Поделиться
Премьера "Околоноля" стала едва ли не самой скандальной и ожидаемой в нынешнем театральном сезоне. Шутка ли - не успел роман, подписанный псевдонимом "Натан Дубовицкий", появиться в печати, как вокруг него сразу же начались дискуссии.
Вскоре последовала еще одна оглушительная новость: режиссер Кирилл Серебренников приступает к инсценировке романа на сцене "Табакерки". Посыпались обвинения в постыдном коллаборационизме. Сжав зубы и перетерпев "травлю", Серебренников поставил таки "Околоноля". Три дня московский бомонд, столь ядовито и цинично описанный автором романа, стекался в Камергерский. Эти внеурочные сходки (спектакль начинался то в 22.00, то в 14.00) напоминали секретные прогоны во времена ранней Таганки.
Как в гоголевском "Ревизоре" смех был главным действующим лицом пьесы, так в "Околоноля" главным героем спектакля стал именно зритель в зале.
Согласитесь, одно дело - смотреть историю страшной дьяволиады, из которой вышли все сегодняшние властные, нефтяные, книжные, кино- и телеолигархи, написанную пусть и хорошим, но просто писателем, другое - сознавать особую осведомленность.
Серебренников поставил спектакль как ключ, шифр, рамку к едва ли не всем своим предыдущим опусам. Играя вослед за автором с идеей пустого пространства, он превращает Малую сцену МХТ в пустую коробку. Несмотря на явно ощутимые уроки Таганки и сатирических эскапад Любимова, режиссер не взрывает текст, а идет за ним уважительно и осторожно. Так же, как и публика, вынужденная осторожно шагать по книжным корешкам, которыми выложен длинный коридор по дороге к сцене. Буквально попирая сотни и сотни книг: Шолохова и Горького, "Капитал" и "Сопромат" - всю бумажную классику советских библиотек, мы приближаемся к лаборатории нового алхимика, где из крови и денег, спермы и подлости, жадности и гордыни творится новый "опиум для народа", интеллектуально-криминальное чтиво.
Егор Самоходов - главный герой этого леденящего душу хоррора про нынешнюю Россию, любитель рока и Гуссерля, пиарщик и издатель, скупающий по всей стране еще не мертвые, но уже и не живые таланты, чтобы потом продать их творения по совсем иной цене олигархам и бандитам крупного пошиба, начинает свою карьеру с убийства. По просьбе своего мрачного покровителя (Владимир Качан) стреляет в его отчима, связав кровью новый союз интеллектуалов и бандитов. Он смахивает на Чичикова и Манфреда одновременно -страдающий убийца-прохиндей с романтически-зловещим ореолом. "Истории, рассказанные из мертвецкой" - так можно было бы назвать вереницу серебренниковских спектаклей и фильмов: от "Человека-подушки", где брат-писатель пишет ужастики про убийства, которые потом воплощает его больной брат, до "Господ Головлевых", "Юрьева дня", "Мертвых душ" и "Поручика Киже" с их поэтикой распада, тлена и леденящего абсурда.
Егора, интеллектуала, любителя загадочных текстов Джона Донна и Михаила Шолохова (смайлик) играет Анатолий Белый, тот самый, что сыграл брата-писателя в "Человеке-подушке". Но, кажется, что чем дальше, тем сильней совсем иной образ выступает из вязкой тени сплошного цитирования - это, разумеется, Гамлет, отчаянный Принц, желавший побороть море бед ударами клинка. Его знаменитый монолог об актерах и о своем бездействии здесь приурочен к кульминационному моменту: Егор должен решить, убивать ему или не убивать (не старика, нет - старика он убил без раздумий и потом еще множество других лиц помоложе) - убивать ли ему тех, кто накачал его возлюбленную, Плаксу (Паулина Андреева), наркотиками, сделав порнозвездой "арт-хауса". Этот новоявленный Гамлет, в отличие от того, рефлексирует, стоя уже по горло в крови. Он, как и Чичиков в рижском спектакле Серебренникова, самый страшный, но и самый лучший из всех. Ему дано увидеть распад. И прокричать свое "верую, ибо абсурдно": насквозь коррумпированная, сращенная с бандитами власть все же единственное, что нас спасает. Без нее -хаос и небытие.
Садист-кинорежиссер, где-то на Кавказе снимающий "Гамлета" в натуралистическом формате, по-настоящему убивая всех, кому положено быть убитыми в пьесе Шекспира, поет арию Гения холода из оперы Перселла "Король Артур" (Павел Салиман-Владимиров): Let me freeze again to death (буквально - дай мне вновь вмерзнуть в смерть).
Отблески адского леденящего огня вспыхивают на экране, звучит страшная ария Перселла и по размытой кладбищенской дороге ползет Егор к живительному источнику. Уж не с покаянием ли? Уж не в надежде ли на очищение?