Поделиться
После неудачи в прокате фильма "Утомленные солнцем-2. Предстояние" Никита Михалков объяснял, что "Предстояние" и "Цитадель" неотрывны, как вилка и розетка: чтобы пошел ток, нужно их соединить. Спустя год вышла и "Цитадель", и она ответила на многие вопросы.
Окончательно прояснился жанр киноэпопеи, размахнувшейся в производстве на полтора десятилетия. Оскароносный фильм 1994 года был драмой и завершался смертью главных героев. "Предстояние" озадачило воскрешением Мити, на наших глазах вскрывшего себе вены, и расстрелянного комдива Котова. Действие легко покатилось дальше, словно бы никто не умирал - повеяло фольклорными мотивами о воде живой и мертвой. Если первый фильм был отмечен фирменным умением Михалкова создать атмосферу живую, мерцающую, чувственную, то в "Предстоянии" возникли приметы Чуда. Чудо не требует атмосферы - оно требует веры. Появились мистические беседы Нади с рогатой миной. Мина выполняла двойную роль спасительницы и несущей возмездие. Но были еще и сильно сделанные сцены с посланными на гибель кремлевскими курсантами, с героем Евгения Миронова, поэтическая символика перемежалась кинематографической прозой.
"Цитадель" от прозы окончательно освободилась, стала символистской сказкой. В сказке актриса Дапкунайте спокойно может превратиться в актрису Толстоганову. Там всегда есть абсолютный злодей - в данном случае засевший в Кремле Сталин, рыжий и подчеркнуто конопатый (Максим Суханов). Там герои если и умирают, то временно, и непременно к общему ликованию воскресают.
Фильм делится на три акта. В первом Митя ищет среди штрафбатовского люда опального комдива Котова. Идет мазохистская сцена в леске, куда Митя везет Котова, омывается в реке перед смертью и дает ему пистолет в надежде получить справедливое возмездие. Предатель и карьерист, он здесь герой, его мучает совесть, и жизнь ему уже безразлична: "Не образумлюсь, виноват…" - в манере игры Олега Меньшикова слышны нотки Чацкого, умницы и резонера. Во втором акте Котов с Митей попадают на ту самую номенклатурную, полную семейного счастья дачу, где мы их встретили семнадцать лет назад. Но комдива там не ждут: бывшая жена, по-видимому, успела бросить и коварного Митю - нашла нового мужа, безвольного уклониста от фронта (Владимир Ильин). На даче разворачиваются события истерически бурные, они завершаются общим бегством в никуда, Котов остается один.
Наконец, третий акт: Сталин иезуитски объясняет комдиву революционную целесообразность его ареста и освобождения. Теперь Котов нужен родине: ему поручено взять вражескую цитадель, послав на смерть музыкантов и прочих тыловых крыс. Начинается ключевая сцена гениального озарения героя: безоружный люд, следуя за Котовым, идет на ощетиненную оружием цитадель, имея в руках только дубины и гармонь, - от самого явления свежеструганных дубин мы понимаем, что назревает главное Чудо. Проясняется ведущая идея автора, обильно населившего картину разнообразными насекомыми: комары барражируют над воинством, героев настойчиво преследует белый, как ангел, мотылек. А последний удар врагу нанесет паук: перекроет визир фашистскому снайперу, и тот, высунувшись, получит пулю в лоб. И события развернутся как у Маршака: лошадь захромала - командир убит - конница разбита - армия бежит… Искра подожжет нотную бумагу снайпера-меломана, огонь охватит бункер, и цитадель без участия рук человеческих сама собою взлетит на воздух.
Михалкова после "Предстояния" упрекали в том, что показанный им деморализованный народ не мог победить в войне - он парировал нападки обещанием раскрыть истоки победы в "Цитадели". Но Сталин и здесь - иезуит, командование вслед за вождем демонстрирует бессмысленную жестокость, армия представлена безоружным сбором никак не организованных людей, так что победу можно объяснить только Божьим покровительством. Вся родная природа, все ее комары, мотыльки и паучки восстают против вражьего нашествия. Людям при виде Чуда остается восторженно раскрыть рты: им даже дубину не пришлось привести в действие.
Перед нами сказ-притча. Герои, расставшись с конкретностью характеров, действуют в былинном пространстве, где всё - одновременно и предмет и знак. Цитадель стоит на юру, архитектурой отсылая к тевтонскому эпосу. Она обжита: снайпер, наблюдая пейзаж через прицел, слушает Вагнера, на патефоне сучит лапками белая мышка, возле - трогательные очочки, крутится колесико мышьих развлечений. Тщательно выстроенный кадр смотрится как натюрморт - натура заранее мертвая. Цитадель воспринимается как сама Германия - сытая, аккуратная, но Богом забытая - обреченная. Это уже не просто цитадель, но - Цитадель.
Былинно-песенный характер носит вышеописанный штурм Цитадели русским воинством с воспетой в фольклоре дубиной. Комдив Котов ведет солдат не в бой - это акт иррациональный, загадочный, как русская душа: голые люди на голой земле идут на авось, веруя, что Господь с ними. И сам Котов тут уподоблен Христу: поднимаясь из окопов, он идет по воде аки по суху, напоминая аналогичную сцену из "Праздника святого Йоргена". И только что ненавидевшие его люди следуют за ним, поверив, и камера взмывает над израненной землей, чтобы охватить взглядом это библейских масштабов шествие за Истиной.
Ретроспективно возвращаясь памятью в пролог фильма, понимаешь, что и кадр зарождения гигантского комара, восстающего из пучин, расправляющего крылья и готового к полету, - тоже символ чего-то иррационального, но именно этим непобедимого. Комар смотрится одним из Божьих посланцев, и не случайно герой Андрея Мерзликина любовно разрешит ему испить крови: "Это наш комар, родной!". Фасеточным зрением божьей твари мы и увидим первые пейзажи великой войны.
Изменилось режиссерское мышление: оно дискретно и выстраивает живые картины, не заботясь о целом. Картина сохраняет эпизодическое построение, но сквозной сюжет с поисками дочерью отца теперь почти исчезает из виду, чтобы вернуться в финале - уже символом. Сцена встречи Котова с Надей идет встык с эпизодом штурма Цитадели - но теперь пространство внезапно пустеет: все уже несущественно перед ликом Воссоединения родных душ. Встреча происходит на мине, готовой взорваться. Она и взорвется за кадром, позволив отцу послать небу прощальный взгляд. Но герои сказки не умирают, и в следующем кадре Котов на танке отправится брать Берлин. Здесь символично всё: одинокий танк, везущий семью к Победе, былинная Старуха (Инна Чурикова), пригревшая свихнувшегося немца, и сам этот немец-юродивый. Торжествует идея милосердной русской души, открытой миру, но "кто с мечом к нам придет - от меча и погибнет".
В фольклоре любые логические вопросы сняты самим жанром - жанр объяснит всё. Но он же проявит драматургическую рыхлость эпопеи, где фабула подобна прерывистому пульсу, где герои могут исчезать надолго и даже навсегда, а их авторы нечетко помнят, что с ними происходило десятилетие назад. "Цитадель" особенно уязвима: ее энергия ушла на то, чтобы завершить сюжет. Судя по трейлеру, который крутился в Интернете, фильм подвергся корректировке, исчезли сцены и, возможно, фабульные линии. Это чувствуется и в убаюкивающем ритме картины, почти лишенной свойственного Михалкову азарта, и в монотонности эмоционального "пейзажа", когда герои существуют в режиме постоянной истерики, и в ощущении не управляемого режиссерской рукой хаоса, из которого время от времени выныривают и становятся видимыми эпизоды наподобие родов под бомбами. Эта сцена - вновь символ: рождается дитя, зачатое от врага, но именно оно, невинное, спасет героев в аду бомбежки.
Итак, "Цитадель" вкупе с "Предстоянием" предлагают нам версию Отечественной войны, освобожденную от политики, социальных строев и любой преходящей мелочевки. Война вписалась в извечную схватку Бога и Дьявола; люди, комары, мотыльки и прочая живность -орудия в руках высших сил. От конкретной войны остались редкие опознавательные знаки наподобие дорожных указателей. В "Цитадели" уже нет городов, мостов, барж и других примет израненной России. В сценах на даче и на вокзале почти отсутствуют приметы самой войны - есть та же очищенная от шелухи схватка Добра и Зла. Котов из фигуры, израненной людской жестокостью и завистью, возвышается практически до Христа. И здесь уместна как бы провидческая тирада, вложенная в уста героя Владимира Ильина и адресованная страдающему Котову: вы большой человек, но придет время маленьких людей, и тогда большой человек еще пожалеет, что он - большой.
И сам народ, всегда готовый пырнуть ближнего ножичком, в присутствии большого человека меняется и открывает широту милосердной души. Он идет на подвиг с голыми руками и побеждает. Правда, уже в качестве Божьей марионетки.