Кураторы Третьяковской галереи, готовившие выставку "Бесконечная Татлин чаша великого..." к 125-летию со дня рождения художника, подчеркивали на открытии, что это не ретроспектива, а скорее омаж одному из самых ярких лидеров русского авангарда.
Выставка и впрямь небольшая: около 60 работ из собраний ГТГ, Театрального музея им. А. А. Бахрушина, РГАЛИ и частных коллекций заняли три маленьких зала ГТГ на Крымском Валу. Помимо живописи, в основном ранней - до 1913 года, то есть до того, как Татлин, заработав деньги исполнением роли слепца-бандуриста на "Русской выставке" в Берлине, отправился в Париж, чтобы увидеть Пикассо, здесь можно увидеть его театральные эскизы, в том числе к обожаемой им опере Вагнера "Летучий Голландец" (1915) и "сверхповести" Велимира Хлебникова "Зангези" (1923). Плюс реконструкции его дизайнерских работ: от льняных мужских и женских костюмов до моделей длинных саночек.
На этой выставке можно почувствовать то противоречие, которое пронизывает творчество, да, пожалуй, и жизнь Татлина. Он - человек, ратовавший не за правое или левое, а за нужное искусство, в ответ на разговоры о "чистом искусстве" сердито приводивший в пример обыкновенную белую крашеную дверь в Петергофе, заявлявший: "Всё искусство - искусный, вот и всё", был в сущности гораздо ближе к фантазеру, поэту-провидцу Хлебникову, чем к конструктивистам. Не случайно Хлебников причислил его к своему "отряду солнцеловов".
"Нужное" искусство по Татлину напрочь лишено приземленности, равно как и декоративной красивости. Пунин описывал, как одержим был художник идеей "органического" полета. "Я, - говорит Татлин, - все равно не поверю их гроссбухам, а полечу сам по себе, как дышу, как плаваю. Мои средства летать всегда будут совершеннее их аппаратов со всасыванием" (он, видимо, имел в виду разработки реактивных двигателей). "Воздух есть тоже материал, - продолжил Татлин, - и если его органически изучить, то мы будем владеть им, как камнем, железом или водою". В сущности, размах его проектов сродни замыслам Циолковского или Федорова. Говоря словами поэта, он, безусловно, принадлежал к "Млечному пути изобретателей", а не приобретателей. Но - именно Млечному Пути, а не к конструкторскому бюро. Напоминанием о поэтическом масштабе его дарования на выставке стали эскизы к постановке "сверхповести" Хлебникова "Зангези" и плакат Татлина, обещавший зрителям участие машин, людей, прожекторов.
С другой стороны, его изобретательский дар способен был проявиться в самых обычных вещах. В экспозиции можно увидеть реконтрукции моделей санок 1927 года, льняных костюмов, мужского и женского, впечатляющих изысканной простотой, функциональностью и элегантностью, которой могла бы позавидовать и Коко Шанель. Впрочем, Пунин видел в них отсылку к сакральной реальности. "В формах татлиновской одежды есть что-то от плеч и движений архангелов русской иконы (Святой Троицы, например)", - писал он. Показана реконструкция знаменитого консольного стула, в 1927 году сделанного под руководством Татлина студентом Рогожиным на деревообделочном факультете Вхутеина. Тот стул из гнутого ясеня, разумеется, не сохранился. Нынешняя модель, сделанная студентами и преподавателем Пензенского художественного училища Дмитрием Николаевичем Димаковым, из пластика с армированным стальным прутом. Но и в таком "осовремененном" виде он впечатляет. "Когда человек садится на этот "рессорный" стул, он прогибается, все тело работает, как у всадника в седле", - объясняет Димаков.
Проекты Татлина не пригодились ни в 20-х годах, ни позже. Но, глядя на эти вещи, понимаешь, что имел в виду Пунин, когда писал, что "Татлин дал через это изобразительное дело новую форму миру". Он действительно формовал не материал - мир. И его "тучи стрел" все еще летят в будущее, которого мы не достигли.