Григорий Померанц: Человек становится пленником разрастающейся цивилизации

за

Борис Дубин,

культуролог:

- Разбираясь в причинах таких катастроф, как падение самолета под Ярославлем, я ни о каком бы роке здесь не говорил. Потому что, по крайней мере, это не та материя, о которой я могу что-то путное сказать. Что мы перед роком? И что нам высказываться по его поводу? Это та часть существования, на которую мы не можем повлиять. А вот то, что доступно нашему пониманию, - во всех процессах и явлениях российской жизни, и не только российской, - так это техническая сторона дела, все больше и больше выходящая из-под контроля человека. Отчасти это связано с самой техникой, отчасти с людьми, которые ее когда-то изготовляли. Но еще больше - с людьми, которые ею сегодня пользуются. И теми, которые сидят за штурвалом, и их пассажирами.

Что, по-моему, гораздо более серьезно должно нас всех беспокоить, так это наплевательское отношение к жизни: и к своей, и к чужой. Те, кто поднялся на борт разбившегося самолета, может быть, и не представляли размеров опасности, но ведь члены команды "Булгарии" наверняка знали, что рискуют. Вот это наше "а, ничего, обойдется, садись, поехали" очень настораживает.

Речь сейчас идет не просто об износе техники и ее плохом изготовлении, а об износе человеческого материала, и, в частности, самых первичных для современного человека вещей, относящихся к его совместному существованию с другими людьми. Например, к сбережению самой жизни. Ведь все мы находимся в ситуации, когда в результате того, что какие-то идиоты нажмут какую-нибудь кнопку, жизни может не стать. И вот это существование в новых рамках требует особой заботы. Ведь жизнь сама по себе не сильна, а довольно слаба. И моментально может исчезнуть.

Этого очень современного, какого-то нового гуманистического чувства, которое должно было бы возникнуть в наших соотечественниках, мы видим все меньше и меньше.

Хотя страхов много. Причем привычных страхов. Но именно потому, что они привычные, они перестают действовать. Но нового отношения к себе и другим, взаимосвязанности и поэтому общей заботы, общей тревоги, которая переходит в реальное дело и по-настоящему меняет поведение человека, вот этого мало. И катастрофы - ярославская, волжская или смоленская - обнажают антигуманистические процессы, которые прежде всего происходят в обществе и человеке.

Но заложником опасной ситуации я себя не чувствую. И не думаю, что даже такая трагедия заставит меня пересмотреть свое отношение к жизненным планам, к дальним командировкам. И билет на самолет я буду покупать обязательно и специально не тревожась. Нужно сохранять более-менее ясную и спокойную голову. Что ж паниковать-то? Как говорил достопамятный герой романа "Москва-Петушки" (правда, более резкое выражение употреблял), "что ж перестать жить что ли?" Быть осторожнее и, если видишь явные приметы опасности, не поворачиваться к ним спиной, не плевать на них и не считать, что все обойдется. Не быть заложником дураков. Кстати, в свое время Юрий Левада развивал идею заложничества как новой формы коллективизма, которую выработал советский режим.

против

Григорий Померанц ,

философ:

- Чтобы понять, почему случаются серьезные авиакатастрофы, надо хорошо знать статистику. Вполне возможно, что она оповестит нас, что в одном случае из 10 000 (или чаще, или реже) самолет неизбежно рухнет. И можно только снизить вероятность катасрофы, а исключить их совершенно невозможно. Ведь техническая цивилизация, в которой мы живем, далеко не стопроцентно безопасна.

Другое дело, что всякий раз надо разбираться, что в случившейся трагедии от неизбежного несовершенства технического мира, а что из-за безалаберности человека, падения в нем чувства ответственности .

Техническое усложнение нашей цивилизации набирает обороты, человечество отстраивает цивилизацию как крепость, и я, наверное, соглашусь с поэтом Ольгой Седаковой в ее опасениях, как бы эта крепость не стала тюрьмой.

Человек в какой-то степени становится пленником разрастающейся цивилизации, отделяющей его от природы, и даже, если хотите, от его собственных глубин.

Современный человек в ряде случаев (а для многих - в большинстве случаев) часто становится пленником всех этих технических изобретений. Технический мир все расширяется и расширяется. И, знаете, какой-нибудь бушмен, бредущий по пустыне Калахари, чувствует и осознает тот мир, в котором он живет. А мы, живя в настолько разросшейся техногенной цивилизации, которую никто из нас до конца толком не знает, все дальше оказываемся затерянными в каких-то технических джунглях.

Когда я слушаю обрывки выступления большого знатока счетных машин и он что-то говорит о вещах, которые я абсолютно не понимаю, я четко осознаю, что преимущество менее технически развитой цивилизации в том, что она влезала в одну человеческую голову. А сейчас она так разрослась, что даже специалист знает только свой уголок этого огромного технического мира, притом что есть еще масса пространств, закоулков, пещер. И я бы сказал, что у современного человека есть потребность как-то уйти из этого разросшегося технического мира и какую-то часть жизни проводить в естественной среде, в созерцании не технического, а естественного мира.

Правда, человек в естественной среде зависит от естественных катастроф - засухи или наводнения, но сами эти события все-таки ему понятны. А с усложнением технической и экономической цивилизации создаваемый человеком мир становится настолько сложным, что отдельный индивидуум не может чувствовать его так, как чувствовал его житель пустыни, охотящийся с бумерангом на мелкую дичь. Я думаю, что нарастание кризисов в разных областях цивилизации неизбежно. Но главное в том, что разрастание этого технического мира ведет к разрушению биосферы, и если мы его не обуздаем, то оно разрушит мир, в котором мы живем, и лишит нас чистого воздуха, которым мы дышим. Серьезные статьи, посвященные анализу нарастающего экологического кризиса, написаны не панически, спокойно, но с трезвым учетом нарастающей опасности.

Сейчас хорошо бы вспомнить сообщения Римского клуба.