Флигель "Руина" временно превратился в "Площадь Деревянного Зодчества". До 2008 года эта площадь располагалась в 12-этажном панельном доме № 5 на Вековой улице, что на Таганке - в квартире машиниста московского метро Николая Лёвочкина. В 2007 году Лёвочкин умер, и архитектурные объекты, числом 32, рукописную книгу, похожую на дневник, которую машинист вел с 1989 по 1999, и большой альбом семейных фотографий, открыток, писем, слава Богу, не выбросили, а передали в МУАР.
Теперь здесь можно увидеть "Дворец 12 месяцев" со слегка облупленным "Знаком качества" вместе звезды наверху, фантастический "Маяк", заднюю стену которого украсили значки с парусниками всех времен и народов, "Станцию "Вековая", мимо которой, должно быть, пролетают по рельсам поезда и никогда не останавливаются, причудливый "Декорацион" и "Старую мельницу", а также самые разные соборы и зáмки… При строительстве этих диковинных объектов пригождалось все: части старого абажура и шахматные фигуры, значки и крышка от самовара, вазочки для конфет и керосиновая лампа…
Самое простое - отнести все эти многодельные объекты к экзотическим диковинам, автора - к шукшинским "чудикам", а все его творчество - к наивному искусству. Дескать, жил такой чудак и создавал странные штуковины, которые и определить-то с ходу сложно: то ли архитектурные макеты, то ли арт-объекты, то ли сувениры. Но эта выставка, которая вроде бы, как любая выставка, выстраивает расстояние между зрителем и объектом показа, эту же самую дистанцию посылает в тартарары. Мы оказываемся лицом к лицу с автором, идеальным "маленьким человеком", невидимым героем мегаполиса, который десятилетиями вставал в 4 утра, чтобы его поезд в метро отправился в путь полшестого.
Почти весь XIX век "маленький человек" был одним из любимых героев русской литературы, а ХХ век в одночасье превратил его в "человека массы". Попросту говоря, человека без лица. Человека, который сведен в лучшем случае к функции обслуживания машины. Человека, по которому к тому же прокатился идеологический каток ХХ века. И вот на выставке "Николай Лёвочкин, машинист и архитектор рая" мы встречаемся с героем, словно сошедшим со страниц романов Лескова и одновременно вышедшим из депо московского метро. Вместо "человека толпы" перед нами герой романа, более того - его автор. Его не упрекнешь в отсутствии рефлексии: вся его рукопись "Деревянное зодчество" - это упорное выстраивание не только макетов, но и смысла. Прежде всего собственной жизни, а потом уж и окружающего мира.
Здесь ставкой не цена на рынке, даже не признание. Да и чье признание? Коллег-машинистов? Соседей, которые бы решили, что он свихнулся? Незнакомых художников, которые снисходительно посетовали бы на отсутствие у него образования? Пожалуй, единственным зрителем, на которого он мог рассчитывать, была его жена, Лидия Александровна, которую он любил очень. Но она умерла в 1993. Их ребенок, судя по семейному альбому, погиб во время родов. Перед лицом одиночества и смерти Лёвочкин должен был найти опору. В общем, речь шла не о концепциях или архитектурных проектах для будущей жизни, а об основе его собственной жизни.
Двойное предназначение объектов для него вещь само собой разумеющаяся. Он строит "Часовню", которая "тем хороша", что "она успокаивает, когда смотришь во внутрь, и происходит мирение, мысли рассеиваются, даже если были какие-то неприятности…". И тут же, как человек практичный, добавляет: "Дополнительно: служит как настольный декоративный светильник с приятным светом и красотой". Прагматическая функция светильника и символическая, смысловая задача ("памяти о людях, то есть мужчин и женщин, которые были и которые есть в живых - всем посвящаю это") мирно уживаются. Иногда он противоречит сам себе. То напишет, что "Мельница служит как Вентилятор, Ночная лампа,… ансамбль деревянного зодчества", то заявит, что ее "строил не как сувенир, а как сооружение уличного типа".
Последнее утверждение способно поставить в тупик. Но очевидно, что речь не о том, что он не отличает внешнего пространства от места квартиры, а о том, что ему важно сохранить по возможности обе ипостаси своих объектов. Как конкретных предметов, которые могут пригодиться в квартире, и как символических объектов. Похоже, это примерно такое же соединение прагматики и символа, какое можно наблюдать в остатках традиционной деревенской жизни. В крестьянской жизни и красный угол в горнице, и печь, и дверь, не говоря уж об одежде, наделяются "попутными" значениями, включающими в круговорот общей природной и метафизической жизни.
Любопытно, что и символы, которые использует Лёвочкин в своих работах, он заимствует готовыми блоками, будь то черно-белый снимок распятия, репродукция картины Александра Иванова "Явление мессии", цветные литеры "ХВ" - как знак пасхального приветствия "Христос Воскресе!", листочки отрывного календаря или голографические открытки с яркими красотками… При этом художник прекрасно понимает, что он использует фотомонтаж, о чем и сообщает в подписи. Его фотомонтаж восходит к рабочим стенгазетам, которые украшали красные уголки всех предприятий. Но смысл, который в своих параллельных рядах выстраивает художник, далек от "производственных задач". Он вполне традиционный. Лёвочкин напоминает либо о религиозных истинах, либо о необходимости беречь природу, либо о красоте искусства. Иначе говоря, работает с традиционными смыслами фактически так же, как некогда - народный художник. Другое дело, что традиционные смыслы на фоне советской повседневности выглядели фантастично. К примеру, макет разрушенного Храма Христа Спасителя Николай Никифорович впервые задумывал построить в 1967 (!). Построил - в течение 1984-1985, когда в бассейне "Москва" еще плавали физкультурники.
Конечно, трудно припомнить фольклорного мастера, который бы работал как архитектор, создавая фантастические объекты. С другой стороны, много ли мы знаем имен мастеров, которые ставили без единого гвоздя часовни и церкви? Лёвочкин, естественно, еще и мастеровой человек, любящий технику и ценящий "правильность" конструкции. О своей лампаде "Жемчужина" (1989) он записывает: "Неоднократно бывал в церкви и присматривался, как устроена лампада, но сделал свою, хотя и церковь помогла мне в наглядности разных лампад и их конструкций…"
Он никому особенно не показывал свои объекты. Точно так же, как и свою рукопись "Деревянное зодчество". "Книга написана мною и служит мне, ее никто не видел и не читал. Да и не надо!!!", - напишет Николай Никифорович на полях. Фактически, перед нами дневник, лирическая исповедь. Стоическая исповедь одинокого человека, который даже не надеется быть услышанным. Он, словно последний певец исчезнувшего хора, упрямо вел свою мелодию, допевая за тех, кто не сумел преодолеть немоты.