Поделиться
Монополизм "Золотой маски", распространившей свои интересы на все эстетические и географические территории современного театра, может вызывать одновременно самые разные чувства.
С одной стороны, налицо явный "передоз". Спектакли из Армении, Украины, Израиля, Молдовы, Латвии, Литвы, Узбекистана соседствуют с польскими и, конечно же, российскими. Счет идет на сотни. С другой - в этом диком котле, где конкурсная программа давно уже сильно потеснена внеконкурсной, завариваются сюжеты, развязки которых неведомы.
Проект "Новая пьеса", стартовавший в рамках "Маски Плюс", уже успел поразить зрителей несколькими проектами. Среди них прежде всего пьеса минчанина Павла Пряжко "Запертая дверь", которую поставил Дмитрий Волкострелов в петербургской лаборатории "On. Театр". Кстати, в рамках той же "Новой пьесы" представлена и другая пьеса Пряжко "Поле" в постановке Филиппа Григоряна ("Школа современной пьесы"). В "Запертой двери" Пряжко, кажется, достиг "нулевой степени письма". Чеховский принцип пьесы, где люди только едят, пьют и говорят, здесь доведен до совершенства. Его герои, пренебрежительно называемые "офисным планктоном", играют в компьютерные игры, ходят за печеньем в магазин, болтают ни о чем, а в это время... ничего не совершается. Или совершается... кино. Дмитрий Волкострелов предлагает нам "снятую" на пленку жизнь, которая разворачивается в большом торговом центре - там назначают встречи, пьют кофе, спешат назад в офис. Неизвлекаемый смысл, герметичность для любого вторжения со стороны "больших нарративов" - ничего, в чем можно было бы заметить движение идей или людей. Такое уже пытался проделать Михаил Угаров в пьесе Пряжко "Жизнь прекрасна".
Но здесь еще более решительный шаг к театру вне интерпретаций, буквально - к театру "за закрытой дверью". У Волкострелова дверной проем отделяет публику и актеров символической рамкой - это все, что осталось от знаменитой "четвертой стены". Ремарка, которая повторяется в пьесе непрестанно, - "и ни о чем не думает" - не столько негативный образ современного человека, сколько описание своеобразного эскапизма, бегства от всех сетей цивилизации. "Ни о чем не думает" - это не только "ничего не хочет" или "лишен воли к жизни", но и отказ от трансляции чужих слов.
"Ноль высказывания", которое осуществляет здесь Пряжко, это не их, персонажей, "ноль" - это тот "ноль", от которого автор отсчитывает новую театральную вселенную. В этом смысле он определенно не около, но в самом центре нуля. Разумеется, кто хочет, тот найдет в пьесе фиксацию отчужденности, одиночества, аутизма молодого поколения.
Но тот режиссерский "ноль", который предложил Дмитрий Волкострелов, отказавшись от всякой интерпретационной интонации и "мускулистости", идеально передает статус этого текста: эти люди - на Луне, их не догонит ни Русь, ни Беларусь. Убежав от себя самих, они заодно убежали и от тех, кто их непрестанно улавливает в свои "сети". Неуловимые, они ускользают от любых "интерпретационных" сетей и становятся зачинателями новой цивилизации.
В сравнении с пьесой Павла Пряжко пьеса Дороты Масловской "У нас все хорошо" - пример мускулистого, "хорошо сделанного" текста. Пронизанный "чужими" словами, нашпигованный травестиврованной политикой и осмеянной идеологией, этот текст подействовал вдохновляюще на драматургов "новодрамовского" круга. Яжина поставил его в театре TR Варшава именно с "нулевой степенью" игры. Сухая, легкая, "аутичная" интонация его актеров, стоящих, как на концерте, в стерильном пространстве сцены, давала возможность тексту взлететь, обнаружив убийственный критический потенциал. Ни много ни мало драматург бросает вызов своей стране, говоря устами юной героини, что поляков больше нет, что они - затертое племя на пространствах Европы, между Германией, Россией и вожделенной Америкой.
Георг Жено, поставивший пьесу Масловской в Саратовском ТЮЗе, оказался - несмотря на свой немецкий бэкграунд - человеком сентиментальной российской культуры. Очеловечив пьесу, заставив сочувствовать ее персонажам (Девочке - А. Бескровной, восхитительной Старушке - Л. Кочневой, Режиссеру-телевизору - А. Чернышеву), он двинул нас к привычным психологическим схемам. Парадоксальный, абсурдистский текст Масловской, от этого и выиграл, и проиграл. Выиграл, потому что в принципе сделался доступным для саратовских зрителей, с огромным энтузиазмом воспринявших его непростые послания. Проиграл, потому что не обнаружил перед нами новое качество, а именно - статус персонажа, уже ничего общего с психологизмом не имеющего, потерявшего личную и историческую перспективу, живущего в конце истории.