Поделиться
Фрагменты удивительно трогательных фронтовых писем принесла в редакцию "РГ" наша читательница - профессор Казанского медицинского университета Людмила Поцелуева.
Ее отец Александр Поцелуев писал их своей жене Тамаре. Они учились в одном классе, а поженились спустя два года после окончания школы - в 1940 году. По словам Людмилы, прямо из-за свадебного стола отец ушел добровольцем на финскую войну. К счастью, через несколько месяцев она закончилась.
Во второй раз и уже надолго их разлучила Великая Отечественная война. Саша, студент Ленинградского института физкультуры имени Лесгафта, записался в партизанский отряд, который был сформирован в вузе. Его жена Тамара на тот момент работала медсестрой в пионерлагере, а позже стала военным хирургом.
Но пусть дальше говорят сами письма. Комментарии здесь излишни...
24 июня 1941 года
"Дорогая Томка, я отчаялся тебя дождаться, очень беспокоюсь о тебе и только сейчас узнал в облздравотделе твой адрес. Завтра я отправляюсь в Кавголово, где находится отряд, сформированный из студентов нашего института. (...) Ты, маленькая, и не представляешь, как обидно, что я не могу тебя повидать перед длительной, может быть, разлукой. (...) Я могу терпеть всякие лишения: усталость, холод, голод, боль, но не могу спокойно переживать разлуку с моим толстеньким чертенком, с моим милым пупсом... Увидимся ли когда-нибудь, Томка? (...). Если попадешь сестрой на фронт, желаю тебе с честью выйти из этого дела и "ни пуха, ни пера". Счастливо, моя дорогая, будь здорова. Еще напишу. Саша".
4 июля 1941 года
"Живу в лесу, свирепо отбиваюсь от комаров, сплю на голой земле, весь обвешан оружием. Ежедневно наблюдаю бомбардировку, правда, издали, и воздушные бои. В перестрелке еще не был, но таковая на носу. Кстати, нахожусь не так уж и далеко. С удовольствием вчера (в газете за 2.07.41 г.) прочел, что в Ленинграде спокойно. Вернее, там ничего не было такого, что заставило бы беспокоиться за вас. ...Сплю по 3-4 часа в сутки. В общем, закаляюсь до состояния стали. Сейчас, кстати, пишу, сидя на ящике с гранатами, а вокруг патроны и прочие смертельно действующие снадобья".
10 августа 1941 года
"...Самолеты почти не нарушают покоя, вот только артиллерия грохочет с утра до вечера. Видно, идут крупные бои. Вчера нас "обрадовали" партизаны, вернувшиеся из леса. Работать становится гораздо сложнее. Немцы в захваченных районах установили свою власть, то есть создали жандармерию, тайных агентов среди крестьян-шкур, посадили старост в деревнях. Конечно, старосты - бывшие кулаки. Самое неприятное то, что созданы смешанные немецко-финские карательные отряды по борьбе с партизанами. Эти отряды рыщут по лесам в составе не менее 100-150 человек и имеют с собой собак. (...) Кстати сказать, ну и хитрые же немцы. Ты, наверное, читала, как они передают по радио пулеметную стрельбу: стреляют 1-2 пулемета, около них висит микрофон, а по кустам расположены репродукторы. Представляешь, какой треск идет! (...) Маленькая, я опять своего адреса сообщить не могу, так как не знаю, на сколько мы уйдем, куда после придем. Начинаю отращивать бороду и усы. Если вернусь, то обязательно в таком виде..."
11 июля 1945 года (письмо маме)
"...после последнего письма в августе 1941 года я попал в трудный переплет с ребятами. Нас перекинули через фронт, а после этого мы оказались изолированными в тылу у немцев, так как фронт подошел к Ленинграду. В это время мы напали на один немецкий обоз, ограбили его, немцев всех уничтожили и стали удирать, но вслед была послана целая карательная экспедиция, состоящая из немцев, финнов и русских-изменников. Приходилось сидеть по уши в болоте, сутками идти и идти и питаться грибами без соли и клюквой. У нас был радиоприемник, и ночью мы слушали последние известия, где сообщалось о падении ряда городов, и было так тоскливо и горько.
Но в конце концов мы сумели перебраться в более безопасный район и стали готовить взрыв железнодорожного моста. Однако в последнюю ночь из-за небольшой оплошности все провалилось, попался и я. Благодаря кожаному шлему, который я взял из дома, меня приняли за летчика, спасшегося с самолета. Вообще-то пришлось копать для себя могилу. Но потом выяснилось, что это была шутка офицера, которому в этот момент захотелось повеселиться.
Меня определили для работы на разбитой станции под обстрелом своей же артиллерии. Ну а насчет голода, холода, вшей и побоев - хоть отбавляй. Убежал через 2 дня и снова чуть не угодил на тот свет (хорошо, что не свезли в старую рабочую команду). Дальше сломал руку при выгрузке бочек из вагона и с группой раненых попал в огромный лагерь военнопленных в Германии. Ну, а это одно из звеньев в этих проклятых скитаниях.
Дальше началась каторжная жизнь. В общем, работал маляром, землекопом, работал у крестьян - возил навоз, толкал железнодорожные вагоны и прочее. Особенно тяжело дались последние 2 года работы на шахте. Голод, тяжелый труд, бомбежки. (...) На бумаге я не в силах изложить, что было. Когда-нибудь расскажу. Незадолго до конца войны я попал к американцам, все пошло иначе. Сейчас работаю при одной воинской части в Саксонии. Как пойдет дальше, не знаю, но должны скоро увидеться".
Без даты
"Здравствуй, милая Тамара! Наконец-то узнал, что ты жива, и узнал твой адрес. Мы не виделись с тобой 4 года, моя кнопочка. Ждешь ли ты меня? За этот срок многое могло случиться. Ты, наверное, носишь 3-4 звездочки. Интересно бы на тебя сейчас поглядеть. Но наверняка не выросла. Со дня на день жду от тебя письмо. Я изменился, но часто вспоминаю прошлое, а особенно тот вечер, когда я приехал в Толмачево. Помнишь или уже забыла? Пока не получу от тебя письма, ничего подробного писать не буду. Сегодня узнал, что моих отца и брата нет в живых. Хотя подготавливался к этому - все же тяжело и горько. А как твои старики? Ну, милая Томка, целую тебя мысленно, как целовал раньше. Пока, кнопочка. Саша".
22 сентября 1945 года
"...из моих товарищей здесь многие-многие умерли. Вообще четыре года сердце было сжато в комок. Порой так хотелось ласки, доброго слова, поддержки, но в этой суровой обстановке каждый предпочитал умереть позже, нежели его товарищ. Да, это была ужасная, жестокая жизнь. Из всего пережитого я извлек много жизненного опыта и думаю, что все это пригодится. (...) К несчастью, наша судьба в будущем далеко еще неизвестна. Ты, вероятно, останешься в армии, я тоже должен еще пару лет служить. Но черт с ним! Основное - ты жива и ждешь меня. Я в основном здоров, если не считать потерянных зубов (к счастью, не всех) и испорченных легких. Не пугайся! Я не болен туберкулезом, но по сравнению с тем, что было до войны и что есть теперь, - разница. Вряд ли я уже смогу быть хорошим спортсменом: одышка! Пиши, приезжай, родная! Саша".
16 декабря 1945 года (письмо жены, полученное Сашей уже в Ленинграде)
"Родной мой Сашенька! Шуреночек дорогой мой, я только что узнала, что ты уже дома. Дорогой мой, терпение мое прямо лопается, все стремления направлены в Ленинград. Теперь готова улететь на самолете, сколько бы проезд ни стоил. (...) Родной мой! Неужели судьба наконец нам не улыбнется? Сейчас я, которая поспать любила, ночью сплю очень плохо, все думаю, думаю и думаю. Как хочется быть сейчас около тебя, моего дорогого Сашеньки! Было бы счастьем умудриться попасть домой к Новому году. Целую крепко, ужасно крепко. Кнопочка".
31 декабря 1945 года
"Родной мой! Посылаю тебе письмо с отъезжающими из нашего госпиталя. Дня через три будет и на меня приказ. Постараюсь как можно скорее оформиться и выехать. Не задержусь ни на минуту. Как хочется быть вместе с тобой во время твоих хлопот, во время твоего "хождения по мукам". Мысленно я уже еду, подхожу к дому, звоню, и ты меня встречаешь. Особенно сейчас переживаю, потому что приближается Новый год. Выпейте за мое здоровье. Я буду в дороге. Буду стараться к нашему дню 6.01 (день свадьбы) быть все-таки дома. Тогда мы устроим свой праздник! Жди меня, прошу тебя. Целую тебя крепко-крепко. Кнопка".
P.S.
В ноябре 1945 года Саша прошел фильтрационную комиссию и вернулся в Ленинград. Вскоре его восстановили в институте физкультуры, который он успешно окончил уже через год. Позже Александр отучился в аспирантуре и получил степень кандидата биологических наук. В 1952 году семья Поцелуевых, в которой на тот момент было уже две дочки, переехала в Казань.
Здесь Александр сначала преподавал на факультете физического воспитания Казанского государственного педагогического института, а затем возглавил кафедру теории и методики физвоспитания КГПИ. Скончался Александр Поцелуев в 1970 году в возрасте пятидесяти лет.