Поделиться
"Толстые" журналы необходимы России для воссоздания единого культурного пространства, уверен Яков Гордин. И он знает, что говорит, ведь уже восемнадцать лет возглавляет старейший литературный журнал страны.
Яков Гордин, кажется, сделал все, чтобы не пойти по стопам родителей - известных литераторов-пушкинистов. После школы сам пришел в военкомат, попросился служить и чуть было не остался в армии, бросил филфак, закончил курсы техников-геофизиков и уехал в Северную Якутию. Но от семейной специализации никуда не делся: его пьесы ставились в ленинградском ТЮЗе и Ленкоме, критические статьи и исторические эссе печатались в ведущих литературных журналах, а количество изданных книг достигло двух десятков. Накануне юбилея вышел последний труд Якова Гордина - "Герои поражения".
Российская газета: Яков Аркадьевич, на днях прозвучала хорошая новость - город наконец выкупил квартиру, в которой жил Иосиф Бродский, чтобы создать там музей поэта. Для вас, друга и автора книги о Бродском, это должно быть хорошим подарком ко дню рождения.
Яков Гордин: Не совсем так. Одну из комнат этой коммуналки все еще занимает пожилая дама. Но городские власти рассчитывают в ближайшее время подыскать для нее хорошую квартиру поблизости. Как только этот вопрос решится, будет уникальная возможность создать по-настоящему мемориальный музей. Ведь большинство музеев-квартир условны, это скорее фантазии на тему "как могло бы быть". Здесь же прелесть в том, что комнату Бродского можно восстановить буквально в том виде, в каком она была.
Когда мы проводили Иосифа и вернулись из аэропорта, нынешний председатель фонда создания музея Михаил Мильчик сфотографировал комнату буквально по сантиметру. Так что все зафиксировано подробнейшим образом. Сохранились и все вещи: библиотека находится в Музее Ахматовой, а мебель - стол, шкаф, кресло - я вначале увез к себе, а потом передал на хранение в Музей города. Теперь все это снова может сосредоточиться в одном месте, причем именно в том виде, как было при Иосифе.
РГ: А нужен ли вообще такой музей? Помнится, сам Бродский опасался приезжать в Петербург как знаменитость.
Гордин: Нужен. Это будет не просто мемориал, но еще и культурный центр, музей советского быта, нон-конформизма 1950-60-х годов. Собственно, мемориальное пространство - это одна комната Иосифа. А ведь там большая коммунальная квартира, которая может стать местом, где будут проводиться литературные встречи, поэтические вечера, чтение мемуаров…
РГ: Кстати, в своей статье "Осторожно, мемуары" вы довольно жестко отзываетесь о некоторых воспоминаниях.
Гордин: Бывают совершенно безумные сочинители. Например, когда воспоминатель рассказывает, что мать Бродского была майором "Смерш" и, возможно, допрашивала Солженицына. Это ж надо было такое придумать о Марии Моисеевне! Истоки этой чуши мне понятны. После эвакуации из блокадного Ленинграда она работала вольнонаемной в лагере для немецких военнопленных - кем-то вроде бухгалтера. Вот и весь "Смерш".
РГ: Так стоит ли вообще верить нынешним мемуарам?
Гордин: Однозначного ответа нет. Бывают очень дельные мемуары, и "Звезда" их регулярно печатает. Например, воспоминания Людмилы Миклашевской, уже давно умершей. Она родилась в Одессе в конце XIX века, во время революции молоденькой женщиной оказалась в Петрограде и попала в замечательный для будущего мемуариста круг. Она бывала у Горького, дружила с "Серапионовыми братьями", за ней ухаживали Зощенко и Катаев. Потом вышла замуж за молодого профессора - хорошего историка с неудачной фамилией Троцкий. После убийства Кирова его арестовали и расстреляли, а ее как жену врага народа забрали, и семнадцать лет она провела в ссылке. Единственный человек, который с ней переписывался в эти годы, был Зощенко. И там, в Архангельской области, местный опер даже завел на него дело как на человека, который поддерживает связь с ссыльной. Людмила Павловна выжила, вернулась и всю оставшуюся жизнь провела в узенькой комнатке на Шпалерной, пенсия была крохотной, поэтому она зарабатывала машинописью. Собственно, так мы и познакомились. К счастью, я уговорил ее написать воспоминания. Заканчивала она их, диктуя, когда уже умирала. Эти мемуары вышли в книге "Чему свидетели мы были" вместе с послевоенными воспоминаниями писательницы Нины Катерли.
А в той моей статье речь идет в основном о нашем некогда близком приятеле Диме Бобышеве - одном из "ахматовской четверки". К огромному сожалению, в своих мемуарах он написал слишком много неправды. Увы, многие не могут простить Бродскому его славы, того, что именно он стал Нобелевским лауреатом.
РГ: А как вы думаете, кто из русских писателей нашего времени достоин Нобелевской премии?
Гордин: На мой взгляд и на мой вкус, есть два больших поэта. Это Бродский и Кушнер. Последняя книга Александра Семеновича просто прекрасна. Да, вот его я бы, пожалуй, выдвинул на Нобелевскую премию. Думаю, что в свое время можно было бы предложить и Беллу Ахмадулину, она была совершенно уникальной - как личность, как облик, как голос, как стихи, как неповторимое литературное явление.
Есть такая премия - "Поэт", учрежденная РАО "ЕЭС России" (очень полезный пример поддержки культуры бизнесом). Как и Нобелевская, она вручается за совокупность заслуг. С 2005 года эту премию уже получили несколько незаурядных поэтов. Я имею удовольствие входить в жюри, и, вы знаете, с каждым годом определить лауреата становится все сложнее. Талантливых поэтов разного возраста немало, но пока не видно ни Пастернака, ни Мандельштама, ни Заболоцкого. Возможно, следующие поколения посмотрят на наших современников иначе, но, думаю, мы сейчас находимся на спаде культурной синусоиды.
РГ: С прозой та же ситуация?
Гордин: С прозой еще хуже. Есть хорошие книги, талантливые писатели, но на Нобелевскую я бы точно никого не выдвинул. Русская проза сейчас в некоторой яме. Впрочем, в этом нет ничего страшного. Подобный провал был в последних десятилетиях XIX века. А потом накопился потенциал, сработала энергия исторического слома - и появились Чехов, Бунин, Куприн, проза ожила...
РГ: И здесь велика роль литературных журналов. Ведь открытие новых имен - одна из главных ваших задач. Что может послужить молодому неизвестному литератору входным билетом в "Звезду"?
Гордин: Главное - должно быть интересно и талантливо. Мы, конечно, публиковали людей с репутацией: у нас печатал последние части "Красного колеса" Александр Солженицын, наш постоянный наш автор по сию пору - Андрей Битов. Но мы были бы безумны, если б мерили таким уровнем - ах, нет, это не "Доктор Живаго". На страницах "Звезды" выходит проза разная, но плохая - никогда.
Из публикующихся у нас молодых авторов очень талантливый человек - Лена Чижова, лауреат "Русского Букера 2009". Теперь она звезда мирового порядка, и я очень за нее рад. А сейчас мы публикуем серию прекрасных, умных очерков Владимира Кавторина под названием "90-е - лихие или великие?". Мне, знаете ли, страшно надоела эта бессмысленная формулировка "лихие 90-е".
РГ: Неужели и правда великие?
Гордин: Великие. На мой взгляд, значение 90-х годов в том, что впервые за обозримую с петровских времен историю Россия получила возможность проявить себя такой, какая она есть. Все время - и при самодержавии, и при советской власти, жизнь формировала жесткая система. В 90-х годах власть была слабой, но в этом было свое большое значение. Самопознание, некое самостояние общества - вот главный смысл тех годов.
И, что еще чрезвычайно важно, общество проявило себя разумно, сообразив, что насилие не решает проблему. Ведь когда в 1917 году страна переходила из одной формации в другую, это кончилось гражданской войной. В 1990-х же, несмотря на все существовавшие антогонизмы, войны не получилось - подавляющее большинство этого не хотело.
Худо-бедно выстроилась экономика, появилась частная собственность, и это замечательно. Что же касается социальной справедливости, то каково общественное сознание, с которым мы вышли из советского периода, такова и приватизация. Начальный капитал часто создавался рекетом, что, конечно, отвратительно. Но давайте вспомним, кем были рекетиры? На 99 процентов это советские спортсмены, воспитанники ленинского комсомола. Не гангстеры из Америки, а наши боксеры и троеборцы стали движущей силой бандитского первоначального накопления. На кого жалуемся-то?
РГ: На рубеже тех же сумбурных 90-х у журнала "Звезда" был рекордный тираж в 320 тысяч, больше нынешнего в сто раз. Парадокс?
Гордин: Дело в том, что тогда, в перестройку толстые журналы почувствовали себя раскрепощенными и стали активно печатать то, что раньше было нельзя. Помните, наверное, "Белые одежды" в Неве - о, с каким трудом редактор Никольский пробивал их публикацию! А "Звездой" тогда руководил Георгий Холопов, такой среднего уровня писатель, очень добрый, мягкий, но абсолютно советский человек. Он не верил, что происходящее надолго и, вероятно, ждал, что, мол, кончится это безобразие, всем дадут по шапке, а его журнал будет на коне как единственный проявивший принципиальность. Тянулось это до тех пор, пока пришедший в отчаяние коллектив не опубликовал в "Известиях" открытое письмо по этому поводу. Был скандал, Холопову пришлось уйти, и "Звезда" стала первым журналом, главного редактора которого - Геннадия Николаева - выбрали на общем писательском собрании. И вот тут все изменилось. Мы задействовали свои связи с эмигрантами и стали публиковать потрясающих авторов: отца Сергия Булгакова, Солженицына, Бродского, Довлатова… Но потом наступил 1991 год с его реформами и рухнувшей финансовой системой. Из-за инфляции полученных на годовую подписку денег хватало максимум на два номера. Спасибо Егору Гайдару, который нашел возможность субсидировать тогда все толстые журналы и тем самым спас их. Подписка, конечно, резко сократилась - у людей просто не было денег.
РГ: Но ведь потом деньги у потенциальных читателей появились, а тираж так и не вырос.
Гордин: Это очень любопытный момент, в котором я никак не могу разобраться. 90 процентов подписчиков всех толстых журналов - библиотеки. Индивидуальных - очень мало. И дело тут не в отсутствии интереса, ведь в библиотеках за журналом стоят очереди. Бывает, встретишься с человеком финансово вполне благополучным: "Ах, журнал еще выходит? А ведь я всегда был подписчиком". Или попадет этот человек в редакцию, схватит журнал и давай листать: "Надо же, сколько интересного". И на этом все заканчивается. Что-то щелкнуло - и произошло отторжение от института подписки. Почему? Это вопрос для социального психолога.
РГ: "Звезда" выходит с 1924 года. Изменилась ли за это время функция журнала?
Гордин: Есть такое понятие - единое культурное пространство. У нас оно разрушено. Я это увидел, поездив по нашей провинции - там люди имеют очень приблизительное представление о процессах, которые происходят в центре. Так вот, с XIX века Россию культурно объединяли толстые журналы. Пушкинский "Современник" читали и в Кяхте, и в Остзейских губерниях. И сегодня единственный способ восстановить разрушенное культурное пространство - это толстые литературные журналы в библиотеках. Особенно в школьных. Ведь учителя-гуманитарии находятся в самом тяжелом положении. Однажды на Псковщине меня пригласили в сельскую школу. Там ко мне подошли две милые учительницы литературы: "Яков Аркадьевич, назовите нам хотя бы имена современных писателей, мы же не знаем никого". При том, что в 23 километрах, в районном центре, в виде исключения имеется очень неплохой книжный магазин. Но все равно это не дает представления о литературном процессе.
РГ: Интернета недостаточно?
Гордин: Интернет - хаос. Там нет путеводных направлений. Журнал же - это микрокосм, сгусток культурного процесса. Получая журнал, человек видит в нем современную прозу, поэзию, эссеистику, публицистику, очерки, критику, обзоры - все то, что дает представление о культурном процессе и объединяет людей. Недаром именно в России сохранилась традиция толстых журналов. В Европе-то их уже давно нет, кончились еще в XIX веке. Возможно, потому что там коммуникации короткие. А на российском пространстве, с его огромными расстояниями между культурными центрами без таких журналов не обойтись.
РГ: В своей последней, двадцатой по счету книге "Герои поражения" вы пишете о том, что умные и логичные люди зачастую уступают людям хаоса. Откуда взялась эта тема?
Гордин: Как и все остальные - из конкретного исторического материала. Конечно, было бы очень соблазнительно придумать концепцию, а потом облепить ее фактами, но это не мой путь. Исторический процесс сам по себе состоит исключительно из человеческих поступков и ни из чего больше. Один из ярких примеров - столкновение Ленина как носителя политического абсурда и сопротивлявшегося ему Керенского. Весьма дельный русский философ Федор Степун хорошо описал их выступления на Съезде Советов. Речь Ленина тогда представляла собой дикую нелепицу, Керенский же был четок, последователен и логичен. Однако сильное впечатление произвело именно выступление Ленина, потому что он тонко как никто другой ощущал движение стихии - в 1917 году именно это, а не умение выстроить логическую схему, было залогом победы. Демократы безуспешно пытались навязать хаосу разумные правила, большевики же этот хаос оседлали. В ситуации разлома, революции если логика и срабатывает, то это логика безумия.
РГ: О чем будет двадцать первая книга?
Гордин: Она будет называться "Русский человек и Кавказ". Кроме того, я заканчиваю книгу о генерале Ермолове для серии ЖЗЛ. Потом, очевидно, придется заниматься завоеванием Средней Азии - последним безумным рывком Российской империи.
Еще я хочу написать книгу "Петр и Федор" - Петр Первый и Федор Достоевский. А в качестве третьего персонажа - Владимир Ленин. Это будет труд о трансформации российской психологии от петровской революции до революции ленинской.
Не знаю только, насколько быстро это получится. Было время, когда я считал, что могу писать по книге каждые полтора года. Сейчас это не так-то просто. Но отказываться от "Петра и Федора" не хочется, очень уж давно вынашиваю этот замысел. Вот летом наберу книг, уеду в деревню - тогда и посмотрим, что из этого выйдет.