Восемь лет режиссер Владимир Фокин снимал "Дом для богатых" по сценарию Анатолия Гребнева. И еще полтора года фильм ждал, чтобы его увидела публика. В 2000 году некоторое время шел в единственном маленьком московском кинотеатре. Потом ухнул в "черную дыру" забвения. Хотя это хороший фильм. Просто цензура денег работает эффективнее цензуры советского застоя.
На примере этого фильма хорошо видны особенности национального кинопроизводства. Годами мастера, золотой фонд нации, ищут денег на картину. Съемки зависают на месяцы, на годы, и, если удается сохранить единство настроений, ритмов и атмосферы, это подвиг. Все работают на энтузиазме, все в долгах как в шелках, разумеется, если это не изделие богатого телеканала. Но вот фильм готов, отпечатан в единственной копии, и его везут на фестиваль в Сочи, где, разморенные пляжем, в зал приходят критики. У них настроение охотника: прямо в руки падает жертва, открытая всем выстрелам, безответная. Авторы пьют валерьянку не потому что мнение собравшихся им важно, а потому, что это, возможно, единственный случай, когда картину кто-то видит.
Так произошло с "Домом для богатых". Критика отбарабанила ей свою обычную пляску смерти, коллеги дали сценарию Гребнева "Нику", и фильм исчез. Картина, где через жизнь одного московского дома проходит полуторавековая судьба России, до зрителей не дошла. Фестиваль "Дубль дв@" хочет исправить несправедливость.
Фильм Владимира Фокина не пытается походить на модное кино - американское, корейское или датское. Поэтому в нем нет печати провинциализма. Зато есть атмосфера, какую мы привыкли связывать с русской киношколой: тонкий, лиричный, чувственный импрессионизм "Попрыгуньи", "Дамы с собачкой", "Рабы любви" или "Июльского дождя".
1857 год, Москва златоглавая, перезвонная, хрустальная, собольи воротники, дворники с бляхами, обрывки музыки, отблески ушедшего быта. И старинный особняк, который доживет до наших дней. Начало слишком медлительно: нужно привыкнуть к этому дому, ощутить его ауру, как говорит его хозяин, мистический дух. Потом со стен дома сдерут позолоту, в них будут меняться жильцы, над ними будут реять вихри враждебные, и все охранки российско-советской истории будут их простукивать в поисках диссидентских бумаг. Стены и вещи прочнее людей, и они в этом фильме - рассказчики. Тени, которые в них бродят, снова проживут свои жизни. Жизнь как спичка: вспыхнула - погасла. Остается свет или копоть.
Это сильный прием. Авторы хотят разбудить историческую память и вводят в действие культурный контекст времени - им нужны социальные знаки и литературные типы, их дом словно населен героями Сухово-Кобылина, Тургенева, Достоевского, Булгакова; народоволец у Сергея Виноградова похож на молодого Горького. Поток ассоциаций управляется виртуозно: не переходит в прямые заимствования, а обозначает вехи нашей истории. Этот дом зовут Россией, и мы легко пересекаем границы веков: только что к воротам подъехал белый "Мерседес" - и вот уже у подъезда ждет извозчик.
Фильм сложен как миф, и это здесь важно: речь - о ментальности русской интеллигенции. Она печется о всеобщем благе, ради чего отказывает в счастье себе и другим ("Моя жизнь не принадлежит мне", - объясняет разночинец любимой женщине и пускает под откос обе жизни). Одержимая высокой идеей, она ненавидит власть, к власти рвется и от власти гибнет. Перед нами дом-метафора: всей нашей огромной коммуналке нельзя пожить спокойно, и для себя, ее все время перестраивают, продают и покупают, ломают стены и устои. Это мы сами отрекаемся от прошлого и даже от собственной жизни ради абстракций, вечно сверлящих наши мозги.
Поэтому каждая эпоха - на грани новой революции, безумных надежд, перемен и перелома через коленку, чтобы через век бурлений и борений вернуться к нулевой отметке. Только теперь уже не проигравшийся аристократ спустит родовое имение в карты, а случайно вознесенный к богатству новорусский интеллигент, звезда массмедиа, подомнет старый дом под себя, вернет ему прежнюю роскошь. И уже ясно, что скоро все пойдет сначала. В роли телевизионного шоумена Валентин Гафт эпичен, как Воланд: новый хозяин жизни, он добыл этот статус, успешно продав идеалы, из которых шоу-бизнес сделал ходовой товар. Но и без идеалов ему непривычно, неуютно, одиноко, плохо, и он сидит в ампирном кресле вконец опустошенный.
Это - кино, о каком в перестрелке сериалов мы уже забыли. В нем есть культура мышления и кинематографических профессий, одухотворенная работа оператора Вадима Алисова, ностальгичная музыка Владимира Дашкевича. Сильный образ дома-эпохи создали художники Людмила Кусакова и Михаил Карташов, и мы давно не видели такой глубокой и проникновенной игры отличных актеров. Самая фантасмагорическая и знаковая находка - персонаж, которого назвали вечным Серафимом: он во все времена одинаков, только дворницкий фартук сменится кителем очередного Швондера. Он - подлец и доносчик, соглядатай и ретивый слуга любой власти. Его блестяще играет Юрий Степанов.
Такое кино адресовано не тусовке, а обществу - в этом проблема его взаимоотношений с критикой и, если хотите, его упрямая старомодность. Увидит ли такое кино адресат - один из вопросов нашего выздоровления.