Поделиться
Массовая публика верна себе - как однажды нарекла его Атосом, так и стоит на том, никаких иных доблестей, кроме "мушкетерских", за Смеховым не числя.
Хотя только в кино он сыграл более тридцати ролей, и три-четыре из них, как сам считает, были вполне ничего себе. Что Смехов блистал в легендарных спектаклях Таганки, выходя на сцену Клавдием, Воландом, Плюшкиным, Глебовым в "Доме на набережной", Максимовичем в "Часе пик", - о том сегодня знают лишь умудренные долгим зрительским опытом театралы. А Смехов-режиссер, Смехов-литератор известен и того меньше.
С начала 90-х он постоянно в разъездах. Работал то во Франции, то в Германии, то в Израиле, то в Америке... Ставил на заграничных подмостках оперные и драматические спектакли. Колесит с чтецкими программами по российским городам и весям. Пишет художественные и документальные повести. Недавно издал трехтомник мемуарной прозы, включив в него и фрагменты из своих пьес по мотивам известных сказок. А в конце мая в эфире телеканала "Россия К" в течение восьми вечеров продолжался его авторский цикл "Я пришел к вам со стихами..."
- Вы отобрали для вашего цикла шестнадцать русских поэтов. И рассказали о них в жанре двойного портрета. Самойлов - Бродский. Твардовский - Есенин. Саша Черный - Игорь Северянин. Сочетания подчас весьма неожиданные. Это вы сами придумали или идея принадлежит каналу?
- Идея сделать такой цикл, причем именно в жанре двойного портрета, принадлежит главному редактору канала Сергею Шумакову. А пары я сам подбирал.
- По какой логике?
- Прямая логика была бы, объедини я этих поэтов, скажем, дружбой, типа Пушкин - Вяземский, Маяковский - Асеев. Но я доверился не логике, а интуиции. Мне показалось интересным обнаружить неожиданные, невидимые, на первый взгляд, сближения и совпадения. Например, Маяковский - Некрасов. Во-первых, один другого продолжал - помните, "Некрасов Колька, сын покойного Алеши"? Во-вторых, оба они были похоронены школьной программой - еще и это их соединяет. А в-третьих, Лиля Брик говорила мне, что Некрасов был для Маяковского одним из любимейших поэтов. А вот Самойлов - Бродский - это почти случайная, интуитивная подгонка, которая вдруг одарила меня письмом Бродского Самойлову. 1960 год, Иосифу двадцать лет, и он пишет Самойлову, взволнованно объясняя, кто он для него. В письме есть изумительные слова, и мне хотелось, чтобы они были сегодня услышаны.
- Услышаны кем? Сколько телезрителей может собрать сегодня цикл поэтических передач?
- Не так уж мало. Больше, чем вы думаете. Поэзия всегда освещала и согревала нашу жизнь. Лет десять-пятнадцать назад я с печалью наблюдал сумерки этого солнечного явления. А потом опять забрезжило. Ни в какой другой стране так не любят, не слышат и не воспроизводят поэзию, как в нашей. Вплоть до бешенства графомании. Россия - страна крайностей. С одной стороны - высота подлинной, божественной поэзии, с другой - чудовищная графомания. Я после передач на "Культуре" письма получаю: "С наслаждением смотрел ваш поэтический цикл. Вы открыли для меня такого-то и такого-то поэта. Кстати, я разрабатываю те же темы. Вот почитайте..." Но даже графомания по-своему отрадна. Она - знак культурного предпочтения. Я выступал в Самаре, и после концерта ко мне подошли молодые люди: "У нас в университете есть клуб Маяковского. Не хотите ли прийти к нам завтра и что-нибудь прочитать?" У Эдуарда Боякова в "Практике" идут с аншлагами поэтические спектакли Андрея Родионова, Елены Фанайловой, Веры Полозковой. А вот еще один показатель, что поэзия жива: в Москве в концертном зале Чайковского возродился абонемент под названием "Звучащее слово", и я уже трижды там выступал.
- Как бы то ни было, времена, когда поэзия собирала стадионы, прошли. И, наверное, хорошо, что прошли. Стихи в "Лужниках" - это было уникальное, но не вполне литературное явление.
- Любителей поэзии сегодня действительно немного в сравнении, скажем, с любителями персонажей "Фабрики звезд" или "Дома-2". А в шестидесятые годы поэзия владела умами сотен тысяч людей. В ней вообще заключена бацилла свободы. Поэзия раздражает соблазном вольности, пьянит мозги. Вот если есть химзаменители, то поэзия - витазаменитель, наджизненное пространство духа. В шестидесятые годы этот дух выявлялся в "лужниковских" витийствах. Происходившее там трудно назвать концертами. Это был и протест против несвободы, и что-то важное, связанное с диалогом отцов-детей... Но вот уже в нынешние времена я однажды участвовал в большом концерте, посвященном памяти моего друга, Юрия Визбора. Из актеров на сцене был я один, остальные - классики бардовской песни. И когда в конце мы запели: "Милая моя, солнышко лесное", - шеститысячный зал осветился, и Юлий Ким, последний из великих бардов, сказал мне шепотом: "Посмотри - черно-белое кино. Седые отцы, а рядом - дети. Значит как минимум два поколения". Я к тому, что мы все равно не ответим на вопрос, почему поэзия жива, хотя вроде бы все было сделано, чтобы ее не стало. Жива - и всё! Вот такое чудо.
- Вы много занимаетесь литературой, режиссурой. С каких-то пор и преподавать начали. Это от того, что в актерской профессии вам стало неинтересно? Или еще почему-то?
- Когда-то, лет восемь-десять назад, у меня было несколько мастер-классов в американских университетах, но сейчас я нигде не преподаю, у меня просто нет времени на это. Эта информация появилась из Интернета, его произвольные сведения годами кочуют с сайта на сайт. Я в этом году был председателем государственной аттестационной комиссии в родном Щукинском училище и в РАТИ на отделении оперной режиссуры у Дмитрия Бертмана. А от преподавания время у меня отбирают другие увлечения, или лучше сказать - радости. Начать с того, что я - актер, но не до конца, потому что отравлен обожанием слова. Причем еще со школьных лет. Представьте себе: десятый класс, все решено, я твердо иду в журналистику или на филологический. И вдруг сворачиваю с этой дороги и подаю документы в два театральных вуза - Школу-студию МХАТ и Щукинское. И с тех пор везде, где Слово "переженилось" со Сценой, у меня получалось лучше всего.
- Скажите, так называемый интеллектуальный актер - это не выдумка критиков, склонных всему дать название?
- Я предпочитаю делить людей по прямым признакам. Профессионал или дилетант. Умный или глупый. Хороший или плохой. Образованный или невежда. С юмором или без. Мне приятно, что кто-то считает меня интеллектуальным актером. Но я всегда чувствовал себя ученически рядом с такими представителями этого "амплуа", как Зиновий Гердт, Анатолий Адоскин, Сергей Юрский, Алла Демидова... К этому типу актеров отчасти принадлежал и Михаил Козаков. Он был потрясающий знаток поэзии, феноменально исполнял Тютчева, Бродского... Меня недавно поразил своей начитанностью Юрий Назаров, замечательный актер, он Тарковскому очень нравился и играл у него в "Андрее Рублеве" и "Зеркале". И таких людей в артистической среде немало. Леня Филатов, несомненно, был интеллектуал. А Табаков, хоть и очень начитан, принципиально не притягивает к себе понятие "интеллектуальный актер", в нем игровое начало превалирует. Я тоже скорее "игровой" человек. Мне кажется, что актерство - это сохраненное детство. Если ты настоящий актер, то способен быть искренне наивным, и эта способность никакого отношения к интеллектуализму не имеет.
- Вы ставите спектакли в Германии, Франции, Чехии, Израиле... Причем спектакли не только драматические, но и оперные. Прежде вы никогда не работали в музыкальных театрах. Трудно приобретался новый опыт?
- Как оперный режиссер я дебютировал в 1991 году в театре германского города Аахен, где поставил "Любовь к трем апельсинам" Прокофьева. С тех пор мне время от времени предлагают что-нибудь сделать для оперной сцены. В Мангейме я ставил "Дона Паскуале" Доницетти, в Мюнхене - (обе - с Давидом Боровским), в Праге - "Пиковую даму" Чайковского. Собирался ставить "Травиату" в московском театре "Новая опера", но когда из Любека мне предложили "Фальстафа" того же Верди, это показалось мне более привлекательным. Конечно, Любек - это не Мюнхен, Берлин или Гамбург, но там работал один из лучших дирижеров Германии Эрих Вехтер, который был магнитом для оперных звезд. Так произошло и на этот раз в случае с исполнителем заглавной роли Марио ди Марко.
- Как вам работается с оперными артистами, особенно с такими звездами, как Марио ди Марко?
- У него потрясающий баритон, и он был действительно звездой со всеми вытекающими отсюда прелестями. Вне сцены его могли обожать, бояться или ненавидеть, но когда он начинал петь, все просто млели. Но на первых репетициях я был готов убить его. Наши отношения с Марио пережили сложную эволюцию. Певцы не любят режиссеров, считая, что те самоутверждаются за счет композиторов, которых смело "улучшают". Тем не менее я набрался терпения (это главная заповедь любого режиссера), поверил в высокий профессионализм ди Марко, а он в мою любовь к Верди, и в конце концов мы стали друзьями. Я считаю, что мне много раз повезло в Любеке. И особенно с самой оперой, которую везде, в том числе и в России, боятся ставить: она очень трудна. Гениальный Верди позволил себе в 80 лет написать первую комическую оперу. В молодости пробовал - и не получалось, а тут создал шедевр, который выбивается из оперных канонов. Ведь обычно оперы как бы распадаются на отдельные арии. Здесь тоже кажется, что "Фальстаф" состоит из одних только реплик. А потом выясняется, что все эти реплики посажены на единую музыкальную основу, причем такую красивую, что из каждого диалога при желании можно было бы сделать отдельную оперу.
- Вы в Театр на Таганке заглядываете?
- Иногда.
- На премьеры приходите?
- В моем сознании у Таганки навсегда прекрасное прошлое. А на премьерах я не бываю. Пришел на 45-летие театра. Из ветеранов, кроме меня, был только Золотухин. Последний раз я вышел на когда-то родную мне сцену в 1998 году в "Мастере". После спектакля мне позвонил Любимов и сказал что-то уважительное. А потом я случайно узнал, что и как Юрий Петрович говорит обо мне за моей спиной.
- Вы поддерживаете отношения с Любимовым?
- Да. При встречах ностальгически его обнимаю. И он, не без внутреннего труда, отвечает. Я очень люблю этот театр и очень благодарен Любимову. Дай Бог ему радости. Жена его уверенно вредит здоровью актеров, но слава Богу, бережет здоровье Юрия Петровича и правильно использует его клиническую неблагодарность. Для меня лучше сегодня любить Таганку на расстоянии. Это полезнее для души и утешительнее для ума.
- Не могу не спросить вас о драматичной истории, когда Таганку возглавил Анатолий Эфрос по настоятельной просьбе властей, сменив вынужденного эмигрировать Любимова. Вы были в числе тех артистов, кто, мягко говоря, не приветствовал приход этого большого мастера.
- Его приход "не приветствовала" вся труппа. Ведь Любимов не бросал Таганку. Вот вы сказали - "вынужденного эмигрировать", а тогда в 1984-м его просто выдавили из страны, перед этим оскорбив и унизив. И мы считали этически неприемлемым - вот так, при живом Любимове, без его разрешения прийти в созданным им театр и занять его место.
- Но Шаповалов, Филатов и вы, говорят, были к Эфросу особенно немилосердны...
- Мы просто отказались с ним работать и ушли в "Современник". С нами ушел и Давид Боровский.
- По Москве потом прокатилась молва про какую-то злую частушку, которую "таганские погорельцы" исполнили на капустнике по случаю 30-летия "Современника".
- "На таганском на пожаре/ погореть не удалось/. Здравствуй, крымовский татарин, /дорогой незваный гость!" - это в капустнике пели мы, а Гафт представил нас словами: "На дне" покоятся останки,/ Лишь трое выплыли с Таганки".
- По-моему, это было жестоко. Чтоб побольнее ударить, еще и Крымову (жену Эфроса, известного театрального критика. - В.В.) упомянули. Как вы сегодня относитесь к этой истории?
- Многое в этой ситуации объясняет фраза Михаила Булгакова из "Мастера и Маргариты": "И культурные люди стали на точку зрения следствия". Сегодня все переписывают прошлое, и если послушать современников, то кажется, что даже в 1968-м, когда советские танки вошли в Чехословакию, протестовать на Красную площадь вышли толпы, а ведь пришло всего 8 человек. Тогда же, в 1984-м, это была история политическая, к тому же семейного "психосложения", и для посторонних туманная. Ее суть такова: актеры протестовали не против Эфроса, а против насилия властей над театром. О том, приходить или не приходить в чужой театр, Эфрос советовался с друзьями - Товстоноговым, Ефремовым, Ульяновым, каждый из которых понимал, перед каким выбором поставили Эфроса. Все трое сказали: не делай этого! Ведь Роберт Стуруа отказался, потому что не получил благословения Любимова. Тем не менее настал день, когда в наш театр на черных "Волгах" приехали партийные начальники - "надзиратели над искусством", как мы их тогда называли - и привезли с собой нового худрука. И как дети, у которых жив отец, актеры дали Эфросу понять, что нехорошо приходить в семью таким вот образом. Понимал ли Анатолий Васильевич, что совершает поступок, достаточно сложный в этическом отношении? Конечно, понимал. Но те, кто прислал его на Таганку, внушили ему, что он спасает театр. И он трагически сам в это поверил.
- Вы и сегодня считаете, что Эфрос не должен был принимать Таганку?
- Сегодня мы живем в другое время и в другой стране, и сегодня я его стопроцентно оправдываю. Притом что стопроцентно оправдываю и нас. Как говорил мой герой из таганковского спектакля "Дом на набережной" по повести Юрия Трифонова: "Не люди виноваты, а времена, вот с временами пусть и не здоровается".
- Программа "Таланты и поклонники", которую вы ведете на ТВЦ, - в какой мере она является авторской?
- Героев для нее я выбираю сам, никто мне их не навязывает, хотя канал должен их утвердить. Мне пишут синопсис, но потом я включаю память и Интернет. В результате, все, что касается текстов с моими гостями - они только мои. А все остальное - от канала.
- А исторический детектив "Дело темное" на НТВ? Ваше участие в этом проекте сугубо актерское?
- В принципе, да. Это тот случай, когда никакая "отсебятина" невозможна. Фактологическую основу передачи создают знатоки истории, эксперты. В "темных делах" они разбираются лучше меня, и я им доверяю.
- Последние лет десять вы живете, мне кажется, более разнообразной и, может быть, даже более наполненной творческой жизнью, чем прежде. В связи с этим отмечаете в себе какие-нибудь перемены?
- Да. От отцовского нервического склада характера я, наверное, повернулся в сторону материнского всеприемлющего: принимать жизнь так, как она идет. Другое дело, что в последние годы судьба одарила меня удивительно щедро. Я почти никогда ничего для себя не просил. Ни ролей в театре. Ни режиссерских постановок. Ни передач на телевидении. Наверное, я ненормальный актер - у меня ни к кому нет ни зависти, ни ревности. Я просто верю в предопределенность и живу по "сценарию" судьбы. И пока Бог дает мне силы, я буду стараться удовлетворять три своих творческих аппетита - актерский, режиссерский и литературный.
Вениамин Смехов снимается в кино с конца 60-х, но приобрел популярность только после исполнения роли Атоса в фильме "Д Артаньян и три мушкетера" (Одесская киностудия, 1979). "Даже если бы я снялся в ста фильмах, - говорит актер, - меня все равно знали бы как Атоса... Мы очень дружили семьями с Олегом Табаковым.
Однажды поехали в Крым. Прихватили еще семью Миши Козакова. Зашли в забегаловку, а она уже закрывалась. И мы "предъявили" свои мордочки поварам. А повара были уже пьяные, на Козакова посмотрели с некоторым интересом, но все равно сказали, что еды больше нет, забегаловка закрывается. А потом один из них ткнул пальцем в Табакова и сказал: "О! Шелленберг! "Семнадцать мгновений весны"!" И нам немедленно вынесли еду.