Она написала в мой блокнот свой адрес и сказала: странно, но мое имя в зависимости от его произношения на русском переводится и как "лицо", и как "судьба". Не знаю, что вам понравится больше...
Ее лицо мне понравилось сразу, оно было по-прежнему красивым, время, в отличие от Бродского, не уделило ей пристального внимания. О ее судьбе я не знал практически ничего.
За пятнадцать лет, прошедших после его смерти, она не напечатала воспоминаний, не дала ни одного интервью, не опубликовала писем, адресованных ей. Она никак не комментировала посвященные ей стихи.
"На Прачечном мосту, где мы с тобой/ уподоблялись стрелкам циферблата,/ обнявшимся в двенадцать перед тем,/ как не на сутки, а навек расстаться,/ - сегодня здесь, на Прачечном мосту,/ рыбак, страдая комплексом Нарцисса,/ таращится, забыв о поплавке, на зыбкое свое изображенье. /...он смотрится спокойно в наши воды/ и даже узнает себя. Ему/ река теперь принадлежит по праву,/ как дом, в который зеркало внесли,/ но жить не стали".
Во всех поэтических сборниках Иосифа Бродского, где есть это стихотворенье, над первой строчкой стоят буквы "F.W.". Это означает, что стихи посвящены ей, моей собеседнице. Ее зовут Фейс Вигзелл.
- Как вы познакомились с Бродским? Какое впечатление он на вас произвел, когда вы встретились с ним впервые?
- По-моему это было в марте 1968 года. Я приехала в Ленинград на шесть недель в командировку в связи с научной работой, которой я занималась в Лондонском университете.
- И что это была за работа?
- Я занималась древнерусской литературой.
- О, господи!
- Ну это еще что! Спросите меня, чем я занимаюсь сейчас.
- Чем вы занимаетесь сейчас?
- Сейчас я пишу работу о коммерческой магии в России сегодня.
- Я даже не могу предположить, что это такое...
- Ну это всякие колдуны, гадалки, маги, астрологи...
- Круто. Но давайте вернемся к Бродскому.
- Хорошо. Так вот, я приехала в Ленинград и тут же позвонила своим старым знакомым: Ромасу и Эле Катилюсам. Дело в том, что в 63-м и 64-м годах я училась в Ленинграде и тогда познакомилась с Катилюсами, с Дианой Абаевой, которая потом станет Дианой Майерс и будет работать со мной на кафедре Лондонского университета. Ну это будет потом. А тогда, в начале шестидесятых, мы только познакомились, только подружились. Это были замечательные люди - добрые, отзывчивые, увлеченные поэзией, искусством, относившиеся к советской власти так, как она того заслуживала. Они были технарями: Ромас - физик-теоретик в институте полупроводников, Диана - напротив - была гуманитарием. Словом, я позвонила Катилюсам и они с радостью пригласили меня в гости в тот же вечер. Конечно же я приехала в их огромную комнату в коммуналке на улице Чайковского...
Но кроме моих друзей я застала в этой комнате незнакомого мне молодого человека. Он сразу обратил на себя внимание.
-Почему?
- Во-первых, у него была такая очень необычная улыбка.
- Что значит необычная?
- Как бы это сказать... Она была застенчивой, точнее робкой. Да, да - робкой. И голос.
- А что голос?
- Ну, он был очень особенным... С тех пор я не встречала такого голоса ни у кого больше. Голос производил потрясающее впечатление, когда он читал стихи...
- И это был Бродский?
- И это был Бродский. Оказалось, что он давно знаком и с Катилюсами, и с Дианой. Так мы познакомились с ним. У Катилюсов был маленький ребенок и поэтому гостям не следовало засиживаться. Поздним вечером мы с Иосифом вышли на улицу Чайковского и он пошел провожать меня до гостиницы. Так, собственно, все и началось.
- И вы, конечно же, говорили о литературе?
Она смеется: Не только, не только...
Вообще-то у нас с Иосифом оказался еще один общий знакомый - Толя Найман. Когда это выяснилось, я решила сделать им обоим подарок. Я привезла из Лондона большую (по-моему, литровую) бутылку виски. В то время в России виски в обычных магазинах не продавался. Они приняли подарок более чем благосклонно, но затем произошло нечто совершенно ужасное с моей точки зрения: они вдвоем выпили за вечер всю бутылку. Я была абсолютно потрясена. Я их спрашивала: почему вы выпили всю бутылку? Они только пожимали плечами.
Когда кончились ее шесть недель в Ленинграде и она должна была уехать домой, в Лондон - выяснилось, что кроме новых впечатлений, материалов для работы, милых сувениров в ее багаже оказалось нечто куда боле серьезное: предложение руки и сердца ленинградского поэта Иосифа Бродского. И когда ее лицо в последний раз улыбнулось ему в аэропорту Пулково, началась Faith как судьба.
Она вернулась в Лондон и спустя четыре года вышла замуж. За американца, жившего в Англии. В 1972 году, когда Бродского выгнали из СССР, он вместе с великим Уистаном Хью Оденом прилетел в Лондон на международный фестиваль поэзии. Фейс была беременна первым ребенком. Для него это был удар. Она старалась меньше встречаться с ним, чтобы не заставлять его страдать.
- В 78-м году я разошлась с мужем. Время от времени мы виделись с Иосифом. Но я всегда оставляла инициативу за ним... Однажды он приехал с Марией, со своей женой. Они приехали в Лондон из Швеции, где поженились. Он хотел, чтобы я познакомилась с ней.
Он подошел ко мне на приеме в Британской Академии, сказал, что хочет, чтобы я с ней встретилась, и что она выглядит немного похожей на меня, когда я была моложе (что я восприняла как большой комплимент). Насколько я помню, мы с Марией пожали друг другу руки и не более, поскольку слишком много людей хотели с ними поговорить.
Мы виделись с ним в тот день, когда он получил Нобелевскую премию. Тогда Иосиф оказался в Лондоне. Он жил в Хэмстеде, по-моему, у Дианы Майерс. И когда узнал о присуждении ему Нобелевской премии, попросил меня прийти к Диане на вечеринку, чтобы отметить это событие. Было весело, кроме того, Диана великолепно готовит...
- Как вы относитесь к тем стихам, которые он посвятил вам: для вас это просто стихи Бродского или это стихотворные письма Фейс Вигзелл?
- Я не могу относиться к ним просто как к стихам Бродского, я читаю их только для себя.
- А что вам вообще нравится в его поэзии?
- Скорее то, что написано им в России, в Ленинграде и в Норенской. Тот период, когда он стал переводить Джона Донна.
- А что вы любите из его эссеистики?
- То, что он написал о Венеции. "Набережную Неисцелимых".
- Вы видели его могилу на венецианском кладбище Сан-Микеле?
- Нет, не видела. Вообще, я была в его любимой Венеции только один раз, в юности.
- А я однажды оказался на Сан-Микеле, когда на Венецию обрушился снегопад и надгробие Бродского оказалось под снежным сугробом, как в его любимом Ленинграде...
- Да, да, он очень любил снег, именно сугробы...
...Мы постояли еще некоторое время молча: я вспоминал заснеженное Сан-Микеле, о чем вспоминала она - не знаю. За окном гостеприимного дома, где мы встретились с ней, был поздний осенний лондонский вечер. Честно говоря, я был полон чувством благодарности к этой женщине. За то, что Бродский был счастлив с ней, за то, что она рассказала о нем с теплотой и любовью.
Теперь я думаю, что более всего в той истории было как раз судьбы, фатума, который разрушил их краткий союз на земле. Но не затем ли, чтобы навсегда остались живы строчки этого стишка: "Вот место нашей встречи. Грот/ заоблачный. Беседка в тучах./ Приют гостеприимный. Род/ угла; притом, один из лучших... /Вот то, что нам с тобой дано./ Надолго. Навсегда. До гроба./ Невидимым друг другу. Но/ оттуда обозримы оба...".
- Пора, сказала она, - я вызову такси. Вот мой адрес. Знаете, это странно, но мое имя в зависимости от произношения на русском переводится и как "лицо", и как "судьба". Не знаю, что вам понравится больше.