Поделиться
"О, Русь! Чего ты хочешь от меня?" - утомленно присев на авансцене, пели по-русски в финале спектакля "Мертвые души" девять бравых латышских парней. Московская публика фестиваля "Новый европейский театр" встретила этот возглас дружным понимающим смехом.
Дело, конечно, не только в том, что этот сакральный вопрос поется от имени латышей. Прежде всего нас вопрошают сами гоголевские персонажи, превращенные Кириллом Серебренниковым в "бригаду", братков всех уровней и мастей, в начале 90-х приступивших к новому переделу "Руси".
Кажется, переехав в соседнюю Латвию, Серебренников обрел недостающую ему порой в Москве свободу и определенность театрального высказывания. Такое случается при переездах. Вот и Валерий Фокин, поставивший в Александринке "Гамлета" (его москвичи тоже увидели на прошлой неделе в рамках фестиваля "Золотая маска"), сумел сказать о нашем времени нечто столь определенное, что оторопь берет.
Перекочевав в наше время, герои пророческой поэмы Гоголя у Серебренникова сильно помолодели, а тележные колеса сменились автомобильными шинами. Бравая труппа заезжих молодцов, одетых по последней московской моде (костюмы Кирилла Серебренникова), устраивает настоящий театр с переодеваниями и музыкальными номерами первоклассного уровня (композитор Александр Маноцков написал, кажется, свою лучшую театральную музыку, а рижские актеры с явным удовольствием распевают его арии по-русски, как в самой настоящей опере).
Несмотря на то, что сценографию к спектаклю - ограниченную со всех сторон комнату с угловатыми шкафами-гробиками - сочинил сам режиссер, она явно восходит к работе его художника Николая Симонова в спектакле "Господа Головлевы". Там тот же ужас затхлого пространства мертвецкой, из которого нет выхода. Вообще, в "Мертвых душах" излюбленные режиссером мотивы - беспощадно убегающей молодости, бессмысленного бега по кругу, ужаса старения и смерти - проявились с новой зрелой силой.
И чем энергичней играет Чичикова молодой актер Каспарас Звигулис, чем изобретательней разыгрывают Коробочку, Плюшкина, Манилова с женой и детьми другие бравые латышские актеры, тем страшней прорастает мучительная мысль спектакля: скупка мертвечины, бег по замкнутому кругу - вот удел этой молодой "братвы", занятой накоплением капитала. Правда, к середине спектакля, увлекшись исследованием ада и его дьявольских метаморфоз, режиссер точно забывает, о чем хотел сказать. Но ближе к финалу его вновь охватывает весьма определенная ярость.
Не случайно одна из самых продуманных и выразительных сцен спектакля - сцена у Плюшкина, который своих мертвых мужичков не хоронит, а аккуратно складывает на столы, прикрыв столешницами. И вот, скинув свои маскарадные костюмы, парни в последний раз приступают к микрофону, чтобы спеть свой залихватски отчаянный гимн: "Русь, чего ты хочешь от меня?". Она, конечно, не дает ответа, но не оставляет сомнений в безнадежности своего пути. И вот уже Чичиков выпрыгивает в окошко, точно Подколесин, чтобы покинуть заколдованное царство мертвых.
Спектакль "Мертвые души" стал значительным событием латвийского сезона и выдвинут в пяти номинациях на главный театральный приз страны.