова занимались всю жизнь в мужском классе. Почему? Потому что продлить балетный век можно, только прыгая - сохраняя легкость. Первым уходит прыжок. В классе встать с Плисецкой делать перекидное жете было опасно - она прыгала выше, чем мужчина. Я помню, просто обалдел, когда первый раз увидел. Это снято в "Бахчисарайском фонтане", когда она идет по кругу, видно, что делает эти перекидные бедрами - абсолютно мужским приемом. Но пленка полного впечатления от этого прыжка не передает. Во-вторых, был громадный шаг. Когда Майя Михайловна пришла в класс Мессерера, Уланова и Лепешинская просили ее: "Майя, не поднимай ноги выше 90 градусов, это не нужно". Плисецкая первая стала высоко поднимать ноги. Третье - вращение: замечательное шене, туры-пике. И, конечно, законченность поз - или пластичных, или резких. До нее так никто не заканчивал балетную фразу. Это тоже можно на пленке увидеть: шене - и железная остановка, потом она сама ее снимает.
Танцевать любила, знала, что это ее жизнь. И после травмы занималась идеально! Все постепенно уходят из класса - она занимается. Часто и я ухожу из класса и вдруг слышу ее голос: "Валерик, осталось потерпеть 15 минут. Не научишься терпеть - не будешь танцевать хорошо". Я оставался. Терпение - этому она меня учила. Вот это о технических данных для балета, которые у Плисецкой уникальны.
Теперь внешний рисунок. Это трудно описать, потому что такое впечатление, будто она - это рисунок Модильяни: библейский профиль, длиннющая шея, идеальные плечи, лопатки, спина, немножко коротковатые ноги, но, когда встает на пальцы, они уравновешиваются. Удлиненная талия, которая дает идеальную посадку пачки, которая на ней сидела, как на королеве. Руки - ну, что говорить о ее руках, когда все уже сказано?! При этом правильная постановка рук: умение правильно "взять" движение, правильно держать локти. Такой внешний рисунок тоже уникален, я лично видел такой, может, еще у Софии Лорен. Поэтому к концу карьеры Плисецкая просто гениально продолжала танцевать "Айседору": каждое положение как будто из Греции, настолько все продумано, настолько красиво. Не только так поставлено - настолько она сама такая. Даже замечательные волосы. Я помню детское свое впечатление, когда увидел постановку "Спартака" Моисеева: она там стояла на скале со своей рыже-красной гривой - конечно, незабываемо! Продлить балетный век можно, только если обладаешь такой совершенной эстетикой.
Теперь ум. Она вовремя задумалась и правильно выстроила режиссуру своей карьеры. Все это дало ей возможность очень продлить свой балетный век. Единственной в мире - никому больше настолько это не удалось.
РГ: В русском балете всегда существует противопоставление Москвы и Петербурга. О Плисецкой можно говорить как о москвичке или она универсум, к которому никакие традиционные категории не применимы?
Лагунов: Несмотря на то что она личность уникальная, это балерина прежде всего московская. Но - балерина умная. То есть учившаяся всю жизнь и старавшаяся перенять все лучшее. Однажды к нам из Ленинграда приехала Ирина Колпакова - танцевать "Спящую красавицу". Пришла в класс к Асафу Михайловичу Мессереру и стала заниматься рядом с Майей Плисецкой. И Майя Михайловна мне сказала: "Посмотри, как она идеально занимается. У нее корпус идеально держится, нога работает в бедре абсолютно точно, вот как этого добиться?"
РГ: Наши представления о балеринах ушедших времен основаны на пленках. Но когда мы говорим о Павловой, Улановой, остается только доверять современникам, что они были гениальны - в записях этого не видно. А пленки Плисецкой не выглядят устаревшими. Почему?
Лагунов: Нуреев неслучайно сказал ей, когда посмотрел в "Дон Кихоте": "Вы на сцене разожгли пожар. Я сидел и плакал". Тут совпадение и внешних данных, и темперамента, и красоты необычайной, ее улыбки, ее захватывания зала. Она говорит, что уже уставала, когда только выбегала и взмахивала веером - настолько большая была отдача темперамента, эмоций. И так весь спектакль, весь первый акт. Это действительно был шедевр. Он на пленке заснят - так и надо танцевать сейчас. Конечно, она обогнала время. Она долго будет еще эталоном. Она - явление.
РГ: Есть стереотип, что Плисецкая - балерина вспышки, темперамента, стихии. А можно назвать Плисецкую балериной рассудка?
Лагунов: А как же! В первую очередь. Да, был темперамент. Но "Айседора", "Чайка" - совершенно другая категория исполнения. Или "Умирающий лебедь". В исполнении Плисецкой это же абсолютно новое явление в искусстве, потому что помимо уникальной красоты у нее номер выстроен, там есть точная драматургия: выхода, когда она садится на пол, когда хочет взять последний глоток воды, набирает этот глоток воды, хочет подняться последний раз - и у нее ничего не получается. Можно, конечно, сразу сесть - я видел такое в ленинградском варианте. Но тогда ничего не происходит - надо сесть вовремя, чтобы номер получил правильное развитие: начало, развитие, кульминацию, конец - как рассказ Пушкина. В миниатюре должно быть выстроено не только эмоциональное состояние, но и сюжет, и форма - обязательно. Вот у Плисецкой получилась идеальная форма в "Умирающем лебеде".
РГ: Почему же тогда борьба сопровождала ее появление в роли Джульетты?
Лагунов: Это было время долгих раздумий, уходить или не уходить на пенсию Галине Сергеевне Улановой. Легенда Галины Сергеевны еще была жива. Она была единственной для всей страны Джульеттой. И для руководства нашей страны, что особенно важно. Трудно было не только Плисецкой, но и другим исполнительницам войти в спектакль, который воспринимался улановским.
РГ: А вы видели репетиции "Жизели", которую Плисецкая так и не танцевала?
Лагунов: Я был свидетелем одной репетиции Леонида Михайловича Лавровского с Плисецкой. Это, по-моему, был 1961 год. Всегда, когда возникают вопросы, можно ли человеку танцевать тот или иной спектакль, я всегда говорю - нужно. Если это талантливый человек, это нужно для развития. Мне лично жаль, что Плисецкая не станцевала Жизель, потому что она очень талантливый человек и ее возможности позволяли станцевать это. Но, видимо, Леонид Михайлович посмотрел на это иначе. Но Майе Михайловне пришлось воевать за каждый свой спектакль. Известна ее фраза: "Я отдыхала только на сцене".
РГ: А как труппа отнеслась к тому, что Плисецкая привела в Большой театр Ролана Пети, Мориса Бежара, ведь даже сейчас, тридцать пять лет спустя, споры о том, нужна ли нам западная хореография, не окончены?
Лагунов: Да, она была первая, и, если бы не ее энергия, они бы здесь не появились. Плисецкая сама говорила: "Талант пробьет дорогу себе всегда. Правда, если он имеет термоядерный заряд". Вот она этим зарядом обладала. Это она показала, что нужно работать с западными балетмейстерами. Первой была "Кармен-сюита", которая давалась с очень большим трудом. Помогло только одно: то, что Альберто Алонсо был балетмейстером с братской Кубы. Иначе ей не дали бы, настолько хореография казалась чуждой, революционной. А нам это очень нравилось, потому что было новое. Я не один раз спрашивал, как ей давался Бежар, потому что "Леда и Лебедь", например, это трудная работа по стилистике, гораздо сложнее "Гибели розы" Ролана Пети, а ей было за 50 уже. А она отвечала: "Ой, когда я с Бежаром работаю, я наслаждаюсь - у меня все получается". Она обладает настолько крупной индивидуальностью, что, видимо, подчиняла себе и Бежара, и движение, которое исполняла. Это, конечно, дар от Бога - настолько чувствовать движение. У меня до сих пор перед глазами они с Хорхе Донном в "Леде и Лебеде" - царственные, совершенно необычные. Труппой Большого театра это принималось замечательно. Конечно, пробивала это она, мешали все, но не труппа. Плисецкую все же очень любили. Она по таланту стояла над всеми, и тут вопросов не возникало. Другое дело, что Юрий Николаевич Григорович, женившись, стал ради жены оттеснять эту великую балерину. Но Майя Михайловна умела это преодолеть. У нее взрывной характер, но она умела выдержать удар.
РГ: Взорваться в правильном месте?
Лагунов: Совершенно верно. Однажды она ругалась с руководством, а я проходил мимо кабинета по коридору и вижу - стоит Алексей Ермолаев и наблюдает. Он меня подозвал и говорит: "Посмотри, как Плисецкая ругается с руководством. Это истинная Зарема" - он через художественный образ увидел актрису.
РГ: Успех других артистов не вызывал в ней ревности?
Лагунов: Однажды во Франции перед ней танцевали па-де-де из "Дон Кихота" Максимова с Васильевым - изумительно, действительно эталонно. Успех фантастический! Я стою рядом с Плисецкой, которая готовится к "Умирающему лебедю". Спрашиваю: "Майя Михайловна, вас не пугает такой ошеломляющий прием Максимовой и Васильева?" - "Абсолютно нет. Во-первых, я хочу станцевать еще лучше, а во-вторых, у меня другая фамилия".
РГ: Вероятно, танцевать рядом с балериной такого масштаба было счастьем. А ежедневно работать?
Лагунов: Ее коммуникабельность и незвездность просто поражали. Она совершенно простой человек. Я видел однажды, как она пришла в рабочий буфет, взяла что-то поесть и села тут же с рабочими сцены. Они онемели.