Галина Вишневская: Мне никогда не было страшно на сцене

Сегодня у Галины Павловны Вишневской юбилейная дата. Великая певица, чья жизнь стала знаком целой эпохи в истории России, а бескомпромиссная личность - синонимом совести.

По традиции в этот день вокруг нее соберутся семья, друзья, музыканты, ученики, поклонники. Не будет только Мстислава Ростроповича, музой которого до конца дней оставалась только она - Галина Вишневская, легенда оперной сцены, царица, как ее величают в музыкальном мире.

Вишневская прожила такую жизнь, которой хватило бы на несколько судеб, но она и сама почти полвека творила незабываемые жизни на сцене, создавая образы, возносившие души людей на высоту чуда и человеческой правды одновременно.

Сегодня в честь Галины Вишневской в Концертном зале имени Чайковского состоится гала-концерт "Вишневская, vivat!", поставленный художественным руководителем "Геликон-Оперы", народным артистом России Дмитрием Бертманом. Трансляцию концерта будет вести канал "Культура". А накануне юбилейного торжества Галина Павловна дала большое интервью для "Российской газеты".

Петь - значит дышать

Российская газета: Ваша жизнь изменилась после ухода Мстислава Ростроповича. В чем сегодня находите жизненный стимул, на чем концентрируетесь?

Галина Вишневская: Работа. Это то, чему я отдала свою жизнь. Работа останется до самых последних моих дней, сколько Бог их еще отмеряет. Ушел Мстислав Леопольдович - не только муж, и какой! Ушел великий, уникальнейший артист ХХ века, совершенно неповторимый, ни на кого не похожий! Но я должна жить: у меня семья - шесть внуков, две дочери с мужьями. Я всех их очень люблю.

РГ: Вы уже десятый год преподаете в своем Центре оперного пения в Москве. Планов написать книгу о пении не появилось?

Вишневская: Сейчас у меня выходит переиздание книги "Галина", а на новую книгу времени нет: занимаюсь с учениками каждый день - с 12 до 4-5, потом вечерний спектакль или репетиции. Конечно, у меня есть уникальный опыт. Я в искусстве, можно сказать, 67 лет - с 1944 года: сначала четыре года оперетты, потом эстрада, потом, с 1952 года, Большой театр и т. д. И этот опыт я не хочу уносить с собой. Мои незабвенные учителя: режиссер Борис Александрович Покровский, дирижер Александр Шамильевич Мелик-Пашаев, учитель по вокалу Вера Николаевна Гарина - люди, которые родились и жили в России, получали знания от своих учителей и передавали их нам. Теперь я тороплюсь это сделать. Что такое пение? Это дыхание. И если эту школу дыхания не постичь, какой бы великолепный голос ни был - певца не получится. Сколько лет проходит, пока к этому придешь? Я даже голос теряла - верхние ноты, а Вера Николаевна Гарина вернула мне весь диапазон, научив правильно дышать. Она училась в Венской консерватории еще в XIX веке в классе Полин де Люка, знаменитой моцартовской певицы. А сегодня я передаю ученикам этот метод и опыт, который сама набрала на сцене.

РГ: Своих учеников вы готовите сразу петь партии на сцене. Оправдал ли себя этот метод?

Вишневская: В первый год мы их вообще не выпускаем на сцену: приходится исправлять то, что уже напорчено. Когда я сама пришла в Большой театр, меня не надо было водить за руку по сцене: я была настолько технически оснащенной, что на голове стоя могла петь, взлететь по лестнице, спуститься вниз и попасть на пианиссимо в высокие ноты. Этим я и нравилась режиссерам и дирижерам. Выучивала и запоминала все моментально.

РГ: Но сегодня к вам на занятия приходит другое поколение: бывает, поют арию Онегина, а Пушкина не читали!

Вишневская: Культура катастрофически упала, и в этом виновата даже не школа, а семья. Это родители уже не читали Онегина, не слушали Чайковского! А в школе сегодня преподают что угодно - даже как пользоваться презервативами. Но, если вспомнить Дмитрия Ларина у Пушкина, то он "не заботился о том, /Какой у дочки тайный том /Дремал до утра под подушкой". "История сэра Чарльза Грандисона" или "Кларисса" Ричардсона! Девушки тогда читали не про презервативы, а про любовь! Про любовь - это же движение всей жизни! Это основа жизни! О чем еще читать в юношеском возрасте? Но если сегодня певец поет Курагина в "Войне и мире" и не знает, кто он?

Есть ли жизнь у оперы?

РГ: Базовое слово современной культуры - популяризация, продвижение в массы.

Вишневская: Это во всем мире происходит. А в оперном театре и вовсе какие-то кланы что ли орудуют, заключают контракты, творят, что хотят? Солист Большого театра Бадри Майсурадзе рассказывал мне, как в Барселоне ставили "Бал-маскарад" Верди и режиссер посадил тенора, поющего свою главную арию, на унитаз. На унитаз! Пусть мне объяснят - зачем?

РГ: Но публика ходит на спектакли, а певцы не отказываются петь. Хотя Риккардо Мути в этом году делал заявления, что больше не хочет дирижировать спектаклями, потому что современные режиссеры маргинализируют оперу.

Вишневская: Правильно, пока дирижеры не откажутся от этого безобразия, проходимцы будут уничтожать музыку. И если тенор сидит на унитазе, о какой музыке идет речь? Каким голосом он будет это петь? Теми интонациями, тем воображением, которые подразумевались композитором? Он должен изображать своим пением, как сидит на унитазе? Но ведь это Верди! И певцы если бы говорили прямо: "Не бу-ду!", все было бы иначе.

РГ: Время идет, меняется способ получения информации, сама коммуникация - Интернет, социальные сети, ничего эмоционально не проживается - просто нажал кнопку и получил информацию. И нынешний процесс в оперном театре - не однозначный результат режиссуры.

Вишневская: Знаете, что? До какого-то времени главным в оперном театре был дирижер. Режиссер вообще не имел никакого значения. Я застала это время. Когда я первый раз выступала в Метрополитен, был 60-й год. На сцене - примитивные декорации, ни о каком ансамбле речи не шло. С певцами заключали контракт, они приезжали, пели и разбегались. Тип этих спектаклей я называла "квадратно-гнездовым": сцена как будто разделена клетками, вы становитесь в квадрат, партнер - в другой, в таком-то квадрате вы соединяетесь, в следующем - разъединяетесь. Зато с дирижером было все как надо: никаких искажений музыки! Но когда все великие оперные дирижеры поумирали - Туллио Серафин, Артуро Тосканини, Бруно Вальтер, Герберт фон Караян, на смену им пришли симфонические дирижеры. У них свои оркестры, программы, гастроли, а заодно маэстро и оперы ставит. Так театр и остался без главных оперных руководителей.

РГ: Мути, кстати, обвиняет в нынешнем состоянии оперной сцены и современных дирижеров, которые из-за низкого уровня не способны противостоять произволу режиссеров.

Вишневская: У Ростроповича было несколько скандалов с режиссерами. Один был в Вене, когда он ставил "Питера Граймса" Бриттена. Уже был подписал контракт, но когда Ростропович увидел, что делается на сцене, он сказал: "Нет, так не пойдет!" Режиссер отвечает: "Как не пойдет? Это моя работа!" А Ростропович: "Это ваша работа, а это моя работа, и мы не сочетаемся здесь. Я не буду дирижировать!" Был скандал. Но Ростропович настоял, чтобы убрали мизансцены, которые были, с его точки зрения, неприличными.

РГ: Ростропович и с "Войны и мира" Прокофьева в Большом театре за несколько дней до премьеры ушел.

Вишневская: Для него создали тогда невыносимые условия в театре: он репетирует партитуру, музыканты пишут в нотах его штрихи, замечания, на другой день он приходит, и опять не звучит то, что накануне отработали. Спрашивает: "Почему?" "А вы знаете, - отвечают ему, - сегодня на этом пульте другой артист сидит!" - "Почему?" - "А у них запись". - "Какая запись?" - "На радио". И так пол-оркестра. Как можно работать? Он вообще больше не хотел в Москве ни дирижировать, ни играть!

Советская машина

РГ: Пять лет назад Ростропович все-таки дал концерт в Москве: исполнил в Большом зале консерватории 8-ю симфонию Шостаковича на 100-летие композитора.

Вишневская: Никто так не может дирижировать Шостаковича, как Ростропович. Мы близко знали Дмитрия Дмитриевича и даже были дружны. Все последние пятнадцать лет - до самого нашего отъезда, мы вместе Новый год встречали. Шостакович, как и мы, жил в Газетном переулке - в другом доме, но стеной прилепленном к нашему. И стена кабинета Шостаковича была общей с нашей гостиной. Я даже иногда стеснялась петь: вдруг ему слышно!

РГ: А на сцене, кстати, бывало у вас состояние страха?

Вишневская: Никогда! Наоборот, я всегда хотела, чтобы была публика! А в жизни - чего мне было бояться? Когда шла травля Ростроповича, у меня не страх был, а ярость и желание разнести все в клочья. От беспомощности, что не можешь ничего сделать! Потому я и сказала тогда Ростроповичу: "Все, хватит! Ты погиб здесь, это ясно. Садись и пиши заявление: мы уезжаем на два года".

РГ: Шостакович тоже не мог за вас заступиться?

Вишневская: Нет. Машина работала, и остановить ее было нельзя. Помню, как на репетиции моей последней премьеры в Большом театре - "Игрок" Прокофьева - Лариса Авдеева, исполнявшая бабуленьку, стоя в кулисах в последней сцене, когда я убегала со сцены, сказала мне: "Галя, что ты делаешь? Скажи спасибо, что вас не посадили!" Но ведь другого пути у нас не было: Ростропович бы спился, в канаве где-нибудь завалился, прости, господи! Такими примерами наша история полна - из петли Есенина вытаскивали, Маяковский пулю в лоб пустил, кого-то голодом заморили. И Ростропович попал в это колесо.

РГ: На днях откроется Большой театр после реконструкции. Ждете этого события или все еще храните обиду?

Вишневская: Кто эти люди, из-за которых можно обидеться на театр? Это я в ярости могла уйти оттуда: не быть, не видеть ничего!

РГ: Значит, на открытие пойдете?

Вишневская: Конечно, пойду! Даже если не пригласят. 22 года моей жизни там прошло - изо дня в день! Это не то, что за границей 22 года петь по разным театрам! Я теперь даже не помню, как выглядят эти театры: спектакль лучше, хуже, дирижер - хуже, лучше. Хотя я сделала там "Макбет" Верди, пела "Тоску", "Аиду", Татьяну, записала "Леди Макбет Мценского уезда" с Лондонским оркестром под управлением Ростроповича и Николаем Геддой в партии Сергея. Запись эта получила все существующие премии. Но я уехала из СССР, выступая здесь уже 30 лет. Нас выбросили без копейки денег, чтобы мы почувствовали, как хороша советская власть! Но лично я от этой власти ничего в своей жизни не получила - даже бесплатного среднего образования, потому что, когда я окончила семь классов, началась война! И уроки пения я брала за свой счет, и квартиру мы с Ростроповичем купили на собственные заработанные деньги. На Западе нам снова пришлось начинать все с нуля, а у нас дети были - 16 и 18 лет, их надо было учить. Так и мотались: я в одну сторону, Ростропович - в другую. Конечно, мы старались объединяться - я с Ростроповичем пела русские программы: Шостакович, Прокофьев, Чайковский, Мусоргский. Записала много пластинок.

РГ: Переиздать не планируете?

Вишневская: Надо оттуда получить разрешение, а это денег стоит. В России же все, что я делала, уничтожили. Выбрасывали, чтобы не было наших с Ростроповичем имен, чтобы и памяти о нас не осталось.

Ростропович не ушел

РГ: Вам выпало много испытаний в жизни, но вы познали все: любовь, творчество, изгнание, потери. Довольны вы этой жизнью?

Вишневская: Да! Я счастливый человек: мне были даны тяжелые испытания и даны были силы пережить это, слава Богу.

РГ: Что вас волнует сегодня?

Вишневская: Падение культуры. Молодые люди даже не понимают, что должно быть по-другому. Они ходят на попсовые концерты, смотрят на эту безвкусицу и бездарность. И пресса потом пишет: великий, гениальный, легендарная! Это же калечит общество, убивает смысл искусства. Я включаю телевизор, а там суды, убийства, попса. Раз в неделю идет передача "В нашу гавань заходили корабли", где в течение целого часа поются блатные песни. "Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая..." Причем вполне интеллигентные люди поют: там ни одного дяди Васи пьяного нет, ни одного бомжа. Вы понимаете, что это такое?

РГ: Вам не обидно, что вы всю свою жизнь отдали высокому искусству, дружили с Шостаковичем, были рядом с Ростроповичем, открывали новые сочинения для публики, а теперь наблюдаете такой финал?

Вишневская: О, если б мне было поменьше лет, я показала бы, что надо делать! Взяла бы за чубы тех, кто вытворяет все это, и - лоб в лоб, чтобы искры посыпались! Встряхнула бы и сказала: идите и делайте!

РГ: А что первое вы бы сделали?

Вишневская: Пенсии, достойные народа, который трудился в нашей стране. Он должен иметь все, что полагается, а не ходить гнилые яблоки подбирать. Посмотрите на наших ветеранов! За границей они всю жизнь получают содержание на самом высоком уровне. А у нас телевидение показывает, как выбрасывают на улицу старика. Он уже не в себе, ему 80 с лишним лет, ветеран войны, а его поднимают с постели и выкидывают на улицу, потому что он взял в долг несколько тысяч рублей и не может отдать. Что это такое? Мы звери что ли? Во что мы превратились? Помните лозунг советской власти: создадим нового советского человека? Вот и создали.

РГ: Вы не раз испытывали в жизни ощущение потери, но, кажется, для вас это была внутренняя жертва - расстаться с коллекцией фарфора, которую вы собирали вместе с Ростроповичем. Вы сейчас ее даже не смотрите.

Вишневская: Да, она теперь в Петербурге в Константиновском дворце. Мне это было тяжело, но пока я на земле, я должна была ее устроить. Содержать ее очень дорого: охрана, страховка - это сотни тысяч долларов. Хранилась она в парижской квартире. Сейчас я там даже не бываю.

РГ: Почему?

Вишневская: Ушел дух. Эта квартира была моим Петербургом, моей Россией, которой меня лишили. А когда все оттуда вытащили, она стала обычным парижским домом. Мне это не надо.

РГ: Где вы сейчас живете, кроме Москвы?

Вишневская: На даче в Жуковке. Мы перестроили там дом: был деревянный с кирпичной пристройкой, теперь сделали полностью из кирпича.

РГ: А место, где жил Солженицын, осталось?

Вишневская: Все осталось: две комнаты и веранда.

РГ: К вам в центр приходят Наина Ельцина, Наталья Солженицына, Ирина Шостакович. Вспоминаете вместе?

Вишневская: Ничто никогда не уходит из жизни. Все идет рядом. Это продолжение жизни. И Ростропович никогда не уйдет из моей жизни. Просто его долго нет. Он должен приехать. Всю жизнь мы с ним встречались и расставались. Все 52 года. Он возвращался с гастролей: "Ух, наконец я дома!" Вот откроется дверь, он войдет с виолончелью и скажет: "Наконец-то я дома!"

Справка "РГ"

Вишневская Галина Павловна - выдающаяся русская певица (сопрано), народная артистка СССР. Родилась в Ленинграде, пению обучалась у Веры Николаевны Гариной. С 1944 года выступала на сцене Ленинградского театра оперетты, затем с 1952 по 1974 год была солисткой Большого театра СССР, исполнив на этой сцене более тридцати партий: Татьяну, Аиду, Виолетту, Наташу Ростову, Чио-Чио-сан, Лизу, Марфу, Купаву и др. Принимала участие в российских премьерах опер "Игрок" Прокофьева, "Человеческий голос" Пуленка, снялась в главных ролях в фильме-опере "Катерина Измайлова", "Провинциальный бенефис", "Александра". Во время Советского Союза противостояла советской власти, оказывала поддержку писателю Александру Солженицыну. В 1974 году вместе с Мстиславом Ростроповичем была вынуждена покинуть Советский Союз. Пела на крупнейших сценах мира (Ковент-Гарден, Метрополитен-опера, Гранд-опера, Ла Скала, Мюнхенская опера и др.), выступала с выдающимися музыкантами - Ростроповичем, Гербертом фон Караяном, Отто Клемперером, Николаем Гяуровым, Николаем Геддой, Пласидо Доминго, Дитрихом Фишер-Дискау и др. Издала книгу "Галина". В начале 1990-х годов вернулась в Россию, стала почетным профессором Московской консерватории. В 2002 году открыла в Москве Центр оперного пения Галины Вишневской. Занимается благотворительной деятельностью.