Поделиться
Два "Дяди Вани", показанные на прошлой неделе в Москве, вызвали сходное чувство едва или плохо сдержанной скуки. Один из них, поставленный румынским режиссером Андреем Щербаном, давно живущим в США, был показан в рамках фестиваля "Золотая маска" (он выдвинут на премию в пяти номинациях). Другой - француза Эрика Лакаскада, поставленный в Театре Оскараса Коршуноваса (Вильнюс), привезли на фестиваль NET ("Новый европейский театр").
С первых мгновений спектакль Лакаскада не задался. И не только потому, что в слишком аскетичном пространстве Центра им. Мейерхольда, без всяких декораций, кроме длинного стола, накрытого для офисного фуршета, трудно было воспринимать чеховских персонажей. В какие только костюмы и обстоятельства не рядили их за последние сто лет - от военного советского городка в Венгрии времен "холодной войны" до латиноамериканских джунглей. И не потому, что перевод субтитрами (именно так сегодня принято переводить во всем мире) превращал театральное произведение в литературу, заставляя подслеповатых зрителей пыхтеть и щуриться, глядя на экран.
Дело было в том, что в литовском театре пьесы Чехова (Эрик Лакаскад соединил здесь сразу две - "Дядю Ваню" и "Лешего"), идущие под песенку Саймона и Гарфункеля, точно вернулись в дочеховскую эпоху, в дни провала "Чайки" в Александринке. Длинная прелюдия, когда, стоя вокруг накрытого для фуршета стола, герои двух чеховских пьес празднуют день рождения Желтухина, ведет нас к тому типу театрального диалога, который Чехов как раз таки и пытался разрушить. Здесь все говорят хоть и нетемпераментно, но зато совершенно всерьез, здесь между репликами персонажей нет той волшебной дистанции, которая наполняет слова дополнительным, полным юмора или тревоги смыслом. Здесь актер, играющий Серебрякова, совершенно серьезно сокрушается о его подагре, а потом забывает о больном колене, в страсти сажая на него Елену Андреевну.
Здесь Елена Андреевна понятия не имеет о том, что такое дива, напротив, горбится, как подросток, и по-детски выясняет отношения с Соней. Здесь сам дядя Ваня этаким бедным клерком ходит по сцене. И не то чтобы от актеров, но прежде всего от режиссера не исходит то странное, мучительно-безнадежное и полное стоицизма, облеченное в юмор и приправленное трезвостью, исполненное поэзии и тлена наваждение, которое и есть Чехов.
И никакая песенка Саймона и Гарфункеля, звучащая на протяжении спектакля, и никакие иные новации Лакаскада не могут превратить офисных клерков в полноценных чеховских персонажей. Возможно, так прямо играли Чехова еще только в 60-е годы с их романтическим пафосом молодых преобразователей жизни. Но какой смысл играть так Чехова сегодня?