"Сюда нельзя, вам нужна другая улица, сегодня в Венеции практически везде одностороннее движение". Две молодые женщины в полицейской форме преградили путь Александру Авдееву, министру культуры России, и автору этих строк не потому, что не узнали нас (а они, действительно, нас не узнали, потому что и не знали никогда), и не потому, что ни на министре, ни на мне не было проблескового маячка, "мигалки" (он ее не берет за границу, а у меня ее просто нет), а потому, что нам при любых стараниях было не ввинтиться в людской поток, движущийся в сторону площади Святого Марка.
Tем, кто занимается теоретизированием по поводу образования пробок в городах, надо один раз побывать в Венеции в дни карнавала, чтобы понять самую простую истину: пробки возникают, когда число участников движения значительно превосходит площади городских артерий. То есть дело не столько в направлении движения, сколько в том, что строя жилье, не думают о том, как к нему можно добраться. Впрочем, в Венеции всегда есть возможность выбраться из потока перемещающихся пешком туристов и пересесть на водное такси или на городской водный автобус. Это, безусловно, удобнее и быстрее, но не так интересно - нет ощущения праздника, рождающего дружелюбную людскую сутолоку. Люди все-таки не машины.
И пробираясь в толпе, плечом к плечу, невежливо порой наступая на подолы дамских платьев восемнадцатого и девятнадцатого веков, ударяясь о мечи и шпаги мужчин, среди маскарадных масок, в которых можно было узнать, а точнее - не узнать, персонажей вымышленных и житейских историй, которые разворачивались за десять тысячелетий более или менее осмысленного человеческого бытия, мы потеряли способность обсуждать российские и итальянские политические новости, равно, как новости других стран, включая Ливию, не говоря уже обо всем остальном на свете. Боюсь, что нас уже не волновала даже нужная нам улица с односторонним движением, - мы словно растворились в веселой и праздничной толпе, которая в восьмой день Венецианского карнавала, накануне русского Прощеного воскресенья, радовалась солнцу, морскому ветру и празднику преображения рода человеческого, который, как считают итальянцы, берет начало с Римских Сатурналий, а на самом деле - и того раньше. Не только в Римской империи были специально отведенные дни в году, когда рабы не просто прикидывались господами, но и могли безнаказанно поносить своих хозяев, которые должны были это покорно сносить.
Самое пошлое,что могло прийти в голову в разноцветной венецианской толпе, это знаменитые шекспировские строки о том, что весь мир - театр. Потому, что здесь не лицедействовали, но жили. Жили игрой, которая сама по себе была бытием - более подлинным, чем не игра. Конечно, на память приходило воспоминание доктора Дорна из чеховской "Чайки" о толпе на генуэзской набережной, где он словно растворился в некоей мировой душе, напомнившей ему персонажа Нины Заречной из деревенского спектакля Треплева. Но та мировая душа была холодна и угрожающе трагична, одинока во множественности. Толпа венецианского карнавала не требовала самоотречения или аскезы, она вообще ничего не требовала и ни к чему не принуждала. Она демонстрировала бескорыстие игры взрослых людей, которые вырывались на волю из плена своей предсказуемой взрослости и становились не то чтобы легкомысленными детьми, но своего рода "играющими душами" (есть такой термин в итальянском театре), которые свободны от рутинной прописи повседневности.
Существует немало теорий происхождения культуры (в том числе и культуры художественной), но все они так или иначе согласны в том, что важнейшим ее элементом является дополнение материальной реальности идеальным образом, устраняющим прямолинейный физиологизм воздействия одного человека на другого. Превращение грубой материи в ее символ, если угодно. Здесь легко приводить примеры, их бесконечное множество. Ограничусь самым простым: поношение лучше войны. Это когда-то более изящно сформулировал Зигмунд Фрейд, заметив, что в тот момент, когда человек вместо того, чтобы кинуть камень в обидчика или наброситься на него с кулаками, попросту обматерил его, - человечество сделало огромный шаг в своем культурном развитии. Откройте классическую книгу М.М. Бахтина о Франсуа Рабле, где площадная, смеховая культура человечества раскрыта в ее праздничном величии, - и вы убедитесь насколько плоско и уныло мы размышляем сегодня о фундаментальных основах нашей вполне короткой жизни.
Сегодня чаще пишут о Венецианском карнавале как о некоем индустриальном проекте, подсчитывая количество мест в отелях, заработки рестораторов и гандольеров, выручку портных и продавцов бижутерии, доходы туристических агентств, транспортных компаний и даже воров-карманников. Туристы - единственная серьезная статья дохода этого города. При том, что в исторической части Венеции живет чуть больше пятидесяти тысяч человек, количество любопытствующих приезжих ежегодно достигает двадцати четырех миллионов. Нередко слышишь, что венецианцы терпеть не могут туристов, которые отравляют им жизнь. Но они понимают, что без туристов здесь не было бы вообще никакой жизни, так как этот великий маленький город требует огромных средств, чтобы сохранить себя не только как историческое воспоминание, но как неповторимую, привлекательную и необходимую культурную среду. Приезжих можно любить или ненавидеть, но венецианцы знают, как высоко ценится ощутимая искренность общения, даже если она является частью индустриального проекта.
И, безусловно, не случайно в венецианском университете "Ка Фоскари" студенты могут выбрать для изучения один или несколько из сорока языков. Это не только академический интерес - кого только ни встретишь в венецианских улочках и на морских просторах, от скандинавов до японцев. И каждому нужна помощь гида и переводчика. И, разумеется, были все основания для того, что именно в "Ка Фоскари" много лет назад была учреждена кафедра русского языка и русского искусства. И для того, чтобы в минувшее воскресенье учредить в этом университете Центр по изучению русской культуры при участии российского Фонда социально-культурных инициатив под патронатом С.В. Медведевой.
Достаточно прийти на кладбище Сан-Микеле, где покоятся столь дорогие нам соотечественники - от княгини Трубецкой, урожденной Мусиной-Пушкиной, и Сергея Дягилева до Иосифа Бродского и Петра Вайля, - чтобы пережить заново магический плен этого города-праздника, который привел их сюда и так и не отпустил к родным пенатам. Русская Венеция - грустная и возвышенная тема, которая не исчезает даже в карнавальных огнях и залихватской музыке, рвущейся в лозоревые средиземноморские небеса.
Венецианцы помнят, как в конце XVIII столетия великий сказочник Гоцци победил великого реалиста Гольдони, заново обворожив зрителей волшебством карнавального вымысла. Помнят и щемящую, чеховскую интонацию спектакля миланца Джорджо Стрелера "Последний день карнавала", герои которого должны покинуть праздник и вернуться в драму повседневного существования. Чтобы ее познать, можно не ездить в Венецию.