Судьба "Ленфильма" на днях снова стала предметом серьезных обсуждений. Вице-губернатор Петербурга Василий Кичеджи провел важную встречу с представителями министерства культуры.
Напомним, что ранее губернатор Северной столицы Георгий Полтавченко, оценив всю остроту ситуации с недружественным поглощением "Ленфильма", обратился к премьер-министру Владимиру Путину с предложением передать "Ленфильм" городу. В кратчайшие сроки были разработаны пути спасения "Ленфильма". Представители же минкультуры сегодня разбираются в позиции города и всех поворотах судьбы знаменитой киностудии.
"Ленфильм" все-таки воспринимается всей Россией и миром как творческая мастерская, приют роскошных киномастеров, Александра Сокурова, старшего и младшего Германов, Константина Лопушанского. Именно их работа делает интересной и значимой жизнь "Ленфильма". Константин Лопушанский сейчас снимает на киностудии свой новый фильм, наш корреспондент побывал на съемках.
- Ваше кино почти всегда имеет мировой успех, вы космополитичный режиссер, со всемирным взглядом. К какому зрителю вы внутренне обращаетесь?
Константин Лопушанский: Тарковский всегда говорил, что не надо думать о зрителе. Лишь о том, чтобы быть искренним. Будучи искренним, ты снимешь то, что должно. А о зрителе думай не думай, ничего не изменится.
- Но фильм - это всегда высказывание. Вы же не можете не обращать внимания на то, как звучит ваше слово?
Константин Лопушанский: Когда я заканчивал съемки "Посетителя музея", приехал Андрей Плахов, он был тогда отборщиком, и говорит: "Костя, мне нравится картина, я могу рекомендовать ее либо в Венецию, либо на Московский фестиваль". Он думал, я выберу Венецию. "Ты будешь смеяться, - сказал я, - но пусть будет Московский фестиваль. Мне важнее контакт со своей страной". До сих пор не знаю, была это дикая ошибка или правильный выбор.
В жюри Московского фестиваля тогда собрался весь цвет мировой режиссуры - Кустурица, Вайда, Иржи Менцель (Россия в 1989-м была центром мировых событий). И "Посетитель музея" получил премию за режиссуру. А разлад с публикой был чудовищный: мало кто из критиков и зрителей понял фильм. Такого агрессивного неприятия я не ожидал. Хотя в чем-то понимаю их реакцию: на дворе 1989 год, все хотят капитализма, счастья, новой жизни, а тут вдруг вылезает этот мрачный, каркающий режиссер-апокалиптик с религиозной драмой. Жанр "Посетителя музея" был, конечно, "мимо зрителя". Чтобы фильм понять, надо было быть близким к Церкви. Не в смысле, со свечкой вокруг ходить, но глубоко знать религиозную философию, понимать монашеское мировоззрение, концепцию мироотречения. Это легко только на словах звучит...
С этого фильма и начался раскол моих зрителей на диких почитателей и диких ниспровергателей. Когда ниспровергатели во времена гламурно-буржуазного кино на какое-то время вышли вперед, было тяжело.
- Но в мире у ваших фильмов - счастливая судьба.
Константин Лопушанский: Да, "Письма мертвого человека" сразу захотели взять Венеция, Мангейм. В Каннах, куда я приехал уже с четырьмя главными премиями, лишившими меня права включения в основной конкурс, нас поставили в "неделю критики" и дали премию Приз киноклуба. Огромное внимание прессы, большая премьерная поездка по Франции. Вим Вендерс жалел, что, будучи председателем жюри в Каннах, не успел дать "Посетителю музея" главный приз. "Русская симфония" получила премию в Берлине, я с ней объездил 15 немецких городов, затем - прокат во Франции, показана по французскому ТВ в 8 вечера субботы, в прайм-тайм! И никакого показа в России: лишь через 4 года на канале "Россия" в час ночи с воскресенья на понедельник. Проката - никакого. Вот так - немцам и французам интереснее смотреть "Русскую симфонию". И при этом какие-то "доброжелатели" периодически писали: а он еще тут?! Он разве не уехал еще?
- Ваши фильмы часто оказываются пророческими, "Письма мертвого человека" вышли в год чернобыльской аварии.
Константин Лопушанский: Я как раз печатал первую копию фильма в Сосновой Поляне, и цветоустановщица Лариса, позвала: "Кость, послушай". По радио передавали о Чернобыле.
- Как вам удалось в цензурные времена снять картину без "хороших" русских и "плохих" американцев, с непонятно где происходящим действием и откровенно религиозным финалом?
Константин Лопушанский: Маниакальная убежденность чудесным образом провела меня через всё. Идея фильма возникла у меня в 1983 году, и я просто заболел ею. Встретил на семинаре в Репино Стругацких, познакомился с их учеником Славой Рыбаковым, предложил: давай попробуем написать вдвоем вот такую вещь. В 1984-м сценарий уже был готов, и даже Стругацкий написал нам в него одну сцену.
Чудом мы вышли на Комитет ученых против ядерной войны, друзья познакомили меня с академиком Велиховым. Оттуда пошла бумага в Госкино: "Что ж вы не даете снимать такой актуальный фильм?!" В Госкино стали суетиться. И под демагогию "борьбы за мир" картину запустили. А дальше возник Ролан Быков, опытный боец с государством и цензурой. И хоть тогдашний директор студии Аксенов нас каждый день закрывал, а Герман-старший при встрече мне каждый раз говорил: "Костя, ты похудел так, что больше уже нельзя" - дело шло. Мы вписывали в сценарий ложные, отвечающие требованиям цензуры сцены, которые не собирались снимать, и потихоньку двигались. Когда при просмотре материала обнаружилось их отсутствие, за меня вступилось объединение - Герман, Аранович... Короче, фильм пропихнули. А в 1986-м уже прошел Съезд кинематографистов, установились другие порядки. После премьеры Евгений Евтушенко написал огромную статью в "Правде", Ермаш каким-то образом передал фильм Горбачеву, тот посмотрел, и сказал: "Наконец-то вы перестроились и сняли картину про ядерные проблемы". И на следующий день - приказ: "Отпечатать две тысячи копий и сделать всесоюзную премьеру". Я всегда удивляюсь, как устроены мозги у начальников, то они в одну сторону повернуты, то в другую.
- Как родилась эстетика ваших кинопритч?
Константин Лопушанский: Любое художественное произведение - слепок души автора. Снятое, написанное несет в себе "родимые пятна" создавшего его сознания, философских представлений, личного стиля. (Хороший психолог или просто глубокий зритель могут обнаружить и не самый симпатичный психологический портрет).
А свой стиль, свое изображение начинают формироваться из кровоточащего материала времени. Дима Быков, написавший предисловие к книге моих сценариев "Русская симфония", неожиданно вытащил из наших с ним разговоров один мой рассказ. Я в детстве, будучи у дедушки с бабушкой в Днепропетровске, увидел, как недалеко от дома возник... ядерный гриб. Под мирным садиком находилось огромное подземное хранилище пленки, дети туда залезли, зажгли ее, и это все бухнуло. А поскольку выход был узкий, то гриб взрыва поднялся очень высоко и стал похож на ядерный. А так как дело было в городе с известным ракетным заводом, и в нем в те времена все готовились к нормальной ядерной войне, мы, дети, подумали: началось!
Я - дитя своего времени, выросшее под дамокловым мечом завтра способного грянуть конца света. Мы относились к этому по-разному, но мы с этим росли. На наших глазах строились бомбоубежища, мы знали, где они, и понимали для чего. Стилистика всего этого, как ни странно, притягивала. Зеленовато-желтые плакаты по гражданской обороне с людьми в противогазах, странным образом отдавали Босхом. Это все оседало в сознании... Художник интуитивно понимает: к чему лежит душа, в какую сторону пишет рука, там - "твоя" тема. Конечно, надо стремиться к многообразию, но если кино снимаешь редко, как я, то, конечно, выбираешь из своих замыслов самое-самое. А "самое-самое" оказывается все-таки в русле главной линии творчества...
- ...которую все привыкли называть апокалиптической.
Константин Лопушанский: На эту тему не высказался только ленивый. Неустанно повторяли: режиссер-апокалиптик. Я вижу в этом некоторое преувеличение. Апокалиптическое мышление - неотъемлемая часть и религиозного, и общекультурного сознания. Его можно обнаружить у Брейгеля и Босха, в философии и литературе ХХ века, в известном вопросе Адорно: "Как можно писать стихи после Освенцима?"
- Вчера, увидев на съемках героев вашего нового фильма "Роль", не могла отделаться от ощущения, что вижу видоизмененного, революционно мутировавшего человека. Вы смотрите на советский виток истории как на, говоря словами Мераба Мамардашвили, "антропологическую катастрофу"?
Константин Лопушанский: Мы всего лишь старались быть похожими на хронику того времени. Хотя если вспомнить мрачнейшее апокалиптическое предсказание о поколении с "собачьим лицом", сразу спросишь себя: не про это ли время?! Кто не ощущал тогда, что переживается "русское лихолетье", происходит какой-то глобальный ментальный сдвиг.
- Но ваш герой почему-то возвращается из благополучной для него эмиграции в перевернутую жизнь и крайнюю нужду, при том, что большинство интеллигенции тайно или явно бежит из учиненной большевиками разрухи.
Константин Лопушанский: А он возвращается. По своей воле. Дабы ее познать. Особым образом: пропустив через себя. Наш фильм об искусстве и времени, об их тайных связях и подлинном призвании художника.
- Почему в историческое пекло лезет именно актер?
Константин Лопушанский: А кто еще так неотрывен от эпохи, так буквально пропускает ее через себя, свое сердце?! Ведь актеру, чтобы познать время, нужно прожить его. Через свою душу пропустить его раскол, судьбу страны, весь этот сумасшедший мир, антропологический сдвиг, скос, ощущение, что пришло поколение, лицо которого будет собачьим...
- Что же будет с такой душой?
Константин Лопушанский: Она становится зеркалом своего времени, страны, соотечественников. Безумие эпохи невольно становится его, актера, безумием. Тут какая-то очень интересная грань, которую мы пытаемся нащупать с исполнителем главной роли Максимом Сухановым. Наш герой движим замечательной, появившейся в Серебряном веке, идеей Николая Евреинова, что играть надо не на сцене, а в жизни.
- Но век-то давно уже не Серебряный - железный. Зачем с идеей, рожденной в ситуации избытка, ехать туда, где во всем недостаток: в еде, жилье, совести, ответственности, уме? Почему не в Париж?
Константин Лопушанский: В Париже нет "площадки игры" для этого персонажа. Его сценическая площадка - на Гражданской войне в России. Именно там и тогда, когда его чуть не расстреляли, он увидел роковой бой между красными и белыми. Горела станция, рубились насмерть, и кто-то неожиданно воскликнул: "Боже, как это красиво!" Красиво - "у мрачной бездны на краю"!
"Время вышло из пазов" (шекспировская фраза), но - красиво. Мир страшный, уродливый, век не Серебряный, железный - но красиво. Здесь - другое измерение и ключ к иному взгляду на мир. И нашего героя, и высочайшего уровня художников Серебряного века. Между прочим, нет такого уж разрыва между Серебряным веком и революцией. Серебряный век многих к ней подготовил своим прославлением странных "мигов" жизни. Недаром затем кое-кто из его героев ползал по подвалам, нанюхавшись кокаина, с тем, чтобы ощутить запах расстрелов. "Игра в жизни" была тогда типичной. Вспомним, как Андрей Белый и Валерий Брюсов "играли" с Ниной Петровской, и чем это кончилось. Да и эпохи революции - это эпохи величайшего маскарада. Хоть и кровавый, но маскарад. Отсюда такая популярность темы маскарада у Блока, Мейерхольда.
- Вы, как художник, возвращаясь вместе с героем в то время, что хотите найти в нем?
Константин Лопушанский : У нас не было цели что-то открыть в нем, войдя в его глубь, как вводят нас, скажем, в глубину военного времени, оделяя невероятными открытиями, фильмы Алексея Германа. У нас другая идея: художническое творение судьбы. Может быть, впервые на наших глазах человек, актерски играя, создает придуманный им мир из живых людей. Роль затягивает, наш герой все больше становится тем, кого играет. И вот уже непонятно, с девочкой, с которой у него полуроман, он играет или нет. У искусства есть обратная сторона. Недаром актеров иногда не хоронили на кладбищах. Так трагически двойствен актерский талант.
- Игра - как способ обмана и другого и себя?
Константин Лопушанский: Нет, осознавая всю мистику и опасность актерского творения мира, я все-таки считаю, что несправедливо определять актерство как искусство лжи. Есть и другая точка зрения на актерство - как на подвиг понимания души другого. Душа Отелло проходит через твою душу, и ты пытаешься познать эту личность, живешь ею, страдаешь, и она в чем-то замещает тебя. Писатель бы описал ее тип, ученый бы - сам феномен ревности, а актер прибегает вот к такому типу познания. Мир, который он хочет до всех донести, осознав его, он буквально пробует на вкус. Не описывает, как пахнет вино в стакане, а пробует. Тут есть какая-то тайна, магия профессии. Великие актеры пропускают через себя очень высокую духовную трагедию. Мир - треснувший - берут на свое сердце и душу, И это как принятие на себя судьбы, креста, безумия. Есть в этом жертва и подвиг. Наш герой, актер Евлахов, входит в роль-жизнь честно, глубоко познавая характер, и сам этот характер ведет его к неизбежному финалу. Жизнь понимается, как пьеса, судьба, как роль, которую надо доиграть. Идя на расстрел, он произносит: "Занавес".
- Михаил Пиотровский как-то сказал в интервью, что при первом общественном осознании сталинского времени, мы попустили себе смотреть на него как на позорное. А оно было трагическим.
Константин Лопушанский: А в высоком накале трагедии обязательно есть эстетическое начало. Наиболее интересной призмой видения того времени мне кажутся тексты Андрея Платонова. Страшный мир описан столь необычно, что нельзя не воскликнуть: как красиво!
- В обществе сегодня достаточно игры?
Константин Лопушанский: Общество перенаселено людьми, склонными выдавать себя за кого-то другого, это общество маленьких плутов. Такого сейчас много, но все-таки в микросообществах - особенно на уровне мелкого криминала. Но бывают времена, которым игра особенно присуща. И через феномен игры становятся возможными открытия в сущности человека. Помните, у Пастернака "Когда строку диктует чувство, оно на сцену шлет раба: и тут кончается искусство, и дышат почва и судьба...". Вот наш герой готов к такому концу искусства и "полной гибели всерьез". Входя в чужой характер, он входит и в чужое безумие, из которого ему уже не выйти. Тут - мистика актерской судьбы и мистика визуализации.
- Вы в это верите?
Константин Лопушанский: Да. Визуализация в искусстве - вещь небезоопасная. На съемках "Посетителя музея" меня преследовал образ окна, в котором горит красный огонь. А поскольку после нашего появления в Каннах деньги на картину были собраны большие, то - редкий случай в моей жизни - я не испытывал никаких финансовых проблем. В Технологическом институте достали порошок, который горит красным цветом, сделали горелки, и в кадре появился красный огонь.
А полгода спустя сидел я у окна в своей квартире на первом этаже и пытался писать новый сценарий. За окном шумел грузовик, сбрасывая битум, дети играли. Когда они стали играть со спичками, я не заметил. И вдруг у меня все окно - в красном пламени! Я сочинил этот образ, и - вот он... У меня не было сил сдвинуться. Соседи вызвали пожарных, те приехали очень быстро, лишь окно прогорело.
- Вы учились работе с актерами у Тарковского?
Константин Лопушанский: Приехав к нему на практику на "съемки "Сталкера", я с удивлением обнаружил, что не вижу, чтобы Андрей Арсеньевич репетировал с актерами. Говорю: "Можно побыть на репетиции?" А он мне: "Кость, если я беру актера, я выбираю личность, мы договариваемся, начинаем работать, и всё..." Он считал, что мелочное дерганье и подталкивание актера слева направо ни к чему. Только береги свой замысел. А внутри него пусть существует во всей свободе и полноте своей личности. Не надо устраивать вокруг актера суеты, воспитывать его, сумасшедший дом получится. Раз выбрал, ты в него уже по-своему влюблен, понимаешь, чего он стоит, ну так и дай человеку родить и развить образ.
- Из прославленных актеров работали с Роланом Быковым...
Константин Лопушанский: Я у него очень многому научился... Мы ему делали костюм, старались, а он: "Ребята, дорогие, не обижайтесь, но это костюм не лауреата Нобелевской премии". Наш художник по костюмам говорит: ну, где же мы такой возьмем, мы же не съездим за ним в Париж или Лондон. Быков говорит: "У меня есть". Мы думали, он шутит, а он через два дня привез из дома настоящий лондонский костюм и говорит: "Давайте паяльную лампу". И мы начали "обрабатывать" его паяльной лампой. Вот такое отношение к роли. Он великий был актер.
- Но обычно у вас работает "свой", вами воспитанный актерский ансамбль, и ему можно позавидовать: сыграл у Лопушанского, тебя увидели в очередных Каннах, и лицо твое навеки в истории мирового кино...
Константин Лопушанский: Не все так просто. В "Письмах мертвого человека" у меня появился Виктор Михайлов, он же сыграл главную роль в "Посетителе музея", огромную, тяжеленную. И в "Русской симфонии" опять его виртуозная работа. Фильмы получили премии, но его никто больше не захотел снимать. Но если я могу и 5 лет сидеть без работы, создавая сценарии, то актер - нет. Когда он не нужен в театре и кино даже в эпизоды - год, два, три - а на его глазах приходят сниматься полуобразованные люди, студия забита мордоворотами... В общем, Витя плюнул и ... уехал в Сибирь. Живет в небольшом поселке, играют с женой в каком-то местном театре, переезжающем с места на место. Но построил дом. Сам топором вытесывал. Когда бывает в Питере, встречаемся, стараюсь снимать его хоть в маленьких ролях. Но он практически уже отошел от профессии.
- На последнюю главную роль вы выбрали актера не из вашей замечательной когорты - Максима Суханова.
Константин Лопушанский: Надеюсь, что "пока" не из нашей. Максим - один из самых интересных актеров современности. В нем самое главное - тайна и особый дар притягательности. Все время хочется разглядеть за видимым еще что-то. Видишь вторую дверь, третий план, глубину, а улавливается только что-то. По-моему, самое ужасное, это плоский человек, в нем, что прочел, то прочел, и все, до свиданья. А личность всегда светится глубиной. Суханов очень глубокий актер. У него невероятный культурный багаж - и театральный, и жизненный, и философский, и присутствия в искусстве. И этого репетициями не добьешься, это все от Бога...
- О вас не говорят, не вспомнив о Тарковском. Вы не эпигон и не адепт его, хотя даже физически на него похожи. Облучены?
Константин Лопушанский: Тарковский - огромная планета, не только я, все, кто с ним общался, облучались. Мы впитывали его, старались понять на всей возможной глубине, и это, конечно, метило нашу судьбу. Невозможно, встретившись с такой огромной планетой, сойти с ее орбиты.
- Законы магнетизма?
Константин Лопушанский: Конечно. Грандиозный талант. Его гениальность ощущалась и во время общения. Хотя он был трудный человек в общении, как многие великие. Но если уж ты попадал в круг тех, кого он любил, принимал и кому помогал... У него была четко выраженная эстетика, которая заключалась не в стилистических особенностях, как ему потом пытались приписать, а в духовном накале, в религиозной убежденности в призвании искусства, в том, что в творчестве нельзя идти на компромиссы. Его известная фраза "Фильм должен быть поступком", отношение к кадру, к его содержанию, насыщенности, пониманию его глубины, невозможность халтурности, гамбургский счет, - все это входило в тех, кто был с ним связан.
Приезжая в Москву я вот уже несколько лет останавливаюсь в Мосфильмовской гостинице, в доме, где он жил. Хожу мимо мемориальной доски по дорожке, где мы с ним гуляли на Воробьевы горы.
- Снимая, вы думаете, как бы он принял снятое?
Константин Лопушанский: Ой, не знаю, как бы он воспринял "Посетителя музея", например. Это никак не его стилистика. Но импульс идти в эту сторону, дал мне он. В нашем веке, кого только не обвиняли в следовании Тарковскому - и Ларса фон Триера, и Александра Николаевича Сокурова, и Ваню Дыховичного. Даже художники, воспитанные совсем уж на традициях американского кино, вроде Стивена Содерберга, и то под влиянием Тарковского бросаются снимать "Солярис". Но это все-таки лишь направление. В нем все идут своей дорогой.
- Отстояли ли мы "Ленфильм"? Отстояли, но не до конца. От первых попыток недружественного поглощения отбились, но от каких-то разрушительных программ переустройства мы все равно не застрахованы.
Ситуация все-таки остается подвешенной. У городских властей своя политика, и, судя по кадровым назначениям на "культурные" посты во власти, - для Германа, Сокурова, для меня - не совсем ясная. Из-за этого в том числе и не до конца понятна судьба "Ленфильма". Как в результате сложиться ситуация, точного ответа еще нет. Но будем надеяться на лучшее.
"Ленфильм" - и это наша позиция - должен существовать в первую очередь как база для авторского кино. Наша студия четко ориентирована прежде всего на создание произведений искусства высочайшего класса. Сериалы и все такое прочее - уже потом, по остаточному принципу. Лицо же "Ленфильма" составляет сообщество художников, культивирующих эту позицию. Это определенная творческая среда, где вырастают именно цветы авторского кино. На других же студиях это высококлассное по своей художественности искусство почему-то не растет. Значит, среда, интересы, публика немного другие. А тут собралась именно та, которая позволяет зарождаться произведениям, которые могут достойно представлять нашу страну в мире, на кинофестивалях.
Кстати
Константин Сергеевич Лопушанский родился 12 июня 1947 г. в Днепропетровске. По первому образованию - музыкант. В 1970-м окончил Казанскую государственную консерваторию по классу скрипки, после чего учился на факультете музыкальной режиссуры Ленинградской государственной консерватории (1973-1976). В 26 лет получил степень кандидата искусствоведения. Преподавал историю исполнительского искусства в 1979-м в Казахской и Ленинградской консерваториях, работал редактором в Ленинградском академическом малом оперном театре. В 1979 г. окончил режиссёрское отделение Высших курсов сценаристов и режиссеров (мастерская Эмиля Лотяну). Работал ассистентом у Андрея Тарковского на фильме "Сталкер". С 1980-м - режиссёр-постановщик к/с "Ленфильм". В 1991-1996 гг. возглавлял Христианскую киноассоциацию Санкт-Петербурга. Заслуженный деятель искусств России (1997).
1978-й - Слёзы в ветреную погоду - автор сценария, режиссёр.
1980-й - Соло - автор сценария, режиссёр.
1986-й - Письма мёртвого человека - режиссёр, автор сценария совм. с В. Рыбаковым, при уч. Б. Стругацкого.
1989-й - Посетитель музея - автор сценария, режиссёр.
1994-й - Русская симфония - автор сценария, режиссёр.
2001-й - Конец века. Хроники смутного времени [3] - автор сценария, режиссёр.
2006-й - Гадкие лебеди - автор сценария совм. с В. Рыбаковым, режиссёр.